Фермер: перерождение (СИ) - Тыналин Алим - Страница 3

— Справлюсь, — кивнул я.

— Тогда по рукам. — Он поднялся. — Завтра в девять жду вас в конторе. Посмотрим поля, обсудим планы на сезон.

Громов ушел так же стремительно, как появился, оставив нетронутым принесенный Зиной компот.

Я допил свой чай, обдумывая разговор. Первые шаги сделаны, есть работа, будет жилье. Уже неплохо для человека, который несколько часов назад очнулся в чужом теле.

В голове начал формироваться план. Пять лет назад я превратил неизвестного академика в политическую фигуру национального масштаба. Что я мог сделать здесь, имея знания из будущего?

Стратегия вырисовывалась четкая. Стать незаменимым, но не слишком заметным. Создать репутацию эксперта, чьи советы всегда оказываются полезными. Изучить ситуацию, выявить реальные центры влияния. И постепенно, шаг за шагом, начать свою игру.

Пока я был обычным молодым специалистом с травмой головы. Но скоро, очень скоро, совхоз «Заря» узнает, что такое современные методы агрономии. А потом и район почувствует перемены. И это будет только начало.

«Первый шаг — понять местную ситуацию. Второй — найти свое место. Третий — начать действовать».

С этими мыслями я направился обратно в барак, отдохнуть перед первой завтрашней рабочей встречей с директором совхоза Михаилом Михайловичем Громовым, человеком, от которого зависело мое ближайшее будущее в этом новом для меня старом мире.

Ключи от дома лесника я получил в конторе, через час после разговора с директором. Пухлая женщина с крашеными хной волосами, секретарь Громова, вручила их с таким видом, словно передавала государственную тайну.

— Вот, Виктор Алексеич, держите. Только дом-то нежилой сейчас, — она понизила голос. — После Макарыча там никто не убирался, так что… — Она выразительно пожала плечами.

— Ничего страшного, — улыбнулся я, пряча связку с двумя массивными ключами в карман. — Руки есть, голова тоже. Справлюсь.

Дорога к дому лесника петляла через поселок и уходила в невысокий перелесок на холме. После дождя грязь превратилась в липкую кашу, мгновенно облепившую мои кирзовые сапоги килограммами вязкой глины.

Сапоги, кстати, достались мне, точнее, Виктору, от сторожа общежития в Тимирязевке. Память тела безошибочно воспроизводила движения, как идти, чтобы меньше скользить, как переступать через лужи, оценивая их глубину по цвету воды.

Миновав последние дома села, я остановился, чтобы перевести дыхание и оглядеться. Отсюда совхоз «Заря» выглядел живописно.

Ряды аккуратных домов с палисадниками, окрашенная в голубой цвет водонапорная башня, поблескивающая на солнце, прорвавшемся сквозь тучи, шиферные крыши, кое-где замшелые соломенные. По центральной улице медленно полз газик с буквами «ПМК» на дверце, передвижная механизированная колонна.

Лесной воздух, напоенный запахом сосновой смолы и влажных опавших листьев, ударил в ноздри, заставив меня на секунду замереть от неожиданного удовольствия. В моем прошлом времени такого чистого воздуха уже не осталось, даже в самых экологичных загородных поселках.

Наконец показался дом, бревенчатый, потемневший от времени и дождей. Покосившийся забор из штакетника обозначал границы участка, заросшего высокой травой и кустарником. На крыше виднелась ржавая антенна, сиротливый признак прикосновения цивилизации.

Я отворил скрипучую калитку и прошел по заросшей тропинке к крыльцу. Ступеньки скрипнули под моим весом, но выдержали. Дом стоял на каменном фундаменте, высоко поднимаясь над землей, признак основательности постройки.

Ключ поворачивался в замке с трудом, но поддался после нескольких попыток. Тяжелая дверь со скрипом отворилась, и я шагнул в полумрак прихожей. Затхлый воздух нежилого помещения, запах пыли и мышей ударил в нос.

Я нащупал выключатель на стене. К моему удивлению, свет загорелся. Электричество работало. Первая хорошая новость.

Дом оказался просторнее, чем выглядел снаружи. Прихожая переходила в большую комнату с беленой печью посередине. Старинные ходики с гирями висели на стене, остановившись на без четверти двенадцать, в какой день, в каком месяце?

Мебель крепкая, добротная, ручной работы. Массивный стол, четыре стула с точеными ножками, буфет с резными дверцами, широкая кровать с панцирной сеткой у стены. На окнах выцветшие занавески в цветочек. Под потолком пыльная люстра с тремя плафонами-тюльпанами.

Вторая комната оказалась меньше, видимо, спальня хозяина. Узкая железная кровать, застеленная старым солдатским одеялом, тумбочка с потертой фотографией на ней, шкаф для одежды. На стене пожелтевшая карта района в деревянной раме, с какими-то пометками карандашом.

Кухня удивила меня остатками модернизации. Здесь стоял холодильник «Саратов», правда, отключенный от сети и с открытой дверцей. На плите закопченные кастрюли, в углу ведро с давно высохшей шваброй. Рядом с плитой дверца в подпол, закрытая на навесной замок.

Я вернулся в большую комнату и открыл окно, впуская свежий воздух. Пыль, потревоженная сквозняком, заклубилась в солнечном луче. Требовалась серьезная уборка, но место определенно стоило усилий.

— Ну, квартирант новый, как тебе хоромы Макарыча?

Я вздрогнул от неожиданности. На пороге дома стоял сухонький старик в выцветшей гимнастерке без погон, но с медалями, в галифе и кирзовых сапогах, начищенных до блеска. Седые волосы коротко острижены, лицо бронзовое от загара и испещренное глубокими морщинами. Глаза, удивительно ясные, голубые, смотрели с живым интересом.

— Неплохо, — ответил я, отряхивая руки от пыли. — Просторно. Крепко построено.

— А то! — кивнул старик. — Федька Макарыч его перед войной еще ставил. Я помогал, бревна возили на быках из Малинового распадка. Листвянка — на века!

Он прошел в дом без приглашения, по-хозяйски осматриваясь по сторонам.

— Давно сюда не заглядывал… С похорон Федьки, почитай… — Старик покачал головой. — Эх, жизнь-жестянка… А меня Егорычем кличут. По паспорту-то я Иван Егорович Степанов, но все Егорычем зовут, так что и ты не церемонься.

— Виктор, — представился я, протягивая руку.

Рукопожатие у старика оказалось неожиданно крепким, мозолистая ладонь выдавала человека, привыкшего к физическому труду.

— Знаю, знаю, — кивнул Егорыч. — Весь поселок гудит, молодой агроном с образованием приехал, первый день чуть не убился. Живучий, значит!

Он засмеялся, обнажив редкие, но крепкие зубы.

— Сосед твой, — продолжил старик, указывая большим пальцем через плечо. — Вон, через дорогу живу. Вдвоем тут на отшибе теперь куковать будем.

Егорыч прошел к печи, потрогал ее бок, пробормотал что-то одобрительное.

— Печь в порядке, я проверял недавно. Тяга хорошая, кочегарить одно удовольствие. Дрова есть, за сараем поленница, Федька всегда запас держал. Вода в колодце рядом с домом, чистейшая, родниковая. Лучше нашей воды только самогон!

Старик снова засмеялся, явно довольный своей шуткой.

— А ты, значит, агроном? — Егорыч присел на стул. — Науку земле преподавать будешь?

— Попробую, — кивнул я, садясь напротив. — А вы давно здесь живете?

— С рождения, — гордо ответил старик. — В девятнадцатом родился, когда Колчак по нашим местам катился. Отец в партизанах был, у Щетинкина в отряде. Так что я тут каждую тропинку знаю, каждую сосну помню, когда еще с мое ростом была.

Он похлопал по нагрудному карману гимнастерки, достал пачку «Беломора», предложил мне. Я отказался, чем, кажется, слегка озадачил старика.

— Не куришь? Спортсмен, что ли? — прищурился он, закуривая папиросу. Дым поднялся к потолку тонкой струйкой.

— Не привык, — пожал я плечами. — А вы, я смотрю, воевали?

Старик выпрямился, расправив плечи:

— А то! От звонка до звонка! От финской до самого Берлина! Сталинград прошел, Егорыч там погибнуть должен был, да судьба распорядилась иначе.

Он затянулся, прикрыв глаза, словно воспоминания причиняли физическую боль.