Воронцов. Перезагрузка (СИ) - Тарасов Ник - Страница 9

Там обнаружился целый арсенал инструментов — лопаты разных видов, грабли, мотыги, серпы и косы висели на стенах, словно экспонаты музея сельского хозяйства. Создавалось впечатление, что когда-то за инструментом следили — все висело аккуратно и упорядоченно.

В углу же стояли плотницкие инструменты — топоры разных размеров от маленького колуна до внушительного лесоруба, пилы с разной формой зубьев, молотки, долото и рубанки, аккуратно разложенные на верстаке. В другом углу меня ждала новая находка — кузнечные принадлежности: клещи разной формы и размера, молоты и даже небольшая наковальня, установленная на крепком пне. Металл покрылся лёгким налётом ржавчины, но это была поверхностная коррозия, которую легко можно было устранить. Я взял один из молотков, примерился — тяжёлый, но удобно лежит в руке, с таким можно работать.

На полках вдоль стены аккуратно лежали бондарные инструменты для изготовления бочек — набойки, скобели, даже специальные циркули для разметки клёпок. Видно было, что ими пользовались.

У противоположной стены стояли вилы разных видов. Видать у каждых была своя особая принадлежность. Рядом лежала цепь для обмолота, мотки верёвок различной толщины и даже конская сбруя, потрескавшаяся от времени. Местами кожа и вовсе рассыпалась.

В дальнем углу я заметил что-то, накрытое парусиной. Отодвинув пыльную ткань, я обнаружил сундук с замком. Замок был не заперт, и я осторожно поднял крышку. Внутри оказались более деликатные инструменты — ножницы для стрижки скотины, иглы для шитья кожи, шила разных размеров, формы для изготовления свечей, и даже несколько хирургических инструментов, завёрнутых в промасленную ткань — видимо, для лечения животных.

— Вот это я удачно зашёл! Находка что надо, — пробормотал я, пробуя пальцем лезвие косы на остроту. Оно было тусклым, но всё ещё достаточно острым, чтобы порезаться при неосторожном обращении. — С этим можно работать. Но подточить все равно не мешало бы.

Я медленно обходил сарай, прикасаясь к инструментам, словно знакомясь с ними.

— Даже удивительно, что крестьяне не растащили инструмент, — задумчиво произнёс я, еще раз оглядывая эти сокровища. — Ведь, насколько я помню из истории, это было самое ценное имущество в деревне. Видимо, либо боялись наказания, либо… — я осёкся, подыскивая другое объяснение. — Нет, скорее всего, просто боялись наказания.

Но что-то подсказывало мне, что дело не только в страхе. Возможно, была какая-то другая причина, почему крестьяне не тронули барское имущество. Уважение? Суеверие? Надо будет расспросить об этом Митяя.

Набрав несколько инструментов, которые могли пригодиться в первую очередь — молоток, пилу, клещи для выдёргивания гвоздей, я вышел из сарая, щурясь от заходящего солнца.

У ворот усадьбы я заметил маленькую фигурку — это была девочка лет десяти, в простом, но аккуратном сарафане, с двумя тугими косичками, перевязанными выцветшими ленточками. Заметив меня, она сделала неловкий реверанс, явно копируя движения, которые видела у взрослых, но не до конца освоила.

— Здравствуйте, барин, — произнесла она тонким голосом, глядя на меня снизу вверх с любопытством и лёгкой опаской. — Меня Аксиньей кличут. Батенька послал вам поесть принести.

Она протянула корзину, накрытую чистым полотенцем, вышитым по краям простым, но аккуратным узором. Из-под ткани шел аромат свежей выпечки, ударивший мне в нос и заставив желудок протестующе заурчать — я вдруг осознал, что страшно голоден — ведь целый день то не ел. Даже завтрак и тот был больше поркой, чем трапезой.

В корзине оказались круглый каравай хлеба, ещё тёплый, с хрустящей корочкой, горшок с молоком, соты с мёдом, с которых стекали янтарные капли, несколько варёных яиц в берестяной плошке и крынка с солёными огурцами — простая, но сытная деревенская еда, от которой шёл такой аппетитный запах, что у меня невольно потекли слюнки. Надо на всякий случай Митяю сказать, чтоб огурцы солёные молоком не запивал.

— Спасибо, Аксинья, — я улыбнулся, принимая корзину, которая оказалась неожиданно тяжёлой. — Передай отцу мою благодарность.

— Да, боярин, передам, — Аксинья присела в таком же неуклюжем реверансе, но не уходила, продолжая смотреть на меня с нескрываемым любопытством. Видимо, моя вежливость и манера общения были для неё в новинку.

— Аксинья, а давно ты здесь живёшь? — спросил я, ставя корзину у забора.

— Всю жизнь, — серьёзно ответила девочка. — Десять годков уж. А вы к нам надолго? — вдруг добавила она, переминаясь с ноги на ногу.

— Да ещё сам не знаю, — честно ответил я. — Поживу пока тут. Может, и останусь насовсем, если понравится.

— И что же теперь будет? — В этом детском вопросе было столько тревоги, что я невольно отступил на шаг назад и слегка к ней наклонился, чтобы быть на одном уровне с ней.

— Всё будет хорошо, — тихо ответил я. — Надеюсь, что лучше чем было.

Девочка смотрела на меня так, словно от моего ответа зависела судьба всей деревни. А, может быть, так оно и было? Я внезапно осознал, какая ответственность легла на мои плечи — не просто выжить самому в этом незнакомом мне мире, но и позаботиться о людях, которые теперь зависели от меня.

— Да, — твёрдо сказал я. — Обещаю, будет лучше.

Девочка кивнула, словно приняла важное обещание, которое нельзя нарушить, и, развернувшись, побежала домой.

— Аксинья, — окликнул я её, — а скажи, где сено можно свежего взять? Матрасы надо набить, а то спать будет не на чем.

— Так, за амбаром стог есть у батюшки, — она махнула рукой, показывая направление. — Там много.

— Спасибо, — поблагодарил её я в след и обратился к подошедшему Митяю, который нёс ведро с водой от колодца. — Сходи, пока светло, к стогу и набери сена для матрасов.

Митяй поставил ведро, утёр пот со лба и кивнул:

— Сделаю, барин.

К позднему вечеру мы сумели относительно прибраться в центральной комнате дома. Вытерли пыль, помыли пол, закрепили ставни так, чтоб не упали сами по себе. Через них теперь проникали последние лучи заходящего солнца, окрашивая комнату в теплые оранжевые тона. Матрасы, набитые свежим сеном, уже лежали на деревянных кроватях, источая приятный аромат летнего луга.

Поужинав принесённой девочкой едой — простым, но сытным крестьянским ужином — я устроился в относительно чистой постели. Было непривычно лежать на матрасе, набитом сеном, тело ощущало каждую травинку, но странным образом это было даже приятно — какое-то естественное, природное ложе. Корка хлеба с мёдом, которую я оставил себе на «десерт», показалась мне вкуснее любых ресторанных изысков из моей прошлой жизни. Возможно, из-за усталости или голода, а скорее всего, потому, что эти продукты были живыми, настоящими, не такими, как в моём будущем, повсеместно напичканными химией.

Лёжа в сумраке комнаты, слушая, как потрескивают стены старого дома, я размышлял о своём положении. Странно, но впервые за долгое время я ощутил некую свободу. В будущем я был лишь винтиком в огромной корпоративной машине — дедлайны, отчёты, бесконечные совещания, где твой голос никому не важен да и не нужен. Здесь же я стал хозяином своей судьбы. Да, сейчас у меня спартанские условия, но всё в моих руках.

Я повернулся на бок, устраиваясь поудобнее. За окном стрекотали сверчки, где-то вдалеке лаяла собака. Тишина деревенской ночи, такая непривычная после городского шума, обволакивала и каким-то магическим образом успокаивала. В голове крутились обрывки мыслей, складываясь в планы на будущее.

Завтра обязательно нужно будет поговорить со старостой, узнать, чем живёт Уваровка, какие у крестьян проблемы и что можно улучшить. Всё-таки мои знания из будущего могут быть полезны в преображении этой захудалой деревушки.

Проснулся я от непривычных звуков — мерного шороха и чего-то похожего на свист. Первые несколько секунд пытался понять, где же я нахожусь, но сознание никак не хотело проясняться. Память настойчиво подкидывала картинки московской квартиры — серые стены, шум машин за окном, запах выхлопных газов, — но нет, реальность была совсем другой. Покосившись на стены, потолок с пучками сухой травы, торчащими между брёвен, я осознал, что вчерашний день был не сон, не бред, а что ни на есть реальность. Деревянный дом скрипел и постанывал, будто живой, приспосабливаясь к утренней прохладе после ночной сырости. Каждая доска имела свой голос, свою мелодию в этом странном деревенском оркестре.