Баскервильская мистерия этюд в детективных тонах - Клугер Даниэль Мусеевич - Страница 14

— Данглар.

— Кем он был на корабле?

— Бухгалтером.

— Заняв место капитана, вы бы оставили его в прежней должности?

— Нет, если бы это от меня зависело; я заметил в его счетах кое-какие неточности.

<...>

— Отлично, мы напали на след. Брали вы кого-нибудь с собой, когда сошли на острове Эльба?

— Никого.

— Там вам вручили письмо?

— Да, маршал вручил.

<...>

— Когда вы поднимались на “Фараон”, любой мог видеть, что у вас в руках письмо?

— Да.

— И Данглар мог видеть?

— Да, и Данглар мог видеть.

<...>

— …помните ли вы, как был написан донос?

— О, да; я прочел его три раза, и каждое слово врезалось в мою память.

— Повторите его мне.

Дантес задумался.

— Вот он, слово в слово:

“Приверженец престола и веры уведомляет господина королевского прокурора, что Эдмон Дантес, помощник капитана на корабле «Фараон», прибывшем сегодня из Смирны с заходом в Неаполь и Порто-Феррайо, имел от Мюрата письмо к узурпатору, а от узурпатора письмо к бонапартистскому комитету в Париже. В случае его ареста письмо будет найдено при нем или у его отца, или в его каюте на “Фараоне”».

Аббат пожал плечами.

— Ясно как день, — сказал он…

<...>

— Перейдем ко второму вопросу.

— Я слушаю вас.

— Нужно ли было кому-нибудь, чтобы вы не женились на Мерседес?

— Да, одному молодому человеку, который любил ее.

— Его имя?

— Фернан.

<...>

— ...Знал ли Данглар Фернана?

— Нет… Да… Вспомнил!

— Что?

— За день до моей свадьбы они сидели за одним столом в кабачке старика Памфила. Данглар был дружелюбен и весел, а Фернан бледен и смущен…»^[83]

Далее с той же легкостью Фариа объясняет поведение прокурора Вильфора, за обманчивым сочувствием которого крылся страх перед разоблачением отца-заговорщика и крахом карьеры и т.д. Я не привожу в параллель фрагменты из произведений, безусловно принадлежащих к детективному жанру, потому только, что не хочу утомлять читателя чрезмерным цитированием. Но таких параллелей — и у Артура Конана Дойла, и у Агаты Кристи, и у прочих мастеров более чем достаточно. Думаю, читатель согласится: перед нами типичная сцена из детектива, в которой сыщик путем дедукции раскрывает загадку преступления.

Хочу отметить еще один эпизод из «Графа Монте-Кристо». Аббат Фариа рассказывает Дантесу о том, каким образом он стал обладателем тайны несметных сокровищ кардинала Спады, как расшифровал завещание последнего, — Фариа нашел обрывок уничтоженного завещания погибшего кардинала. Эта изящная дешифровка не уступает истории из «Золотого жука» того же Эдгара По или «Пляшущим человечкам» А. Конана Дойла. С уверенностью можно сказать, что аббат Фариа, плод фантазии гениального французского романиста, достоин занять свое место в галерее великих сыщиков — рядом с Огюстом Дюпеном и Шерлоком Холмсом. Он не хуже их и — главное, тем же методом — умеет отыскивать «путь в подземелье по слабому свету, падающему сверху»^[84].

«Вы — мой сын…»

Впоследствии Дюма не раз использовал в своих исторических романах приемы, характерные для детективной литературы. Вот, скажем, фрагмент из «Виконта де Бражелона», в котором мастерство сыщика демонстрирует д’Артаньян. Посланный королем на место, где был найден тяжелораненым молодой граф де Гиш, д’Артаньян, с характерным для героя детективного повествования вниманием к мелочам, восстанавливает картину происшествия:

«— …в центре поляны пересекаются четыре дороги. Свежие следы виднелись только на той, по которой я сам приехал. По ней шли две лошади бок о бок; восемь копыт явственно отпечатались на мягкой глине. Один из всадников торопился больше, чем другой. Следы одной лошади опережают следы другой на половину корпуса…

<...>

— …всадники на минуту остановились, вероятно, для того, чтобы столковаться об условиях поединка. Один из всадников говорил, другой слушал и отвечал. Его лошадь рыла ногой землю; это доказывает, что он слушал очень внимательно, опустив поводья.

<...>

— Один из всадников остался на месте — тот, кто слушал; другой переехал поляну и сперва повернулся лицом к своему противнику. Тогда оставшийся на месте пустил лошадь галопом и проскакал две трети поляны, думая, что он едет навстречу своему противнику. Но тот двинулся по краю площадки, окруженной лесом.

<...>

— …ехавший по опушке сидел на вороной лошади.

<...>

— Несколько волос из ее хвоста остались на колючках кустарника, растущего по краю поляны.

<...>

— Другую лошадь мне нетрудно описать, потому что она лежит мертвая на поле битвы.

<...>

— От пули, которая пробила ей висок.

<...>

— Всадник не успел соскочить с седла и упал вместе с конем, и я видел след его ноги, которую он с трудом вытащил из-под лошади. Шпора, придавленная тяжестью корпуса, взбороздила землю.

<...>

— Пошел прямо на противника.

<...>

— …подойдя к нему ближе, он остановился, заняв удобную позицию, так как его каблуки отпечатались рядом, выстрелил и промахнулся.

<...>

— Я нашел пробитую пулей шляпу.

<...>

…пока упавший поднимался, его противник успел зарядить пистолет. Но он очень волновался, и рука его дрожала.

<...>

— Половина заряда просыпалась на землю, и он уронил шомпол, не успев засунуть его на место…

<...>

— …в то мгновение, как он целился, его противник выстрелил.

<...>

— Последствия… были ужасны… спешившийся всадник упал ничком, сделав три неверных шага.

<...>

— …рукоятка пистолета была вся окровавлена, и на ней виднелся след пули и осколки разбитого кольца. По всей вероятности, раненый потерял два пальца: безымянный и мизинец.

<...>

— …на расстоянии двух с половиной футов друг от друга там были две лужи крови. Около одной из этих луж трава была вырвана судорожно сжатой рукой, около другой — только примята тяжестью тела»^[85].

Но все-таки аббат Фариа больше подходит на роль одного из прародителей великих сыщиков, нежели знаменитый гасконец.

Полагаю, любителям детективной литературы не составит большого труда назвать тех героев, которые состоят в прямом родстве с узником замка Иф. Первым на ум приходит конечно же отец Браун, рожденный воображением Гилберта К. Честертона, далее — менее знаменитый, но от того не менее привлекательный монах-бенедиктинец брат Кадфаэль, герой детективно-исторического сериала английской писательницы Элис Питерс; запоминающийся брат Вильгельм Баскервильский из романа Умберто Эко «Имя розы». И даже раввин Дэвид Смолл, блистательно раскрывающий загадочные преступления в романах американца Гарри Кемельмана, или ортодоксальный раввин Дэниел Винтер из детективной трилогии известного еврейского богослова р. Джозефа Телушкина. Словом, те персонажи детективов, которых условно можно назвать «сыщики в рясе» (рабби Смолл и рабби Винтер, правда, предпочитают таллит и тфиллин), иными словами — священнослужители, занимающиеся раскрытием преступлений. Заметим здесь же, что и «сыщик в чалме» — мусульманский кади или мулла — был бы вполне уместен в этом ряду. Жаль, что в Турции или Египте такого пока не появилось. Но «пока» еще не значит «совсем».

Всё это, так сказать, ипостась героя, предназначенная для решения Загадки. В главе «Ловля бабочек на болоте» я писал о том, что в основе классического детектива лежит не только Загадка — логическая задача, сводящаяся к поиску ответа на вопрос: «Кто убил?» (и вытекающие из него), но и Тайна — тот подтекст, раскрыть который в процессе расследования не представляется возможным в реалистических декорациях. В основе детектива лежит парадигма языческих мифов — древняя гностическая мистерия о извечном противоборстве Добра и Зла. Я уже говорил (на примере «Собаки Баскервилей») об удивительной связи главного героя — сыщика — с миром темным, потусторонним, миром Смерти, присутствие которого постоянно ощущается на страницах рассматриваемых произведений, и даже охарактеризовал детектива, борющегося с силами Зла, как существо, с этими силами связанное, несущее печать причастности к миру Смерти, из которого эта смерть и прорывается в мир реальный, обыденный. Собственно, проникновение иррационального (то есть смерти) в рациональное и есть суть детективного произведения.