Громов: Хозяин теней 4 (СИ) - Демина Карина - Страница 19

— Бомбы ваяешь?

Щеки вспыхивают, а Светлана бледнеет. Угадал я, что ли? Нет, действительно?

— Н-нет. Мы не делаем бомбы… мы… занимаемся исследованиями. Прогрессивными… но… извините. Я не имею права.

Опять киваем, как два болванчика.

А лаборатория, надо полагать, в подвале находится? Вот что-то мне другой подвал вспоминается. Прям аж до того, что аппетит отбивает. Но выдыхаю и дожёвываю расстегай.

— Ладно, — говорю. — Удачи, если так-то. А нам пора.

— Вы ведь придёте ещё? — спрашивает Светлана. — Вы… конечно… не совсем согласны с нашими идеями. Но я верю, что сумею вас переубедить! Если вы позволите…

Позволим.

Отчего ж не позволить. Надо ж как-то до подвала добраться.

[1] Отчет III отделения Собственной Его Величества канцелярии и Корпуса жандармов за 1869 год. Интересно, что по результатам расследования студенческих беспорядков, повлёкших за собой временное закрытие Академии, и продолжившихся в Технологическом институте, были выявлены 3 зачинщиков из числа студентов. Их исключили и выслали домой, определив под надзор полиции. А охранка начала расследование, в свою очередь вышедшее на подпольную типографию, где печатались воззвания, а за ней — и революционную организацию Нечаева со связями за границей. И вот тут уже ряд участников был арестован, а более 700 человек помещены под гласный или негласный надзор.

[2] В нашу жизнь героин вошёл в качестве лекарства от кашля, выпущенного и ныне здравствующей компанией Байер. Получил широкое распространение в том числе, как не вызывающая привыкания замена морфию. Ну и как лекарство от кашля, в том числе и для детей. Опасность, исходящую от него, поняли не сразу, и до 1924 г. он вполне свободно продавался в аптеках. После этой даты был запрещён в Америке, но в мире продавался. В некоторых аптеках Германии — вплоть до 70-х.

[3] Школы для крестьян делились на 2 вида — одноклассные, где дети учились 2 года, и второклассные, в которых обучение шло 4 года. Имелись и сокращённые варианты — грамоты — где срок обучения занимал несколько месяцев. Интересно, что в конце 19 в лучшим ученикам начинают платить стипендию — 5 ₽ Это по сути месячный заработок ребенка на заводе или фабрике. По окончанию второклассной школы ребенок имел возможность продолжить обучение в гимназии, семинарии, а затем в училищах. И да, к 1914 г. количество школ по территории всей Российской Империи умножается в разы по сравнению с концом 19 в. Принимается план, по которому к 1924 г образование должно стать всеобщим.

[4] Образование в гимназиях было платным, стоило около 50 рублей в год, что для большинства населения было неподъемно. Хотя некоторых особо талантливых учеников могли принимать на казённый кошт, также порой местные купцы или дворяне выделяли деньги на оплату обучения способных детей. Но помимо самой платы требовалось покупать одежду, платить за съём жилья, питание и т.д. В общем, образование выше начальной школы — это уже для избранных.

[5] Опять же, далеко не все крестьяне были нищими. Хватало и тех, кто имел крепкое хозяйство. Даже до отмены крепостного права были те, кто держал лавки, магазины, открывал собственное дело. Были и те, кто из крестьян становились известными купцами, дельцами и выходили в миллионеры.

[6] На самом деле методы местами были действительно сомнительные. Одним из самых известных революционных деятелей, который работал и на полицию, был Евно Азеф, руководитель партии эсеров, получавший по 1000 рублей в месяц от государства. Время от времени он организовывал акции, о которых предупреждал полицию. Та задерживала бомбистов и рапортовала об успехах. Одновременно Азеф организовывал и успешные акции, благодаря чему сохранял свои позиции в группе. Также весьма интересна личность А. Е. Серебряковой, которая 25 лет проработала на охранку, числясь «другом революции». Однако хватало личностей и более мелких, которые работали по одной схеме: организация «своего» революционного кружка, где собирались молодые люди, читались запрещённые листовки и велись антиправительственные разговоры. Затем провокатор подталкивал организацию к более активным действиям, во время которых участников и задерживала полиция. Жандармерия рапортовала об уничтоженной ячейке, получала премии и чины, провокатор — деньги, а «революционеры» шли под суд. Нельзя сказать, чтобы такое было повсеместно, но случаи имелись. Вообще перед началом Первой мировой войны при охранке насчитывалось около одной тысячи филеров и примерно 70,5 тысячи информаторов.

Глава 10

Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены… Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель — беспощадное разрушение. [1]

Устав революционера

Звук фабричного гудка отзывается вибрацией в костях. И я тихо матерюсь, переворачиваясь на живот.

— Пьяные, — старушечий голос звенит от возмущения. — Шлялись где-то. Пили, а теперь вот маются.

Она громко шаркала и кряхтела, потом кашляла, сморкалась и всем видом своим выражала презрение. Плевать. Я слишком устал. И Метелька тоже. Мы и ели-то молча. И шли также. И добравшись до фабрики, вдохнули спёртый сладкий воздух.

На проходной было пусто. Выходит, что рано мы припёрлись, похоже, что раньше обычного. И может, не стоило бы вовсе приходить, после того, что вчера слышал. Но… во-первых, подозрительно будет. А во-вторых, что-то прямо тянет поглядеть, чего господа революционеры удумали.

— Сегодня переезжаем к Таньке, — сказал я, глянув на сгорбленного Метельку. — Извини.

— За что?

— За то, что втянул.

— Да не, нормально, — от потёр шею. — Думаешь, на деревне веселей? То же самое, только…

Он махнул рукой, а потом спросил:

— Но ведь на самом деле оно получается несправедливо, а? Одни себя гробят, другие — богатеют. Как она говорит…

— Понравилась?

— А то тебе нет.

Тоже понравилась. Не мне, но телу. Хотя оно в том возрасте, что почти любое тело иного пола, если оно в более-менее вменяемом состоянии, само по себе симпатию вызывает.

— Не в ней дело, — Метелька шёл, нехотя переставляя ноги. — А в этом всём… ну неправильно оно!

— Неправильно, — соглашаюсь.

— Тогда почему… ну… почему ты… ты ж их не любишь!

— Ещё как.

— Но если они правы?

— Так мало быть правым, — вот не утренний это разговор, тем более когда это утро понедельника. — Я не против их в целом-то…

Опасное слово обходим стороной. И без того понятно.

— Скорее… помнишь тот вагон? В поезде? И мертвяков? И тех, кто нападал? Они ведь тоже за идею. Ради идеи. Это, скажешь, правильно?

Метелька дёрнул головой.

— Солдаты, которые погибли, они ж тоже люди. И ладно бы только офицеров, хотя и офицеры далеко не все богатые да знатные. Наоборот, богатых там хорошо, если один из дюжины, и то тех семья на теплое местечко пристроить норовит. Но ладно, бог с ними, с офицерами. Но ведь солдаты-то в чём виноваты? Они ж просто приказ исполняли. Обычный. Ехали. Охраняли. Поезд. Груз. И может, даже тоже были за перемены. Только кто-то взял их и убил. Как убил бы генерала. Или ладно, генерала не особо жаль, но Серегу тоже жалеть не собирались. Это правильно?

— Я… не знаю.

— Я вот тоже не знаю. Но даже не в них дело. А в том, что к людям они относятся ничуть не лучше фабрикантов. Тех солдат записали в случайные жертвы. Оно ж всегда, когда всеобщее благо творят, без жертв не обойтись. И сколько их будет? Не вагон и не два… сперва начнут расстреливать эксплуататоров, потом — тех, кто им сочувствует, а там и просто всех, с кем охота счёты свести. И крови прольются не ручьи — реки.

Я это точно знаю. Профессор рассказывал. И знание это, из иного мира, мешает проникнуться идеями.