Жаворонок - Макгоуэн Энтони - Страница 1

Anthony McGowan

Lark

Сердечно благодарим издательство Barrington Stoke Ltd (Эдинбург, Великобритания) за возможность издать эту книгу.

© Anthony McGowan, текст, 2019

© Карельский Д. А., перевод, 2022

© Бас Е., иллюстрации, 2022

© ООО «Издательство Волчок», изд. оформление, 2022

— Чего-то тут хреново.

— Следи за языком, Кенни, — сказал я. — За каким вообще хреном через раз вставлять это хре́ново слово «хреново»? Получается глупо и не смешно.

Я попытался изобразить скрипучий голос мистера Кимбла, нашего учителя английского. Но Кенни этого не понял, потому что мы с ним ходили в разные школы.

— Но так ведь охренительно холодно, — сказал Кенни.

— Я это тоже заметил.

— И мы на хрен заблудились.

— Тут ты охрененно прав.

Я осмотрелся по сторонам. Снег перестал, но тропинку почти полностью замело. Вокруг виднелись только белые поля и каменные изгороди. Из мёрзлой земли лезли чёрные скелеты деревьев. Небо было бледно-серым, как спина чайки. Оно выглядело фантастичнее всего остального: ни облаков, ни просветов синевы — одно сплошное, похожее на холодную овсянку серое ничто.

У меня на поводке была Тина, наш джек-рассел-терьер. Сначала она живо радовалась снегу, скалилась на него и хватала пастью, как будто охотилась на крысу. Но теперь он ей осточертел не меньше, чем нам. Она начинала уставать, её до костей пробирал холод.

— Бывают слова ещё хуже, чем «хреново», — сказал Кенни. Свои большущие руки он прятал от ветра в карманах джинсов. — У нас в школе есть один мальчик, его зовут Майло, и он все их знает.

— Чего? — Мне стало смешно. — Хочешь сказать, он знает все-все неприличные слова?

— Ну да.

— Что, прямо-таки все неприличные слова на свете?

— Ага, — сказал Кенни. — Хотя нет, может, не все на свете, а все в Англии. В других странах наверняка есть такие слова, которых он не знает, типа, как по-китайски неприлично называется шишка или по-африкански — жопа.

— Кенни, нет такого языка — африканский, — сказал я. — Африка — это не страна. В Африке куча стран и сотни языков. И в каждом полно ругательств.

— Ну и что, — сказал Кенни.

Разговор хоть и начал его раздражать, но зато отвлёк от мыслей про снег, стужу и неприятную переделку, в которую мы с ним попали.

— Так давай, выкладывай, — сказал я.

— Что?

— Неприличные слова, которые тебе сказал Майло.

— А ты не скажешь папе и Дженни, что я их знаю? — спросил Кенни.

— Конечно нет. За кого ты меня принимаешь?

— Ты сказал им, что я спрятал индейку.

— По-другому было нельзя. А то мы остались бы без рождественского ужина.

Кенни кивнул. Моё объяснение показалось ему логичным.

— Тогда ладно, — сказал Кенни. — Слушай…

И Кенни вывалил на меня весь свой запас неприличных слов. Мы оба развеселились, но недостаточно для того, чтобы ещё и согреться. Половина слов были выдуманные, типа «фунявец» или «пыпыкаться». Не знаю, то ли Майло сам ради шутки выдумал эти слова, то ли услышал эту белиберду от кого-то другого.

Самое смешное было, когда Кенни сказал:

— Земляка — ты знаешь, что это такое?

— Понятия не имею.

— Это одно из самых-самых плохих слов, — объяснил Кенни. — Один раз скажешь — и получишь целый миллион лет в аду. Землякой называют человека, который выкапывает покойников, чтобы заниматься с ними этим самым.

Я чуть не поперхнулся.

— По-моему, это неправда.

— Правда, правда! А тупым землякой называют того, кто забывает взять с собой лопату.

От смеха у меня из глаз потекли слёзы, а из носа — сопли. От слёз и соплей коже сначала стало теплее, но сразу потом ещё холоднее, чем было.

— Это ты… Ты — тупой земляка, — проговорил я.

Кенни меня толкнул, я от смеха потерял равновесие и упал. Притихшая было Тина оживилась и начала с лаем на нас бросаться.

Я грохнулся на снег, но сразу под ним почувствовал твёрдую промёрзшую землю. И внезапно осознал, как сильно мы влипли.

Я встал и отряхнулся. Кенни думал, что я захочу дать сдачи, и на всякий случай со смехом отошёл чуть в сторону. Но потом увидел моё лицо и сразу перестал смеяться.

— Кенни, давай скорей спускаться, — сказал я. — А то мы подохнем тут на хрен.

1

Всё задумывалось совсем не так. Мы собирались отправиться на прогулку.

Лёгкую и весёлую, как песня жаворонка.

Её предложил отец, потому что Кенни в последнее время то тосковал, то слишком заводился и от этого выкидывал разные номера. Он то хандрил и часами молча, как в телик, пялился на дождь за окном. А то вдруг ни с того ни с сего впадал в буйный раж. Тогда он молотил кулаками диванные подушки, выкрикивал на улице всякую ерунду или взбирался на самый верх лазалки на детской площадке в парке и выл оттуда волком. Детям было смешно, а вот мамаш, папаш и нянек, которые курили, сидя на сломанных скамейках, это дико бесило.

Тосковал Кенни оттого, что на дворе были пасхальные каникулы, и из-за них он не виделся со своими школьными приятелями. Он ходил в специальную школу, в которую дети приезжали со всей округи. Поблизости от нас никто из них не жил.

А в возбуждение его приводило то, что на следующей неделе прилетала из Канады наша мама. Она ушла от нас, когда мы были ещё маленькие, и с тех пор мы её ни разу не видели. Как оказалось, она всё это время посылала нам письма и открытки на дни рождения, но мы часто переезжали, чтобы не платить за жильё, и поэтому её писем не получали.

И теперь должна была прилететь у нас пожить. Ну, то есть не у нас, а в отеле. Потому что у отца появилась новая подружка, Дженни, и ей это было бы напряжно.

Это-то всё и заставляло Кенни то тосковать, то заводиться.

И не его одного.

Меня от мыслей о мамином приезде тоже здорово клинило, но я научился скрывать свои чувства.

Много лет, чтобы не расстраивать Кенни, я старался не подавать виду, что переживаю из-за истории с мамой. Со временем это вошло у меня в привычку. Я держал при себе свои чувства, как во время урока тайком держишь во рту конфету. Вот только чувства эти были совсем не сладкими.

А ещё мне хотелось не думать о том, что у меня была подруга, а теперь её нет. Ни с Кенни, ни с отцом, ни с Дженни поговорить про это было невозможно. И от этого меня всё время подташнивало, как будто я наелся тухлятины.

Ну, словом, я тоже не находил себе места, и, когда отец предложил нам с Кенни прогуляться по вересковым холмам, мне его идея понравилась.

— Там хорошо, — сказал отец.

Мы пили чай, сидя за столом на кухне. Отец только что пришёл с долгой ночной смены в больнице и выглядел усталым.

— Когда я сам был пацаном, твой дед, пока не заболел, часто водил меня в холмы. А тогда же было не то что сейчас, когда, чтобы просто прогуляться, народ снаряжается, как на Южный полюс. С собой мы ничего такого не брали — только бутылку газировки и сэндвичи с джемом. Мы топали и топали, пока не взбирались на самую верхотуру, откуда далеко внизу был виден целый мир — поля, леса и холмы. А совсем вдали виднелось грязное пятно — это был город Лидс.