Не тот год (СИ) - Баковец Михаил - Страница 10

— У меня есть солнечная панель, чтобы зарядить батарейку. Нужно только выйти под солнце, — сказал я майору.

— Идём, — без единого сомнения произнёс тот.

Через десять минут мы с ним устроились на большом лугу рядом с селом. Сопровождение особиста с милиционером разогнали детей, следящих за пасущимися козами и телятами. А потом они встали в оцепление, не подходя к нам ближе чем на полсотни метров.

Показывая кадры будущей войны, я попутно рассказывал о том, что знал про неё. Точных дат я помнил мало. Но основной ход войны более-менее знал. Майор прикипел взглядом к одному из клипов, где под переливы гармошки вздымалась земля от взрывов снарядов, шли бесконечные колонны улыбающихся немцев, горели на поле советские и немецкие танки с лежащими возле них убитыми танкистами. На колонны беженцев и взятые крупным кадром плачущие лица женщин, на детей, стоящий на фоне горящих изб или рядом с мёртвыми матерями. На стрельбу прямой наводкой из орудий на городских улицах с длинными немецкими названиями на указателях, на перебегающих через улицы советских автоматчиков, на бойца в телогрейке, вставляющего древко красного знамени в крепление на вершине рейхстага, на толпу советских солдат с радостными улыбающимися лицами, стреляющими в небо на ступеньках полуразрушенного Рейхстага.

'По плачущей земле не чуя сапогов

Наш обескровленный отряд уходит от врагов…'.

— Когда начнётся война? — сиплым, будто ему сдавили горло, голосом спросил он.

— Ранним утром двадцать второго июня сорок первого года.

— Через четыре дня⁈

Я вздрогнул и уставился на него:

— Что⁈

— Сегодня восемнадцатое июня. Сорок первый год…

ГЛАВА 5

Глаза не открывались, самочувствие было отвратительным, а внутри тела и вокруг него находилась боль. Захотелось застонать, позвать на помощь, пошевелиться, да хоть что-то сделать… и не смог. Толком даже тело не ощущал, только боль, боль, боль. Она буквально поглощала меня, сжирала, занимала всего меня, сжигала любую мысль.

Но было и ещё что-то. Нечто странное, неотделимое от меня и одновременно кажущееся чуждым, не моим. Оно пробилось через боль. Через какое-то время до меня дошло, что это восстановилась энергия, которая поселилась во мне после ритуала с Книгой. А следом пришло понимание, что теперь я могу использовать наговоры, которые успел запомнить.

«Как же там, чёрт… а-а, вот оно. Троян, Троян, спали мою боль-хворобу, забери немочь, дай здравие, от круга, от солнца, тебе во славу!», — мысленно произнёс я. Это была моя последняя здравая мысль. После чего провалился в черноту забытья.

Когда вновь пришёл в себя, то почувствовал себя лучше. Намного. Ко мне вернулось ощущение тела. Прежняя яростная и всепоглощающая боль пропала. Если ранее меня терзала стая собак, то сейчас царапала и покусывала кошка, играясь.

Стоило мне зашевелиться, как рядом кто-то по-женски охнул и что-то забормотал. Слов, увы, не разобрал. А сам что-то сказать не мог отчего-то. Рот был будто закрыт кляпом.

Кто-то как услышал мои мысли. Ощутил на губах влагу. Всего несколько капель, но их хватило, чтобы смочить губы. Корка на них размякла, и я смог приоткрыть рот. И первое, что вырвалось:

— Пить…

— Бу-бу-бу, — пробубнила невидимая женщина. К губам аккуратно прикоснулось что-то твёрдое. Возможно, носик поилки для тяжёлых больных, каким я и являюсь на данный момент. Первый глоток воды я едва ощутил. Влага впиталась в пересохший язык, в нёбо, в дёсны. После него был второй, третий…

Стоило телу получить так необходимую ему воду, как организм включился. Первым вернулся слух, за ним зрение и последней заработала речь.

— Где я? — с трудом и очень тихо произнёс я.

— В госпитале, милок. Вчера тебя привезли всего пораненного и страсть каким обожжённым, — ответила женщина, которая поила меня из небольшого белого чайничка, кажется, фарфорового или керамического, с длинным тонким носиком. Подробно рассмотреть собеседницу не получалось. Зрение было размытым, словно я вынырнул из воды или нацепил на нос дедовы очки с диоптриями + 7.

— Как… я… тут… оказался?

— Привезли тебя к нам в большой спешке. На вас с бойцами напали бандиты. Кого-то убили. Слышала, что высокого командира из энкавэдэ тяжко ранили. Ну, и тебя. Командира-то увезли на аэродром и повезли чуть ли не в саму Москву, а тебя приказали к лучшему доктору отправить. А такой у нас только товарищ Голиков. А он уехал в крепость в госпиталь…

— Зинаида Марковна, — внезапно раздался чуть поодаль мужской голос, — как он?

— Очнулся, Владимир Алексеевич. Я его напоила только что.

— Много?

— Да со стакан будет.

— Тогда пока хватит.

Новым участником оказался тот самый лучший доктор Голиков Владимир Алексеевич. Специализировался он по ожоговым травмам. В ходе разговора с ним я узнал, что во время нападения попал под бутылку с самодельной горючей смесью из бензина. Горючая жидкость облила меня всего спереди и вспыхнула. Находился я в этот момент в легковой машине, и из-за этого пострадал очень сильно. Ожоги получил по всему телу: голова, лицо, шея, руки, живот с ногами, а ещё и дыхательные пути. Никто не верил, что я выживу. Даже просто пережить дорогу из больницы в больницу я по всем признакам не должен был. Пока меня доставили с места нападения к первому врачу, пока перевезли к другому. Потом узнали о приказе раненого майора НКВД, что меня нужно хоть с того света забрать и поставить в строй и отправили в брестскую крепость к Голикову. Другого подходящего специалиста по моим проблемам на пару сотен километров в округе не было. Времени на всё это ушло уйма.

«Как же так? Почему я ничего не помню про нападение? — задумался я, слушая рассказ доктора. — Это из-за шока? Травматическая амнезия? Разум решил убрать страшные воспоминания о том моменте, когда горел заживо?».

А вот почему выжил — это известно. Но только мне одному. Спас меня тот самый первый наговор, который я наложил на себя ещё в будущем. Перед переходом решил подстраховаться и защитить свою жизнь. Судя по тому, что мне досталось по полной и неизвестно как быстро восстановлюсь, наговор я выбрал не самый удачный. Жизнь-то он мне спас, тут и спорить не имеет смысла, да вот только уложил в больничную койку чуть ли не калекой. Впрочем, никакого ужаса от ситуации не было. Лёгкий страх, досада со злостью были, но не ужас. Я владел достаточным количеством наговоров и заговоров, чтобы быть уверенным — выздоровею! Вон всего несколько часов назад во мне чуть душа теплилась. Сил хватило только на одно заклинание. А сейчас чувствую себя на порядок лучше. Силы появились в том числе и на беседу с доктором. Вот только память… с ней имелись проблемы.

С другой стороны, встречу с майором и наш с ним долгий разговор я отлично помнил. На тот момент я был счастлив, что меня не посчитали сумасшедшим, шпионом или просто странным человеком со странными вещами, от которого следует избавиться, от греха. Сейчас же, всё хорошенько взвесив и проанализировав, вдруг подумал, что сотрудник самой пугающей структуры Советского Союза вёл себя так, словно искал встречи со мной и был рад, что она, наконец-то, состоялась. Такое хорошее отношение, покладистость и дружелюбие свалить на технические новинки, оказавшиеся при мне, так просто не могу.

А вдруг здесь тоже нашли Книгу Волхвов и как-то с её помощью сумели перетащить меня в своё время, выдернув из потока-пути, по которому я двигался в одна тысяча девятисотый? Именно потому и сгорела моя Книга, так как находиться двум подобным артефактам в одной вселенной нельзя? А этот майор один из ищеек, отправленных на поиски меня или подобных мне. Если всё так или хотя бы близко, то становится понятно отношение энкавэдэшника ко мне. На фоне его порученца лейтенанта, который явно не был введён в курс дела, поведение «комбрига» заметно выбивается.

«Чёрт, а ведь у меня почти никаких данных в телефоне по Великой Отечественной и нет, — с досадой подумал я. Всё, что узнал от меня майор — это мои личные знания. — Вот они удивятся, когда начнут копаться в сотовом и найдут гигабайты инфы по царскому дореволюционному времени. М-да, нехорошо выйдет. Ещё понапридумывают про меня всякого-разного. Хоть не возвращайся к ним первое время».