Курсант Сенька (СИ) - Ангор Дмитрий - Страница 18

— Слушай, Лёх, ты к нам лучше не приближайся, — предостерёг его Овечкин.

— Алёша, он и в Африке Алёша, — вздохнул Пашка, прячась за моей спиной.

— По-хорошему, тебе нужно бросить её в мишень, подальше от нас, — начал я, сохраняя хладнокровие. — Но для этого надо дождаться команды, чтобы всех предупредили и на полигоне точно никого не было. Только не дёргайся и главное — не разжимай руку! Дыши ровно! Всё обойдётся!

— Я тогда к товарищу старшему лейтенанту, — с ужасом в глазах он помчался к Кузеванову.

Что ж… Скоро я начну выражаться покрепче, а когда в армию снова попаду, то, наверное, опять перейду полностью на трёхэтажный мат. Ох, и начнётся сейчас…

Вскоре раздалась команда «Граната!», затем прозвучал хлопок — мы все пригнулись. А вслед за хлопком мы оглохли от криков товарища старшего лейтенанта Кузеванова. Такого виртуозного владения русским языком я ещё никогда в жизни не слышал. Форсунков, должно быть, от страха чуть сознание не потерял. И это при том, что судя по звуку — граната и правда была учебная. Но кажется Лёхе всё равно влетит…

А нет — смотрю дальше, Лёха бежит к нам целёхонький, без гранаты, и штаны сухие. Только на глазах уже слёзы наворачиваются. Он вцепился руками мне в плечо и выдохнул.

— Прости, Сенька!

— За что? — недоумевал я.

— Я товарищу старшему лейтенанту сказал от волнения, что… — Форсунков не успел договорить.

И словно материализовавшийся из воздуха, появился сам товарищ старший лейтенант Кузеванов. Выглядел он зловеще — глаза метали молнии, казалось, готовые испепелить меня на месте.

— Курсант Семёнов! — рявкнул он, сверля меня взглядом. — Это ты Форсункову сказал ко мне с гранатой бежать без предохранительной чеки? А если бы она была боевой? Я, между прочим, ядрёна вошь, ещё пожить хочу! Ты об этом не подумал?

— Так точно, товарищ старший лейтенант, не подумал! — отчеканил я, внутренне проклиная Лёху за его длинный язык.

— А ты случайно на парашюте без парашюта не прыгал? А то соображаешь медленнее, чем «тридцатьчетвёрка» задним ходом ползёт! — процедил Кузеванов сквозь зубы.

— Никак нет, товарищ старший лейтенант!

— А что у вас сейчас на башках? — его усы угрожающе шевелились, когда он указал на нас пальцем с обкусанным ногтем.

— Пилотки, товарищ старший лейтенант!

— Пилотки, значит, — оскалился Кузеванов. — Снимите их к чёртовой матери и выбросьте — пусть вам в них галки насрут! Зачем носить головной убор, если мозгов у вас ни у кого нет⁈

— Есть снять пилотки! — гаркнули мы в унисон и сдёрнули головные уборы.

— Ядрёный корень! — мотнул головой старший лейтенант. — За какие грехи вы только мне достались! — сплюнул он себе под ноги.

И дальше мы снова продолжили занятия, будто ничего не произошло, только теперь мне уже влепили пять суток наряда вне очереди, а Форсункову — семь суток. Не пронесло, как я ни надеялся…

Я уже свыкся с тем, что иногда у нас всё шло не по плану в учёбе, и что здесь царила железная дисциплина, при которой малейший промах мог лишить тебя законного отдыха. Но мы с товарищами справлялись с этими трудностями, и ритм такой жизни стал для нас обыденностью. Именно так в нас и закалялся характер.

Однако ущемлений от старшекурсников избежать не удалось… Это было ожидаемо, и я всё гадал, когда же настанет этот момент. Случилось это спустя пару месяцев, когда второкурсники решили, что нам слишком вольготно живётся и пора бы нас «приструнить».

Шли мы с товарищами по переходу корпуса в перерыве между занятиями, а навстречу — они, второкурсники. Важные, с задранными подбородками. Всего трое — рослые, с наглыми физиономиями. Один из них тут же припёр к стенке нашего Пашку Рогозина.

— Чего без дела шляетесь? — процедил он.

Рогозин же посмотрел на нас выпученными глазами — мол, выручайте, братцы!

— Мы не шляемся, а на занятия идём, — ответил я за Рогозина.

— А он что у вас немой? За себя ответить не может? — усмехнулся второй с заострённым подбородком.

— Могу, — буркнул Паша. — Руку убери!

— Я смотрю, ты, салага, субординацию совсем не соблюдаешь? — зловеще ухмыльнулся дылда. — Для тебя я товарищ курсант! Так что не тыкай.

— Товарищ курсант, руку уберите, — вмешался Овечкин с серьёзным лицом.

— Значит так, салаги, — дылда убрал руку. — Вы здесь никто и звать вас никак. Должны слушаться старших, так что сегодня в свободное время явитесь к нам и начистите всем сапоги до блеска. А то мы малость устали.

— С какой это стати мы должны это делать? — Форсунков развёл руками.

— О, жирный, — усмехнулся третий. — Сейчас всё поясню, что ты должен делать и почему! Судя по твоей комплекции, у тебя угощений всегда вдоволь, вот их тоже нам принеси. Да пачку сигарет в военторге купи, и тогда мы тебе и твоим товарищам «тёмную» не устроим.

— Вот-вот, — кивнул дылда. — Можем вообще кого-то из вас насильно в самоволку утащить, и так до четвёртого курса. Да и репутацию вам перед командованием славно подпортим. Так что решайте сами. По мне, так проще поделиться со старшими товарищами куревом и едой, чем вылететь отсюда с волчьим билетом.

— Гуляйте, салаги! — хмыкнул другой, и они, посмеиваясь, удалились в противоположную сторону.

А мы с товарищами переглянулись — дело обстояло паршиво, но лично я на побегушках у этих хлыщей бегать не собирался. Либо они и вправду решили так нас эксплуатировать основательно, либо это проверка характера — хотят отсеять слабаков и выяснить, на кого можно давить.

— И что, нам теперь им на сигареты всегда скидываться? — Паша заговорил первым. — А бабушке я тогда что отправлять буду?

— Спокойно, никто скидываться не будет, — вздохнул я. — Надо подумать, как дать им отпор.

— Отпор? — вскинул брови Алёша, нервно поправляя ремень. — Они же тогда целую свору соберут и подкараулят нас в тёмном углу. И что мы потом командованию докладывать станем? Никаких ведь доказательств не будет.

— Во-первых, докладывать мы пока никому ничего не станем — нытиков и слабаков нигде не жалуют, — я задумчиво потёр лоб, ощущая, как внутри закипает решимость. — А во-вторых, объединимся с нашими однокурсниками. Если хоть один из нас прогнётся перед этими, считай, всех себя похороним.

— Тогда лучше в одиночку не ходить после отбоя, когда офицеры расходятся, — предложил Коля, понизив голос до шёпота.

— Верное решение, — кивнул я. — Ничего делать не будем, а в свободное время переговорим с нашими.

Парни молча кивнули и двинулись на занятия — опаздывать было непозволительной роскошью. Но я заметил, как Рогозин и Форсунков нервно переглядываются, на их лицах читалось сомнение. Только Овечкин шагал с решительным видом, готовый дать отпор, хотя все мы понимали, чем это грозит. Кто знает, какую пакость мог устроить второй курс? Никому не хотелось вылететь из училища с волчьим билетом и испорченной характеристикой. Но и прогибаться было нельзя — либо мы отвоюем уважение к себе, либо… Нет, курсантами нас тогда назвать будет нельзя.

И вечером в казарме товарищи попросили меня выступить перед сокурсниками.

— Товарищи, разговор есть! — кашлянув в кулак, обратился я ко всем присутствующим.

— Что стряслось, Семёнов? — насупился Дятлов, оторвавшись от чистки сапог.

— Вопрос такой — к кому-нибудь ещё старшекурсники с требованиями подкатывали? — я говорил негромко, но твёрдо. — Нас вот заставляли сапоги им чистить и сигареты пачками таскать. Только я лично прогибаться не намерен. Раз уступишь — на шею сядут.

— Я часть покупок в военторге отдаю им, — нехотя признался широколобый Петька Водонаев, глядя в пол. — Мне проблемы ни к чему. Отчислят — отец своими руками придушит.

— Отдавать каждый раз свои продукты — это по-твоему нормально? — Овечкин презрительно хмыкнул.

— Мои продукты — мне и решать, — угрюмо буркнул Водонаев, отворачиваясь.

— Как знаешь, твоё дело, — у Коли брови взлетели вверх от возмущения.