Элитные спецы - Самаров Сергей Васильевич - Страница 49

• Предыдущая
• 49/96
• Следующая

– Может быть, и нужна… – пожав плечами, соглашается Кордебалет. – Чтобы создать как можно больше неразберихи и суеты вокруг Столбова… Может быть, Аль-Сантос не имеет к фирме никакого отношения… Просто используется его имя, и используется намеренно… Это один из множества вариантов… Давайте дождемся ответа от Басаргина, потом будем анализировать ситуацию.

– Согласен, – Согрин со шлепком опускает ладони на деревянные подлокотники кресла. – Слушаем Сохно…

Марихуана Андреевна, как Ширвани умышленно начинает про себя опять называть Марину – умышленно, чтобы пресечь в себе всякие поползновения к жалости и симпатии, – выглядит заметно посвежевшей по сравнению с тем состоянием, в котором попала в больницу. Она выглядит даже слегка загоревшей и румяной. И щеки округлились, хотя скулы остались по-прежнему острыми. Но скулы – это, похоже, от рождения. У ее матери такие же острые, словно в лице есть что-то азиатское. Наверное, и есть. Мать – из местных жителей, а в округе живет много татар, в том числе и правоверных мусульман. И даже мечеть стоит в недалеком татарском селе. Но Ширвани мечети и в родных краях не посещал. Тем более не посетил мечеть местную. Более того, он сейчас даже крест на серебряной цепочке носит, чтобы ни у кого не возникло сомнения в том, что он христианин. Он не знает, кто по вероисповеданию нагайбаки. На всякий случай решил, что будет изображать христианина. Не слишком верующего, но крест носящего, как носят его в нынешние времена многие совсем не верующие. Это хоть как-то отдаляет его от Кавказа и от откровенного кавказского имени. Ни к чему вызывать у людей ассоциацию с Чечней…

– Ты выглядишь лучше… – Ширвани треплет ее по щеке. Это не жест мужа, это жест старшего по отношению к младшему. Может быть, даже жест хозяина по отношению к рабу. И он сам чувствует это. Более того, он чувствует, что относится к Марихуане Андреевне так, как должен относиться в соответствии с отведенной ей ролью – как к жертве. Не к своей собственной жертве, а просто, как к жертве обстоятельств. И такая перемена в отношении радует Ширвани, потому что еще совсем недавно он жалел Марину.

– Тоскливо здесь… – она говорит тихо, подавленно. Совсем не так, как говорила раньше. Нет прокуренного хрипа в голосе, нет отчаянного порыва человека, который безразличен к тому, что будет с ним через час, лишь бы прожить настоящий момент так, как хочется.

И взгляд ее Ширвани не нравится. Короткий, но вопросительный и пытливый взгляд. Он давно ждал такого взгляда. И дождался… Марихуана Андреевна приходит в себя и начинает задавать себе вопросы. Пока, слава Аллаху, только себе… Другим она задать не решится, потому что боится разоблачения. Боится, что Ширвани, рассердившись, расскажет всем, где он подобрал ее. Она боится позора. Даже не своего позора, а позора своих родителей. Она именно потому и не ехала к ним так долго, что боялась позора для них, а не для себя. Это Ширвани понял с давних, первых разговоров с «женой»… На этом во многом и основаны его надежды на ее молчание… И еще для осуществления этих надежд ему необходимо определенное состояние Марихуаны Андреевны. И он этого состояния сумеет добиться.

– Кому за решеткой не тоскливо… – Ширвани смотрит на зарешеченное окно. В этом отделении городской психоневрологической больницы режим лечения не принудительный. Тем не менее окна все же зарешечены и двери постоянно закрыты. Хотя больных и выпускают погулять и подышать воздухом в огороженный сеткой-рабицей дворик. Наверное, во время этих прогулок Марихуана Андреевна и успела слегка загореть. Загар ей идет. Так она даже слегка симпатичная. Но лицо стало живее, взгляд неприятно для Ширвани осмысленным. И это его беспокоит. Иногда даже ночью он просыпается от недобрых мыслей.

– Недели через две обещали выписать… – говорит Марихуана Андреевна.

– Да… Я с врачом разговаривал… Через две недели… Месяц дома побудешь, потом опять сюда – повторный курс…

– Устала я… От всего устала…

Она не договаривает, отчего она устала. Но опять бросает на него короткий взгляд, исполненный мучительным вопросом. И он понимает гораздо больше, чем сказано словами. Он понимает, что она устала в первую очередь от своего недоумения, от постоянно сидящего в голове вопроса – зачем она понадобилась Ширвани, зачем он подобрал ее там, в пьяном Майами, зачем вернул домой…

Марихуана Андреевна слишком умна, чтобы не понимать – такое не делается без больших, далеко идущих планов. Но она не может понять, что это за планы. Она даже не знает, что Ширвани чеченец. Для нее он тоже – нагайбак. А нагайбаки не воюют с Россией. Сколько их всего по России – тысяч десять, двадцать, тридцать? Никто не должен заподозрить нагайбака в его истинных помыслах. И Марихуана Андреевна их не понимает. И потому мучается, терзает себя вопросами.

– Я тут принес тебе кое-что… – Ширвани распаковывает пакет с продуктами и выкладывает на тумбочку фрукты, купленные в ближайшем к дому магазине. В Столбове рынок бедный, на рынке даже фруктов приличных не купить. Это оттого, что город закрытый и сюда не пускают торговцев с Кавказа и из Средней Азии. А то, что привозят местные перекупщики, и похуже магазинного товара, и в два раза дороже.

Она равнодушно принимает то, что он принес, даже вздыхает, хотя сама просила принести продукты. А Ширвани вздыхает совсем по другому поводу. Он изображает человека, страдающего от жары, пару раз оттягивает, словно для вентиляции, воротник, потом вытаскивает из кармана платок, чтобы вытереть лоб. Вместе с платком «нечаянно» вытаскивается и стеклянная трубочка с таблетками. Падает на пол, звякает, привлекая взгляд Марихуаны Андреевны. Она смотрит на трубочку, а он смотрит на нее. Он внимательно изучает ее взгляд и с удовлетворением ловит в нем заинтересованность, нарастающую и нарастающую с каждой секундой.

– Что это?..

Ширвани лениво наклоняется и зажимает трубочку в кулак.

– Ты не знаешь, что это? – спрашивает он с усмешкой в голосе. Эта усмешка вполне естественная, ее даже изображать не надо, и она вполне здесь к месту, полностью попадая в тон разговора.

• Предыдущая
• 49/96
• Следующая