Когда лопата у могильщика ржавеет - Брэдли Алан - Страница 2

Ибу – так она называла свою покойную мать Лену, встретившую свой ужасный и зрелищный конец под дождем из витражного стекла, некоторые элементы которого датировались XIII веком[3].

Ундина обеспокоенно уставилась на меня сквозь воображаемое пенсне и с надменным и неодобрительным видом запела:

– Не очень оригинально, – с трудом нашлась я.

– Она слышала это на спектакле в Оксфорде или где-то еще, – объяснила Ундина. – Но сказала, что эти слова идеально соответствуют де Люсам из Букшоу.

– Возможно, она права, – сказала я, демонстрируя ангельское смирение, но внезапно почувствовала себя грязной.

Что я могу сделать, чтобы воссоединить расколотую семью? Что бы отец подумал обо мне?

Внезапная смерть отца стала для меня сильным ударом. Все утратило смысл. Сначала я пыталась изолироваться и притвориться, что он все еще жив и просто недоступен, как обычно: где-то возится со своей чертовой коллекцией марок. Но шли дни, недели, тянулись месяцы, и я все чаще и чаще просыпалась посреди ночи в слезах. И при виде промокшей от влаги подушки я ощущала в глубине души стыд, причины которого не могла – или не хотела – объяснить даже самой себе.

Жена викария отвела меня в сторону для, как она обозначила, «короткой беседы». Она понимает, что значит быть одиноким, но я не должна чувствовать себя плохо из-за этого; одиночество – это не грех.

Когда кто-то переступает невидимую границу, отделяющую вашу частную жизнь, это всегда неловко. Пусть даже вам желают добра, но граница нарушена и уже никогда не будет такой непроницаемой преградой, как прежде.

Я поблагодарила ее за заботу, но не стала говорить, что меня пожирает не одиночество, а нехватка любви, и это тоже не грех.

Кроме того, есть кое-что еще.

Я первая соглашусь с мнением, что меня нельзя назвать обыкновенной девочкой в привычном понимании, но дело в другом: в моей жизни начало оформляться что-то странное и тревожащее.

Как будто между мной и реальным миром образовывается стеклянная стена – почти прозрачная, едва ощутимая: изолирующая меня мутная дымка. Нужно что-то предпринять, пока не стало слишком поздно: пока я не оказалась в ловушке, откуда нет пути на другую сторону.

Мне нужна подпитка.

Но начнем с практических вещей. Сначала лопаты и зубила, потом храмы.

Ундина наклонилась над могилой неподалеку, ковыряя в носу и притворяясь, что читает надпись.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я.

– Доггер попросил меня сходить за тобой и привести домой, – ответила она. – Немедленно.

– Есть конкретная причина?

– Я знаю только то, что смогла подслушать через дверь, – ответила Ундина. – Дело в миссис Мюллет. Кажется, она кого-то убила.

Мы неслись по асфальту, и шины «Глэдис» пели под дождем. Ундина, похожая на изломанного аиста, сидела передо мной в корзине, держась за руль и во весь голос распевая какую-то языческую песню с припевом «Унга-бунга». Я была слишком занята мыслями, чтобы заставить ее прекратить.

Убила? Миссис Мюллет? Вряд ли в это можно поверить. Кого?

Доггер поступил правильно, послав за мной Ундину. Единственный человек, кроме нас, кто оставался в доме, это Даффи. Моя сестра Даффи.

Я еще сильнее надавила на педали.

Пусть она… пусть она…

Мы пронеслись через ворота Малфорда и влетели на длинную каштановую аллею. Впереди я уже видела черный «Уолсли»[4] инспектора Хьюитта, припаркованный перед входом в Букшоу и внушающий дурные мысли. На водительском месте кто-то сидел – молодой констебль с ничего не выражающим лицом. Когда мы подъехали, он уставился на нас. Я его не знала. Он явно находится тут, чтобы помешать преступникам сбежать из дома.

Я резко затормозила, отчего Ундина полетела на гравий, еле удерживая равновесие на тощих дрожащих ногах.

– Осторожно, – сказала я. На самом деле я не хотела причинить ей вред.

Она пронзила меня взглядом из-под шляпы, но у меня не было времени на анализ.

Проходя мимо машины, я отсалютовала пальцами констеблю, но его крупное белое лицо за стеклом было неподвижно, как невыпеченная буханка хлеба.

Я влетела в дом и понеслась прямо в кухню. Я знала, что миссис Мюллет не позволит допрашивать себя за пределами своего царства.

Она сидела за кухонным столом с неподвижным лицом, но, как только она меня увидела, маска треснула, и она разрыдалась.

– О, мисс Флавия, – прорыдала она. – Вы должны сказать им… никого я не убивала… Я не… не могла!

Напротив нее неподвижно стоял инспектор Хьюитт с блокнотом в руке. Он кивнул мне.

– Мисс де Люс.

Так вот, значит, как теперь будет? Официально до кончиков ногтей? Мы с ним не раз сталкивались в прошлом, и каждый раз был другим, каждый раз мы начинали все сначала, как будто видим друг друга впервые.

– Инспектор, – сказала я, – не могли бы вы объяснить, что здесь происходит?

Лучше утвердить свой авторитет с самого начала, подумала я. В конце концов, это мой дом. Как мне объяснили сухие седые мужчины с огромными руками, он достался мне по сложно составленному завещанию матери.

Кажется, я застала инспектора Хьюитта врасплох. Возможно, он прочитал мои мысли по лицу.

Нас с инспектором объединяло неоднозначное прошлое. Он никогда не знал, чего от меня ожидать, в то время как я читала его как открытый телефонный справочник. Я много раз помогала ему в расследованиях, но, как со всеми, у кого власти больше, чем у нас (и о которых святой Петр завещал молиться Фоме: «за царей и за всех начальствующих, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте»[5]), это ничего не значило. Мои усилия оказались тщетны.

Именно в этот момент появился Доггер – внезапно, тихо и очень вовремя, как он умеет. Секунду назад его не было, и вот он стоит у входа в кухню. Он молчал, и я сразу поняла, что он хочет, чтобы на него не обращали внимания.

Доггер – наша опора: мастер на все руки, советник, садовник, защитник и друг. Он был в военном плену вместе с отцом, и шрамы на его душе до сих пор не зарубцевались. В один миг он мог быть несокрушимой стеной, в другой – хрупким дрожащим листом. Я коротко улыбнулась ему.

– Некая персона мертва, – наконец сказал инспектор. – Возможно, миссис Мюллет может предоставить объяснения.

Очень разумно с его стороны. Я знала, что правила запрещают ему делиться информацией публично, но миссис Мюллет вполне могла проговориться о том, о чем раньше умолчала. Хорошая игра, инспектор, подумала я.

– Инспектор говорит, это майор Грейли, – сказала миссис Мюллет, утирая глаза передником. – Он мертв. Вы знаете, что я готовлю и убираюсь у него в коттедже «Мунфлауэр», с тех пор как ваш отец… то есть полковник де Люс… простите, мисс Флавия… я не хотела…

Я сжала ее плечо.

– Он умер, – повторила она.

Но о ком она говорит?

Насколько я знаю, майор Грейли вышел в отставку несколько лет назад и обосновался в маленьком домике на окраине Бишоп-Лейси. Я его не встречала, но мне казалось, что он предпочитает уединение. Мелкий госслужащий – так он отрекомендовал себя викарию. Зачем кому-то убивать такого человека?

– Я знала, он любит грибы на завтрак, – продолжала миссис Мюллет. – И я пособирала немного по пути в его коттедж. Они растут за перелазом на поле Грейнджера. Вы знаете это место. Приготовила их и подала ему вместе с тостами. И бамц! Он мертв. Грибы оказались ядовитыми, и это моя вина, и ничья больше.