Громов: Хозяин теней 4 (СИ) - Демина Карина - Страница 2

— Как-нибудь выживет, — сказал я ему. — Мы и так её спасли.

Потом были другие дороги.

И другие деревни.

И чем дальше от границы, тем больше их становилось. Где-то там, близ очередной, бросили машину, добравшись до станции пешком. И уже в поезде, в тряском вагоне третьего класса, я поверил: вырвались.

Нет, что искать будут, это, конечно, факт, но потом.

И пусть ищут.

Пусть хоть обыщутся, но передышку мы получили.

Трястись пришлось долго.

Несколько пересадок.

Вагоны, отличавшиеся друг от друга разве что степенью изношенности. Люди, которые тоже казались одинаковыми. И мы в своей разношёрстности как-то легко вписались в общий хаос.

А потом вот Петербург.

Почему-то я ждал, что город будет похож на тот, оставленный в прошлой моей жизни. Зря. Двухэтажное, какое-то странное на мой взгляд строение Приморского вокзала поднималось над окрестными одноэтажными домами, половину из которых и домами назвать было сложно. Потемневшие доски, какая-то бесконечная змея крыш, перетекавших из одной в другую. Рёв скотины.

Ругань.

Вонь.

Редкая чистая публика спешила удалиться, мимо сновали грузчики и пассажиры из тех, кто попроще. Тащили тюки и целые тележки, гружёные доверху. И по-над этим бедламом висел туман из дыма, смога и сизого рыхлого тумана.

— Там он, — Еремей огляделся. — Фабрики. Если на них идти, то и жильё надобно искать поблизу.

Вот и нашли.

Я похлопал себя по плечам, разгоняя заледеневшую кровь.

Ничего. Смена начнётся и взбодримся. Меж тем на улице прибавлялось народу. Спешили мастера, которым положено было являться раньше. И те, кто, как и мы, не хотел попасть в толпу. Там-то потом поди-ка докажи, что не опоздал, а на проходной вновь затор случился.

— Эй, — нам помахали с другой стороны улицы. — Доброго утра!

Филимон радостно ощерился и сплюнул через свежую дыру.

— Зуб выдрал? — поинтересовался я.

— Ага! Сам, — с гордостью произнёс он.

Зубов у Филимона оставалась едва ли половина от положенных природой, да и те жёлтые, покрытые плотной коркой то ли налёта, то ли зубного камня.

— Чистить начни.

— Скажешь тоже, — Филимон сунул руки в карманы и произнёс с убеждённостью: — Не поможет. А порошок в лавке дорогущий.

— В лавке всё дорогущее, — Метелька подавил зевок. — А у нас старуха опять на дровах экономит. И чай еле тёплый. Колбасу спрятала.

Филимон пожал плечами:

— Жадная она. Я тебе сразу говорил, давай к нам.

Это в комнату, в которой жили четырнадцать человек? Причём комната была мало больше старухиной. И кровати стояли тесно, рядами. Меж ними натянули веревки, а на них повесили старые простыни.

— И деньгу сбережёшь. Вон, с Шушером перекинуться. Он и ещё Шило во вторую работают. А вы в первую. Посменно можно спать. И сколько вы старухе платите? А тут за кровать рубль в месяц выйдет![3]

Ну да. С его точки зрения изряднейшая экономия.

— Ещё пару в артель кинешь.[4] У нас ничего мужики, честные…

На проходной собиралась толпа.

В нос шибануло ядрёной смесью запахов: кислой капусты, немытых тел, дымов, сажи и химии.

— … а по постным дням, так…

Филимон продолжал расхваливать экономность и выгоды артельной жизни, но я уже не слушал. Во внутреннем дворе было людно и суетно. Здесь уже запах химикалий, земли и силы почти перебивал вонь дерьма, доносившуюся от ретирадников.[5] Небось, опять того и гляди переполнятся.

— А, явилися, оглоеды, мать вашу… — мастер вывалился наружу, придерживая одной рукой портки, другой — фляжку, которую, верно, пытался в портки скрыть, а она вон не давалась. — Чего вылупились?

Он был уже пьян.

Или скорее следовало сказать, что пребывал в обычном своём состоянии. За всё время работы трезвым мы его не видели. Но так-то по общему признанию Митрич был мужиком справным. Меру в питии знал. Матюкаться матюкался, однако рук без повода не распускал. Ну и штрафы выписывал исключительно по делу, закрывая глаза на огрехи мелкие и в целом работе фабрики не мешающие.

В общем, золото, а не человек.

— Идите, — он подтянул портки и закашлялся.

А я…

Я уловил тонкий аромат лилий, который стал уже настолько привычным, что я к нему даже и притерпелся. Да и то, запах появился и исчез. Что до красных пятен на руке, то ладонь Митрич поспешно вытер о штаны и махнул. А мы… мы пошли. Чахоткой тут никого не удивишь.

И не только ею.

Лишь Тьма, крутанувшись, подхватила пару чернильных пятен, что выползли на запах крови, и заурчала довольно.

— Охота? — раздался в голове шелестящий голос.

И я кивнул, подумавши, что хоть кто-то ходит сюда с удовольствием.

[1] В 1854 году Вольная русская типография Герцена напечатал прокламацию Владимира Энгельсона «Видение старца Кондратия», в котором через религиозные «откровения» пыталась настроить народ против государя и власти, подвигнув широкие массы к революции.

[2] Большинство рабочих часов не имели, поэтому на многих фабриках существовала особая система звуковых сигналов. Для этого использовались паровые гудки, аналогичные паровозным, но значительно большего размера, которые устанавливались на крышах заводских котельных. Например, на Донецком металлургическом заводе (ДМЗ) в начале 1900-х годов гудок подавался в 5 и 6 часов утра и вечером — в 17 и 18 часов. Рабочая смена продолжалась 12 часов, завод работал в две смены. Продолжительность длинного гудка была около 5 минут.

[3] Вполне себе рабочие реалии. Часто для экономии кровать и снимали одну на двоих. Спали посменно. Личные вещи держали при себе. Отдельная кровать стоила вдвое дороже. Случалось, что рабочие спали прямо на фабриках, порой на станках или в цеху. В Британии вовсе существовал «двухпенсовый подвес» — по сути веревка, протянутая в комнате. Всего за два пенса можно было сесть и поспать, повиснув на этой веревке. За один пенс предоставлялось просто сидячее место на лавке.

[4] Рабочие могли питаться отдельно, а могли ради экономии сбрасываться артелью, на общий котёл.

[5] Уборная, представлявшая деревянный домик с дырой в полу. Кстати, имелись далеко не на всех фабриках.

Глава 2

«На Петербургском тракте квартиры для рабочих устраиваются таким образом. Какая-нибудь женщина снимает у хозяина квартиру, уставит кругом стен дощатые кровати, сколько уместится, и приглашает к себе жильцов, беря с каждого из них по 5 коп. в день или 1 ₽ 50 коп. в месяц. За это рабочий пользуется половиной кровати, водою и даровой стиркой» [1]

Из отчёта ревизинной комиссии о бытии рабочих, представленного князю Н.

— Сдохну я тут, — Метелька забился в наш закуток у дальней стены и, сев, вытянул ноги. — Савка, вот… вот скажи, на кой оно тебе?

Сказал бы, да сам уже не уверен.

Смену мы отстояли. Работа тут несложная: стой при машине и подсыпай сырьё, которое мальчишки подвозят. Детей на фабрике много. Одинаково тощие, большеглазые и вечно голодные. Вон и теперь вьются, приглядывая, не поделится ли кто куском хлеба. Сперва мы делились. Жалко их было. Метелька разве что ворчал, что на всех не напасёшься. Прав оказался. Теперь вон прячемся в уголок и жуём всухомятку хлеб с отбитою у хозяйки колбасой. Стена тёплая. В ней трубы, по которым раствор бежит, они и греют. Не оттого, что хозяин добрый, а технология требует, чтоб вода горячею была, так раствор более насыщенным получается и выход лучше. Вот котельная и старается.

В котельную я как-то заглянул интереса ради и понял, что вот он, ад воплощённый. Огонь. Жар и черти чумазые с лопатами, подкидывают уголь в топки, матерясь на чём свет.

Неблагодарная работа.

Хотя благодарной тут и нет. Мастера и те, пусть и получают в разы против обычных рабочих, но и спросу с них куда больше.

— Анчеев вон едва на ногах стоит, — Метелька этими самыми ногами пошевелил. — То и дело в кашле заходится. Выгонит его Митрич.