Нейтронный Алхимик: Консолидация - Гамильтон Питер Ф. - Страница 12
- Предыдущая
- 12/126
- Следующая
Местом рождения четвертого сына Габриэля и Терезины стал Бруклин, а днем — 17 января 1899 года. В те времена этот район служил домом массе подобных многодетных иммигрантских семей, пытающихся построить себе новую жизнь в земле обетованной. Работа была тяжела, плата — мала, печально известная камарилья местных политиков — сильна, а уличные банды и отдельные бандиты — прославлены. И все же, несмотря на трудности, отец нашего героя ухитрялся прокормить семью, а будучи цирюльником, делал это честным образом и ни от кого не зависел, что в те времена было редкостью.
Сын Габриэля, однако, отцовским путем не пошел. Слишком многое было против него. Тогдашний Бруклин казался средой, специально предназначенной, чтобы отвращать своих обитателей от добра.
Выгнанный из школы в четырнадцать лет за драку с учительницей, он подался в курьеры к боссу местной Ассоциации. Он был низшим из низших. Но он учился — людским порокам и тому, на что идут люди, чтобы потрафить им, тому, как делать деньги, как быть верным и добиваться того, что люди дарили главе Ассоциации, — уважения. Роскоши, которой никто не дарил ни ему, ни его отцу. Уважение было ключом ко всему. Тот, кто добился уважения, добился всего, он князь среди людей.
Именно в те годы было посажено семя его погибели, и, по иронии судьбы, им самим. Он заразился сифилисом в одном из третьесортных местных борделей, которые окрестная шпана посещала регулярно. Как и все, он пережил первую стадию, и язвы на его гениталиях за пару недель зажили. Вторая стадия его тоже не особо обеспокоила; кратковременные страдания он приписал тяжелой инфлюэнце.
Обратись он к врачу, ему сказали бы, что к смерти каждого пятого больного приводит именно третичный сифилис, пожирающий лобные доли мозга. Но по завершении второй стадии мерзкая хворь впадает в спячку, и перерыв этот может тянуться десятилетиями. Жертву обманывает чувство ложной безопасности. И унизительным своим знанием наш герой не поделился ни с кем.
Парадоксальным образом своим возвышением в течение следующих пятнадцати лет он был обязан именно болезни. По природе своей она усиливала черты личности больного, в данном случае — те, что отковал Бруклин на переломе веков. То были презрение к людям, враждебность, злоба, приводящая к насилию, жадность, хитрость и вероломство. Для выживания в этой городской клоаке они подходили идеально, но в окружении более цивилизованном они выделяли нашего героя, делая его дикарем в городе.
В 1920 году он перебрался в Чикаго и уже через несколько месяцев глубоко влез в дела одного из крупнейших синдикатов. До той поры синдикаты трясли лавочников, заправляли борделями и игорными притонами и гребли неплохие денежки. И на этом прискорбном уровне они и остались бы, если бы в тот год правительство не ввело сухой закон.
Открывались подпольные рюмочные, процветали самогонщики. Деньги текли в сейфы синдикатов, миллионы за миллионами легких, грязных денег. А деньги давали им власть, о которой они и мечтать не могли. Они подкупали полицию, они владели мэром и мэрией, запугивали огрызающиеся газеты и смеялись над законом. Но богатство порождало новую, особенную проблему. Все видели, как обширен рынок, как прибылен бизнес. И все хотели своей доли.
Вот тогда наш герой оказался в своей тарелке. Когда районы Чикаго вырождались в укрепрайоны, когда боссы и банды, точно львы, дрались за территории, человек, чей рассудок постепенно разъедал нейросифилис, выделился из рядов своих современников-гангстеров, как самый безжалостный, удачливый и страшный гангстер. Причуды становились тщеславными выходками; он открывал суповые кухни для бедных, он устраивал такие похороны усопших коллег, что весь город замирал, он жаждал славы и устраивал пресс-конференции, утверждая, что дает людям то, чего они жаждут, он помогал деньгами безденежным джазменам. Его щедрость вошла в легенды, как и его жестокость.
На вершине своей власти этот человек мог бы войти в Белый Дом. Что бы ни делали власти, усилия уходили как вода в песок — аресты, допросы, ордера. Он откупался от всего, а его репутация (и пособники) затыкали свидетелям рты.
Так что правительство поступило по примеру любого правительства, не способного справиться с оппозицией законными способами. Оно сжульничало.
Суд над нашим героем по обвинению в неуплате налогов описывали позднее как узаконенное линчевание. Казначейство изменило правила игры и доказало, что он их нарушил. Человека, повинного прямо и косвенно в смерти нескольких сотен, посадили в тюрьму на одиннадцать лет за недополученные казной 215 000 долларов.
Его кровавое правление прервалось, но жизнь тянулась еще шестнадцать лет. В последние годы, когда нейросифилис вступил в свои права, наш герой потерял всякую связь с реальностью. Ему мерещились видения и слышались голоса. Он пребывал в нескончаемом бреду.
Тело его прекратило функционировать 25 января 1947 года во флоридском особняке в окружении скорбящих родственников. Но когда ты уже безумен, нет существенной разницы между вселенной собственного воображения и кошмарной мукой бездны, куда отплывает душа.
Прошло шесть сотен лет.
Существо, проникшее из бездны в изувеченное, окровавленное тело Брэда Лавгрова, четвертого помощника менеджера отдела по ремонту водоснабжения метамехкорпорации «Тароса», Новая Калифорния, даже не осознало, что вернулось к жизни. Во всяком случае, поначалу.
Первый одержимый достиг Новой Калифорнии на грузовом звездолете с Норфолка. Им был один из двадцати двух инсургентов, созданных Эдмундом Ригби в Бостоне, и звали его Эммет Мордден. Едва достигнув поверхности, он начал свое завоевание. Хватая людей на улицах и шоссе, он наносил им тяжелые раны, чтобы ослабить хватку их душ и открыть сознание для захватчиков из бездны.
Небольшая банда одержимых слонялась по переулкам Сан-Анджелеса, медленно прирастая числом. Как и все одержимые в Конфедерации, они не имели определенного плана — ими двигало лишь неудержимое стремление возвращать души из бездны.
Но от этого не было толку. Рассудок его повредился, и новоприбывший не откликался ни на какие стимулы. Он истерически визжал, пытаясь предупредить о чем-то брата Фрэнка, плакал, обещал всем работу на обувном заводике, сплевывал огневыми каплями, сдергивал штаны и размахивал ими над головой. Когда ему давали еду, его энергистический дар неизменно превращал ее в воняющие макароны с острым соусом.
Два дня спустя разросшаяся банда просто бросила его в пустующей лавочке, приспособленной ими под базу. Если бы им пришло в голову присмотреться к своему товарищу внимательней, они заметили бы, что поведение его становится вес более осмысленным, а речь — внятной.
Паттерны мысли, сложившиеся в начале 1940-х в мозгу психопата и остававшиеся неизменными шесть столетий, начали распадаться. Новый мозг его не страдал ни от дисбаланса нейромедиаторов, ни от спирохет, ни даже от алкогольного отравления — Лавгров был трезвенником. Электрические сигналы переходили в нормальный ритм, и рассудок восстанавливался.
Память и разум возвращались к нашему герою, точно после худшего в его жизни кокаинового подторчка (порок, к которому он пристрастился в 20-х годах XX века). Несколько часов он попросту валялся на холодном полу, содрогаясь по мере того, как мозг его заполняли образы событий, порождавшие тошноту и все же случившиеся не с ним.
Он не слышал, как отворилась дверь черного хода, как изумленно хрюкнул маклер по недвижимости, как простучали по полу шаги. Плечо его стиснула и сильно встряхнула чья-то рука.
— Эй, мужик, ты как сюда попал?
Он дернулся и открыл глаза. Над ним склонился мужчина в странном шлеме — точно глянцево-зеленые надкрылья бронзовки сомкнулись на черепе. В лицо Лавгрову смотрели пустые, выпуклые золотистые зенки. Он с воплем отшатнулся. Не менее перепуганный маклер шагнул назад, потянувшись к противозаконному нейроподавителю в кармане.
Несмотря на шесть сотен лет развития технологии, наш герой без труда распознал оружие — не столько по виду, сколько по лицу маклера, выражавшему нервное облегчение и чувство превосходства, всегда охватывающие труса, когда оружие меняет шансы в его пользу.
- Предыдущая
- 12/126
- Следующая
