Воронцов. Перезагрузка (СИ) - Тарасов Ник - Страница 23

В телеге среди узлов и пожитков сидели Пелагея — жена купца Фомы — с дочкой Машей, да жена Петра, брата Ильи, с тремя малыми детьми. К самой телеге на поводу была привязана корова. Пётр с Фомой шагали позади, пыхтя под тяжестью узлов, которые уже не поместились на повозку,

Я с Ильёй плёлся сбоку, поглядывая периодически на Машу.

Она сидела у самого края телеги и придерживала рукой платок от ветра. То и дело бросала на меня взгляды — быстрые, как искры от кремня, но каждый раз, когда наши глаза встречались, она тут же отворачивалась, словно спохватившись. Каждый раз, ловя её взгляд, я чувствовал, как в груди что-то сжимается.

Моя Машка… Хоть и не та, что осталась в Москве XXI века, с её усмешками и подколками про кофе на Арбате. Но как будто она — те же ямочки на щеках, тот же взгляд, будто она знает про меня больше, чем я сам. В её глазах читалось что-то такое… знакомое, родное, что сердце начинало биться чаще.

Я даже себя одёрнул и отвернулся, чтобы не пялиться, но сердце ныло, как после долгого бега. Даже мысль проскочила безумная — а что, если взять и выложить всё как на духу? Но как? «Здравствуй, я из будущего, а ты — копия моей девушки, моей невесты»? Смех, да и только.

Пока я был весь в гляделках с Машей — любуясь, как солнце играет в её волосах, — Илья шагал с другой стороны и всё время что-то бубнил по дороге. Но я его почти не слушал, увлечённый собственными размышлениями.

В голове вместе со всем остальным крутились мысли про три дня, которые я прожил в этом мире, в Уваровке. Три дня — будто три года прошло. И хотя что я там сделал? И то теперь все в деревне смотрят на меня как на диковинку заморскую. А ещё староста Игнат Силыч с его вечно кислой рожей… Во! Вспомнил! Вот о чём я хотел расспросить Илью.

— Илья, — начал я, немного понизив голос, чтобы не слышали Пётр с Фомой, что шли позади, да женщины с детьми, которые сидели на телеге. — Скажи, а что за фрукт наш Игнат? Чего он такой дерзкий-то ходит, как царь в изгнании? Такое впечатление, что всех вас строит и того и гляди за кнут схватится.

Илья посмотрел на меня очень внимательно и даже хмыкнул. Потом сплюнул на дорогу — точно в середину колеи — и заговорил, будто бы ждал этого разговора давно.

— Игнат то, барин, мужик непростой. Он, видишь ли, в прошлом боярином был — настоящим боярином, с землёй, с крепостными. Только провинился чем-то перед князем. То ли подати зажал, то ли еще что-то. Никто этого толком не знает, но что-то да было — да так серьёзно, что князь разгневавшись, в ссылку его отправил — в какую-то глушь, чуть ли не за Урал.

Илья, немного помолчав, продолжил, покачивая головой:

— Земли его с крепостными, ясное дело, мигом растащили — кто поближе к князю стоял, тот и урвал кусок. А когда срок ссылки вышел — а был он там лет пять, не меньше — он, значит, вернулся, а всё тю-тю: ни земель, ни дома, ни гроша за душой. Друзья старые, евонные, что в Туле да в Москве водились, от него отвернулись, как от чумного, боялись дружбу показывать перед князем. Мол, а вдруг и на нас гнев падёт?

Маша прислушивалась к рассказу, и было видно, как она незаметно покосилась на меня — видимо, проверяя, насколько серьёзно я воспринимаю слова Ильи.

— Батюшка ваш, когда вы только родились, — продолжал Илья, смахнув пот с лба, — бабку вашу с Уваровки забрал к себе, чтоб с внуком была рядом, а Игнату, когда тот к нему обратился, сжалился над старым приятелем и предложил старостой с Уваровку сесть. Дружили с ним когда-то, ещё молодыми были, вместе по постоялым дворам шатались. Ну вот он уже и двадцать годков тут сидит — старостой-то. И всё ещё помнит, каково это было — боярином быть, людьми командовать. Потому и ходит гордый, будто корона на нём невидимая. А мужики наши — они это чувствуют, понимают. Ведь и видно — не простой мужик, образованный. Грамоте обучен, счёт знает, с боярами говорить умеет.

— Вот оно что, — протянул я задумчиво. — А я-то думал, просто характер такой вредный.

— Характер тоже, — усмехнулся Илья. — Но больше всего он злится, что судьба так с ним обошлась. Был на коне — и в грязь лицом. А тут ещё вы появились — молодой барин, и всё у вас впереди. Небось, завидует чёрной завистью, хоть и не показывает. Никуда ему больше пути нет, — продолжал Илья, поглядывая на то, как я реагирую на его историю. — Поначалу, верите, требовал, чтобы его барином кликали. А какой же он барин? Смехота одна! Только заносчивый, страсть прямо. Бывало, с мужиками аж в драку лез. Чуть что — за кнут хватался, как бешеный. Пока его пару раз не отмутузили, чтобы угомонился.

Илья замолчал, покачал головой с явным сожалением.

— Ну, видать, мало мутузили. Такой и остался заносчивый.

Я слушал и только головой качал. Игнат… бывший боярин. Это ж надо, как жизнь человека поломать-то может! От земель с крестьянами к старосте в захудалой Уваровке. Это тебе не с менеджера на курьера перейти — здесь вся система координат рушится, весь мир переворачивается с ног на голову.

Теперь-то понятно, почему он такой колючий, как ёж. Гордость боярская осталась, въелась в кости, а власти и мощи — ни гроша. Словно лев в клетке, который помнит вкус свободы, но уже не может разорвать прутья.

Я прикинул, что с таким нужно держать ухо востро. Лучше сразу ставить на место, не давать воли разыграться. Рубить нужно в корне, не давать зазнаться снова.

— А что, Илья? — спросил я, останавливаясь и поворачиваясь к нему лицом. — Совсем он уж безнадёжный, или работать с ним можно?

— Да какой там барин! — махнул рукой Илья и сплюнул под ноги. — Работать-то он умеет, только всё через зубы, со скрипом. Мужики его терпят, но никто не любит. Ты с ним построже, и он, может, тогда и в рамках держаться будет. Ну уж извините, боярин, не мне вас учить.

— Да что ты, Илья, — отмахнулся я. — Мне твой совет дороже золота. Здесь я пока что слепой котёнок.

Илья неожиданно улыбнулся, и лицо его сразу стало добрее, моложе.

— А вы, барин, не гордый. Это хорошо. С таким и мужики работать будут не под кнутом.

Я кивнул Илье и снова погрузился в свои мысли. С Игнатом, может быть, и нужно будет потолковать, но не сразу. Посмотрим, как карта ляжет.

А пока же в Уваровке будут новые люди. Пётр с семьёй — новые рабочие руки, свежая кровь. Фома будет у меня головой для торговли, знает он это дело, как свои пять пальцев. И Машка…

Я снова поймал её взгляд, и она будто нарочно улыбнулась, чуть прищурившись. Сердце снова ёкнуло, пропуская удар. Ведь не моя же Машка… Ну, господи, как же похожа! Те же глаза, тот же разрез, та же улыбка, от которой мир становился ярче. Как будто судьба подмигнула и сказала: «Держись, Алексей, ещё не всё потеряно, всё только впереди.»

Возможно, это и есть тот знак, которого я так долго ждал? Та нить, которая должна связать мою прошлую жизнь с новой? Не может быть всё это случайностью — слишком много совпадений.

Когда мы уже подходили к Уваровке, Илья тронул меня за локоть и обратился:

— Барин, — сказал он, слегка замявшись, — у Петра с Фомой-то там, в Липовке, вещи ещё остались. Можно будет вас просить телегу на завтра взять, сделать ходку, а то и две? Не влезло всё — баулы-то здоровые и скарба много — уйма. Сколько там жили, всё за раз, понятно, что не перевезли.

— Добро, — кивнул я. — Завтра с утра и организуем. Хоть две, хоть три ходки — сколько надо. Главное, чтобы ничего там не забыли. Всё должно быть перевезено до последней ложки. И еще займись тем, чтобы пристроить новых жителей Уваровки как следует. Покажи им, где что, объясни порядки.

Илья аж приостановился, расправив плечи, и гордо кивнул:

— Сделаю, боярин! Даже не переживайте. Всё будет как надо.

В его голосе слышалась такая решимость, что я невольно улыбнулся. Вот оно — когда человек чувствует, что ему доверяют, что на него рассчитывают. Преображается на глазах.

Телега въехала во двор, и я ахнул. Пока меня не было, Митяй вон чего учудил! Двор чистый, сарай возле флигеля стоял ровный, не покосившийся, забор новый из лозы — хоть на выставку выставляй. Чистотой из избы пахло аж сюда. На заборе висели выстиранные простыни, белые, как первый снег. На столе, на улице, стоял большой чан, и по запаху было слышно, что это уха — наваристая, пахучая.