Егор Смирнов: каникулы в СССР. Том 1 (СИ) - Юрич Валерий - Страница 3

Я поймал себя на мысли, что снова начал планировать относительно отдаленное будущее. Одернув себя, я тихо прошептал себе под нос: «Живи, Егор, живи. Кто знает, сколько тебе осталось?»

И тут я услышал веселый крик Сереги Сомова:

— Ребят, там машина с зерном проехала! Айда на эстакаду!

Все сразу позабыли про купание и побежали одеваться. Но для начала надо было как следует выжать плавки. Ездить в сырых на велосипеде было не очень-то удобно.

Процесс выжимания проходил довольно просто. Кто-то попросту убегал в кусты, а те, у кого вместо шорт были штаны, обматывались ими. Штанины использовали вместо пояса, а верхней частью загораживали спереди причинное место.

Иногда плавки выжимали вдвоем. Оба брались за разные концы, один просто держал, а второй еще при этом и крутился вокруг своей оси. В итоге плавки перекручивались, стягивались в некое подобие тугого каната, а потом оба держащих тянули их в разные стороны, выжимая воду. Один из них, как правило, тот, кто помогал, мог внезапно отпустить этот промокший предмет одежды и тогда его напарник под общий хохот падал на землю. Иногда на это обижались, порой из-за этого даже дрались, но в большинстве случаев упавший просто вставал, быстро натягивал плавки и через пять минут уже забывал об этом досадном инциденте.

В общем, выжимались и одевались мы сейчас со скоростью солдат, поднятых по тревоге. Машина с зерном долго ждать не будет. Надо было успеть.

Я накинул короткие шорты, полосатую майку, носки и свои любимые кеды «красный треугольник» — темно-синие с красной подошвой и шнурками. А еще у них был резиновый выступ в форме волейбольного мяча в районе внутренней лодыжки.

Серега Сомов даже в самую жаркую погоду всегда ходил в штанах. Поэтому во время езды на велосипеде он натягивал конец правой штанины с внешней стороны ноги и закреплял его бельевой прищепкой. Делал он это, чтобы свободно висящий край не зажевало между передней звездочкой и цепью. Вот и сейчас он привычно проделал эту процедуру и быстрее всех вскочил на своего железного коня. Конечно, ему же выжимать плавки не нужно. Он, в отличие от нас, сегодня не купался.

Так что Сомов первым помчался вдоль забора хлебной базы. За ним рванули мы с Серегой Сабуровым, а следом за нами — Женька с Колькой.

Мишка же Борисов не очень-то и торопился. Ему надо было ехать на огород, поливать грядки. Так что он одевался всех медленнее и с грустью смотрел нам вслед, понимая, что все равно никакая машина с зерном ему сейчас не светит.

Ну а мы за пару минут домчались до небольшой площади возле ворот хлебной базы. Здесь, по правую сторону, было сооружено некое подобие бетонного помоста, который возвышался над землей на уровне кузова машины. На эту площадку, держащуюся на сваях, вела лестница, тоже сделанная из бетона. Мы с друзьями называли это сооружение «эстакадой».

Так вот, к этой конструкции бортом подъезжала машина с зерном. Наверху уже ждала лаборантка, которая забирала из кузова пробы с помощью специального длинного щупа с конической емкостью на конце, который с силой утапливался в содержимом кузова. И при подъеме емкость щупа заполнялась зерном.

Мы с мальчишками побросали велосипеды и помчались всей гурьбой на эту самую эстакаду. Рядом с ней стоял потрепанный грузовичок ЗИЛ-130 с синей кабиной. Когда я пробегал мимо нее, то увидел через приоткрытую дверь улыбающееся лицо водителя. Тот с нескрываемой завистью смотрел на нас. Я раньше не понимал, чему он так завидует. Мне казалось верхом счастья сесть хотя бы разочек в эту огромную по моим меркам машину и покрутить руль или надавить на клаксон.

А вот теперь я очень даже понимал, чему так завидует этот еще довольно молодой парень, лет двадцати семи. Я бы на его месте чувствовал то же самое.

Еще раз ощутив себя самым счастливым человеком на свете, я широко улыбнулся водителю, помахал ему рукой и помчался дальше.

Забравшись на эстакаду, мы сгрудились наверху лестницы и с интересом наблюдали, как лаборантка берет пробу зерна. Когда она закончила, вперед протолкался Колька Раевский. Его мама работала в административном здании не на последних должностях. И он время от времени пользовался этой привилегией.

— Нина Петровна, а можно пару горсточек зерна? — слащаво улыбнувшись, спросил он.

Лаборантка устало вздохнула и улыбнулась.

— Давайте! Только быстрее, — заговорщическим тоном сказала она и засунула руку поглубже в кузов, вытащив целую пригоршню зерна.

Мы сразу подскочили к ней, словно стайка голодных воробьев. Каждому из нас добродушная Нина Петровна отсыпала немного зерна в ладошку и, потрепав Кольку по его густым черным волосам, забрала щуп с пробой и спустилась с эстакады. Невысокая фигурка в белом халате неспешно направилась в сторону проходной. Следом за Ниной Петровной укатила и машина. Ворота открылись, и ЗИЛ, утробно проурчав двигателем, заехал на территорию хлебной базы.

А мы, усевшись на краю эстакады и весело болтая ногами, начали есть жесткое, но, если честно, показавшееся мне сейчас очень вкусным, зерно. В основном к нам на элеватор возили пшеницу и рожь. Мы раскусывали твердые зерна, перемалывали их во рту до состояния муки и глотали.

По правде говоря, я уже давно отвык от такой пищи. С опаской засунув одно пшеничное зерно в рот, я его раскусил, осторожно пожевал и нехотя проглотил. Распробовав этот давно забытый и прочно ассоциировавшийся с детством вкус, я начал закидывать одно за другим зерна в рот и жадно пережевывать. И только в этот момент я почувствовал, насколько проголодался.

Первой моей вполне естественной мыслью было отправиться домой и перекусить. И тут я снова вспомнил, где я и кто я, и, самое главное, когда я.

Там же мама. Живая! В моем детском горле сразу встал ком. Даже не знаю почему. Вроде бы не был никогда сентиментальным. Мама умерла, когда мне было тридцать четыре. А вот сейчас появился шанс еще раз ее увидеть: живую, здоровую, улыбающуюся. Это было сильное чувство. И оно, вопреки моему желанию, подкатило к горлу едва сдерживаемыми бурными эмоциями.

Я непроизвольно шмыгнул носом, засунул остатки зерна в карман шортов и уставился в землю, изо всех сил пытаясь сдержать подкатывающие слезы. Чертово детское тело! Нервно сжав кулаки, я вонзил ногти в ладони, потом спрыгнул с эстакады и пошел в заросли придорожных кустов.

— Егор, ты куда? — удивленно крикнул Серега Сомов.

— Я сейчас. Отлить надо, — брякнул я через плечо первое пришедшее в голову.

— Подожди, я с тобой! — раздался позади оклик Женьки Андреева. — Тоже хочу.

— Да что б тебя! — буркнул я себе под нос и остановился, чтобы подождать Женьку.

Однако, как ни странно, эта секундная досада на Андреева сразу вернула меня в привычную колею. Всю слезливость как рукой сняло. А в туалет по-маленькому я действительно хотел. Так что пришлось с Женькой на пару полить близлежащие кусты.

Когда мы с ним шли обратно, я решил, что надо срочно доехать до дома. Кто знает, когда это чудесное погружение в детство закончится? А мать я очень хотел увидеть. Отец, конечно, тоже еще жив. Не станет его только через три года. Но лицезреть его мне не очень-то и хотелось. Как-то у нас с ним не сложилось. Но это отдельная история.

Я поднял с земли свой велосипед и крикнул друзьям:

— Парни, я сейчас до дома сгоняю. Перекушу по-быстрому и выйду. Вы где будете?

— Мне в сарайку надо — кроликов кормить, а потом грядки полоть, — грустно поведал Серега Сабуров.

— А мы с Коляном и с Женькой, наверно, во дворе будем, — откликнулся Серега Сомов.

— Хорошо. Я быстро, — крикнул я через плечо, отъезжая от эстакады.

Чтобы добраться до дома, надо было проехать метров сто пятьдесят по подъездной дороге, ведущей к воротам хлебной базы. Дальше выехать на главную дорогу и повернуть направо. А затем проехать одну автобусную остановку — около четырехсот метров.

По дороге я миновал котельную, работающую на мазуте. Именно она зимой отапливала наши четыре пятиэтажки и две двухэтажки, выросшие в шестидесятых годах посреди чистого поля.