Жаворонок - Макгоуэн Энтони - Страница 3

Он был из тех толстых коротышек, от которых всегда ждёшь, что они окажутся славными малыми. Но у этого была перекошенная физиономия, как будто он только что слопал тухлятины. Представляю, каково это, когда — только из-за того, что ты похож на ходячий рождественский пудинг, — все вокруг требуют от тебя быть славным малым. И сколько сил надо иметь, чтобы несмотря ни на что оставаться сварливым типом.

— Идём смотреть на жаворонков, — ответил Кенни. — У нас с собой есть сэндвичи с сыром и джемом. И газировка.

— Вы там смотрите, осторожнее, — сказал водитель. — Наверху может быть препаршиво. — Толстым пальцем он показал на безлесные холмы. — А вы одеты слишком легко.

— Всё нормально, — сказал я. — Там есть тропа. Водитель кивнул.

— Никуда с неё не сходите.

3

Тропа начиналась в пяти минутах ходьбы от остановки. Как и сказал отец, зелёную табличку ПЕШЕХОДНЫЙ МАРШРУТ у прохода в каменной изгороди было нельзя не заметить.

Как только мы ступили на тропу, меня охватило странное ощущение. Только что мимо неслись машины и грохотали грузовики, а в следующий миг вокруг раскинулся совсем другой мир. Каменные изгороди между полями казались руинами старинных замков, а голые чёрные деревья — чудовищами, скованными чарами добрых волшебников. Это было почти как когда начинаешь читать книжку — открываешь её и сразу переносишься в выдуманную вселенную.

Жаворонков нигде не было видно. Только большие чёрные вороны медленно летали над полями.

— Я думал, мы тут Грачика встретим, — сказал Кенни.

Он имел в виду грача, которого мы в прошлом году спасли из когтей сокола-перепелятника. Мы выхаживали его несколько дней, а потом отдали в приют для диких птиц. Потом мы специально приехали туда в день, когда его отпускали на волю. Это было второе спасённое нами существо. За год до того мы ухаживали за детёнышем барсука. Нам самим забота об этих животных принесла, похоже, даже больше пользы, чем им.

— Здесь наверху для грачей холодновато, — сказал я. — Они на самом деле неженки. Им больше подходят распаханные поля, на которых легко искать жуков и червяков. А тут — вороний край.

— Не люблю ворон, — сказал Кенни. — У них всегда злые лица.

— Точно, — согласился я. — А кричат они всегда так, будто посылают тебя куда подальше.

Тропа всё время шла в гору, но полого — так, чтобы слегка запыхаться, но из сил не выбиться. Снег хрустел под ногами со звуком, какой бывает, когда жуёшь печенье.

На первых порах тянувшиеся вдоль тропы каменные изгороди и ряды деревьев укрывали нас от ветра. Но минут через двадцать все деревья остались ниже по склону, и тут-то стало по-настоящему холодно. Отчасти потому, что растерялось накопленное в автобусе тепло, но главное, из-за ветра. Это был такой хитрый ветер, который всегда придумает, как до тебя добраться, пролезет и под воротник, и в рукава.

Я вынул из рюкзака шапку, перчатки и шарф и протянул их Кенни.

— Надень, — сказал я.

Кенни по неизвестной мне причине терпеть не мог шапки, перчатки и шарфы.

— Сам надень. Мне не холодно.

Если Кенни не хотел что-то делать, заставить его было невозможно. Иногда получалось действовать подкупом. Но силой — никогда. Да и даже попытавшись, я бы всё равно с ним не сладил. Он был худой как глист, но очень сильный, с ручищами как лопаты и большими мосластыми ступнями. Раньше, в детских шуточных потасовках, я всегда Кенни побеждал — начинал его щекотать, и он сдавался и умолял перестать, а то сейчас описается. Теперь он прижимал меня к земле раньше, чем я успевал добраться до его тощих рёбер.

— Хорошо, — ответил я.

И правда, в шапке, перчатках и шарфе мне стало очень хорошо. Так хорошо, как будто меня обняла… Ну, в смысле, как бывает, когда тебя обнимают.

4

Мы с Кенни болтали на ходу, а Тина обнюхивала всё, что можно было обнюхать. И писала почти на всё, что торчало из-под снега, но потом у неё не осталось чем писать.

— Никогда не ешь жёлтый снег, — сказал я Кенни.

— И не собирался, — ответил Кенни. — А интересно, если пописать на совсем сильном морозе, струя замёрзнет в воздухе?

— Не знаю. Наверно. Хотя постой. Я смотрел передачу — то ли про Сибирь, то ли про какое-то ещё холодное место. Там дядька лил из чайника кипяток, и он превращался в сосульку. Значит, и твоя струя тоже заледенеет.

— Вот бы попробовать, — сказал Кенни. — Чтобы струя на лету заледенела…

— Но если ты в Сибири вытащишь свою штуковину из штанов, она замёрзнет и отломится, как сосулька, — сказал я.

— Не отломится! — испугался Кенни.

— Отломится, даже не сомневайся. Но если слом получится ровный, штуковину ещё можно будет пришить обратно. Или приклеить суперклеем.

— Суперклей — это фигня, — сказал Кенни. — Отец приклеил мне им подошву на ботинке, а она сразу обратно отвалилась. Этот суперклей ничего не склеивает, только пальцы.

— Совершенно верно, — согласился я. — Он только на то и годится, чтобы склеивать пальцы и отломанные штуковины.

За таким весёлым трёпом и прошло у нас какое-то время.

Несмотря на то что всё вокруг засыпало снегом, держаться тропы было очень легко. По обеим её сторонам тянулись каменные изгороди, и даже там, где их не было, она заметно выделялась среди полей. Посередине и по краям тропа была повыше, а немного отступая от самого края, шли две ложбинки. Это было похоже на колеи от колёс, но вполне возможно, что их протоптали тысячи ног, прошедших здесь за несколько последних столетий.

Тут и там попадались овцы — они или жались к изгородям, или улепётывали от нас, показывая свои перепачканные навозом задницы. Вообще-то улепётывали они скорее не от нас, а от Тины, которая каждый раз норовила их облаять.

Не уверен, что она могла сделать овцам что-нибудь плохое, но ей явно не терпелось задать им жару. Мне кажется, собаки вообще не очень правильно оценивают собственные размеры. Я читал, что из всех животных только шимпанзе и дельфины умеют узнавать себя в зеркале. Как-то раз учёные ради эксперимента помазали нос шимпанзе красной краской, и та, когда посмотрелась в зеркало, увидела, что у неё испачкан нос, и вытерла его. Все остальные животные думают, что в зеркале они видят другую собаку, ну или кого-то ещё. Так что совсем не исключено, что Тина считала себя размером с волка.

От размышлений о том, как можно переоценивать свои силы и как постараться этого не делать, меня отвлёк Кенни.

— Как-то всё не то. Может, пошли домой? — сказал он.

— Сейчас дойдём до деревни и сядем на автобус. Тут вроде рукой подать.

Едва я это сказал, снег повалил с новой силой. Я посмотрел на Кенни — до сих пор я не замечал, как он замёрз. На нём были свитер, джинсовая куртка, джинсы и уже успевшие промокнуть кроссовки — от метели в холмах они спасали плохо. Из красного носа тонкой струйкой стекали сопли, Кенни то и дело утирал их тыльной стороной задубевшей ладони. Он ёжился и сутулился внутри своей куртки, чтобы холодная ткань не касалась тела, но греться таким образом — всё равно что пытаться наесться одним супом.

Какой же я идиот! Это была моя обязанность — позаботиться о Кенни. И вот как я о нём позаботился. Я должен был всё предусмотреть, быть ко всему готовым…

Я размотал шарф, стянул шапку и перчатки. В тот же миг холод набросился на меня, как крыса на сыр.

— На, — сказал я. — Надень и не ной.

Вообще необходимость одеваться потеплее была для Кенни страшным наказанием, таким же, как когда его заставляли есть овощи. Но сейчас, с недоумением взглянув на протянутые ему вещи, он их у меня взял. Шапку и перчатки он надел сам, а я помог ему обмотаться шарфом.