Баскервильская мистерия этюд в детективных тонах - Клугер Даниэль Мусеевич - Страница 18

Знаменитая английская писательница Филлис Дороти Джеймс (Пи Ди Джеймс), считающаяся после смерти Агаты Кристи королевой английского детектива, подметила еще одну особенность маленького, улыбчивого, такого внешне безобидного священника — странную его вездесущность и в то же время неопределенность его постоянного местопребывания^[112].

Ф.Д. Джеймс указывает на то, что мы не знаем, где он живет, какая у него церковь, есть ли она, эта церковь. И о нем самом как личности мы тоже не знаем ничего (в отличие от того же Холмса) — ни имени (лишь «отец Браун»), ни возраста, ни прежней его, домонашеской жизни.

Добавлю: он появляется там, где нужен, подобно все тому же Арлекину или же Эллекену. Ф.Д. Джеймс называет его «обаятельно человечным и в то же время загадочным предвестником смерти». Предвестник — посланник. Полномочный представитель потустороннего царства, которое «не от мира сего»…

Важна и еще одна особенность рассказов Г.К. Честертона: в большинстве этих рассказов убийца не становится законной добычей органов правосудия. Выше я уже вспоминал «Сломанную шпагу»: отец Браун вовсе не собирается даже символически наказывать злодея-генерала (символически — потому что его давно нет в живых). Он рассуждает так:

«В разглашении тайны много и плохих и хороших сторон, — правильность своего решения я проверю на опыте. Все эти газеты исчезнут, антибразильская шумиха уже кончилась, к Оливье повсюду относятся с уважением. Но я дал себе слово: если хоть где-нибудь появится надпись — на металле или на мраморе, долговечном, как пирамиды, — несправедливо обвиняющая в смерти генерала полковника Кланси, капитана Кийта, президента Оливье или другого невинного человека, тогда я заговорю. А если все ограничится незаслуженным восхвалением Сент-Клэра, я буду молчать. И я сдержу свое слово!»^[113]

А вот как заканчивается рассказ «Сокровенный сад»:

«Доктор взглянул на хозяина дома, коснулся его руки — и понял: этот человек мертв. На лице самоубийцы, взиравшего на мир невидящими глазами, запечатлелась гордость, превосходящая гордость Катона»^[114].

«Летучие звезды»:

«Три сверкающих бриллианта упали с дерева на землю. Маленький человек нагнулся, чтобы подобрать их, а когда он снова глянул наверх — зеленая древесная клетка была пуста: серебряная птица упорхнула»^[115].

И в блестящем рассказе «Невидимка», который такой знаток, как Хорхе Луис Борхес, назвал лучшим из приключений отца Брауна, концовка тоже говорит о совсем ином воздаянии. Вот концовка этой замечательной детективной истории:

«А отец Браун еще много часов прогуливался под звездами по заснеженным холмам вместе с убийцей, но что они сказали друг другу — навеки останется тайной»^[116].

Сказанное может быть отнесено к большинству рассказов Честертона — или, во всяком случае, ко всем рассказам лучшего его сборника, который называется «Неведение отца Брауна».

«Сокровенный сад», кстати, интересен еще и тем, что в нем преступником оказывается полицейский сыщик, в предыдущем рассказе («Сапфировый крест») преследовавший вместе с отцом Брауном взломщика Фламбо. Блестящий сыщик, совершивший кражу. Суровый и непреклонный священник, совершивший убийство. Взломщик, ставший частным детективом. Удивительные, странные, парадоксальные фигуры противостоят отцу Брауну с самого начала его литературной жизни.

Злой рок семьи Дарнуэй

Есть у Гилберта К. Честертона, среди многочисленных приключений отца Брауна, одно, рассказ о котором может восприниматься как некий оммаж ученика — учителю, Честертона — А. К. Дойлу. Я имею в виду рассказ «Злой рок семьи Дарнуэй», в котором присутствуют столь явные аллюзии на «Собаку Баскервилей», что их нельзя счесть случайными. Понятно, что и особенности главного героя и его метода в этом рассказе настолько характерны, что есть смысл рассмотреть его подробнее.

Поскольку рассказ Честертона менее известен, чем роман Конана Дойла, я напомню вкратце его сюжет.

В полуразрушенное поместье некогда прославленного аристократического рода Дарнуэй должен приехать из Австралии родственник хозяев. В семействе Дарнуэй существует старая традиция, характерная для многих представителей знати: родственные браки. И гость из Австралии собирается жениться на последней прямой наследнице Дарнуэев — Аделаиде Дарнуэй, красавице, в которой тем не менее сказывается, по мнению семейного доктора, характерное для аристократов вырождение:

«…лицо его собеседницы никак нельзя было назвать ни простым, ни маловыразительным. В темном обрамлении одежды, волос и кресла оно поражало ужасной бледностью и до ужаса живой красотой [курсив мой. — Д. К.]»^[117].

Но есть у одряхлевшего семейства жуткое предание о старинном проклятии, запечатленное на одном из фамильных портретов в виде загадочного четверостишия:

В седьмом наследнике возникну вновь

И в семь часов исчезну без следа.

Не сдержит гнева моего любовь,

Хозяйке сердца моего — беда^[118].

Художник Мартин Вуд, обнаруживший в семейной галерее портрет с надписью, объясняет приехавшему к нему другу-художнику Гарри Пейну:

«— …В тех заметках, которые я нашел, подробно рассказывается, как этот красавец умышленно убил себя таким образом, что его жену казнили за убийство.

Следующая запись, сделанная много позднее, говорит о другой трагедии, происшедшей через семь поколений. При короле Георге еще один Дарнуэй покончил с собой и оставил для жены яд в бокале с вином. Оба самоубийства произошли вечером в семь часов. Отсюда, очевидно, следует заключить, что этот тип действительно возрождается в каждом седьмом поколении и, как гласят стихи, доставляет немало хлопот той, которая необдуманно решилась выйти за него замуж.

<...>

— Тот, что сегодня приезжает, как раз седьмой»^[119].

Приезжает «седьмой наследник» из Австралии и оказывается, к ужасу обитателей замка, невероятно похожим на своего предка с обнаруженного в ветхой галерее портрета, где начертано стихотворное пророчество-проклятье.

Далее происходит то, что и должно происходить в подобных произведениях: гость из Австралии загадочно погибает — в соответствии с предсказанием проклятья, в седьмом часу вечера. Похоже, он вдруг покончил с собой — чтобы не стать причиной необъяснимой смерти его нареченной.

Но в самоубийство не верит отец Браун, гостивший очень кстати в этом же замке, — по его собственным словам, он заменял заболевшего священника. Отец Браун берется за дело и раскрывает преступление: австралиец не покончил с собой, а был убит (отравлен), проклятье оказалось фикцией, равно как и поразительное сходство «старинного» (поддельного!) портрета и современного наследника. А всё вместе — хитроумный план расчетливого и гениального преступника.

Даже в этом кратком пересказе можно увидеть отражение многих черт «Собаки Баскервилей». Вымирающий аристократический род, разрушающийся замок, хранители традиций — преданные слуги, состарившиеся в замке. Старинное проклятье, дошедшее до наших дней. Конечно же портрет, изображающий прóклятого предка и — одновременно — современного представителя семьи. Приезд издалека потомка-наследника, в «Собаке Баскервилей» — из США, в «Злом роке...» — из Австралии. Но…

Рассказ Честертона на самом деле вовсе не подражание. Дань уважения великому мастеру детектива — да, но вовсе не копия. Вернее сказать, копия-оборотень, скрытая полемика. Древнее предание, реальное у Конана Дойла, у Честертона оказывается фикцией. Сходство Стэплтона со старинным портретом, которое у Конана Дойла объясняется наследственностью, у Честертона — искусная фальсификация преступника: написал по фотографии портрет, подделав его под Гольбейна, выдал за оригинал, — и вот оно, ужасающее сходство «седьмого наследника». Как выражается сам отец Браун, зачем подделывать внешность, когда можно подделать портрет?