Пятно - Пестерева Анна - Страница 2

Мне впервые нравится его игра – помолчать о важном. В замужестве ужасно бесило, а теперь, когда мне, а не ему есть что скрывать, поняла, в чем суть.

Мы пьем пиво, закусываем пиццей, чипсами и сыром-косичкой, перебираем все, что знаем о сериальных героях и общих знакомых: как глупо ведут себя первые, как не удалась жизнь у вторых. О себе ни слова. Я молчу о своем исчезновении, Витя – о новой жене.

Разве мы не прекрасная пара?

На следующий день мы втроем – с Катей, а не Витиной женой – едем в полицию забирать заявление о моем исчезновении. Домофон, который установлен на входе в участок, звонит вхолостую, пока уставший и недовольный голос не произносит какое-то «бурвыл шпул змык». Переспрашивать страшновато, и я решаю, что у меня хотят узнать, кто я и по какому вопросу. Отвечаю, что пришла забрать заявление о пропаже человека, потому что все хорошо и человек нашел себя сам. Молчание. Катя открывает рот, чтобы добавить к моим словам свои, более веские, но тут домофон пищит, разрешая войти. Тяжелая металлическая дверь с полукруглой ручкой ждет, когда же ее дернут, но я не хочу ничего делать. Витя ворчливо оттирает меня в сторону: «Забыла, как дверьми пользоваться?» Перешагиваем за порог, я стараюсь не отставать, чтобы не выглядеть подозрительно, чтобы никто ничего не понял. Никогда бы не закрывала двери, вы даже не представляете, как они опасны. Двери могут поделить жизнь на неравные части: несколько квадратных метров для тебя – и весь остальной мир, куда тебе больше дороги нет. «Дверь» – страшное, удушающее слово.

Внутри сумрачно, душно, пахнет людьми, похмельем, усталостью и раздражением. Короткий коридор, в котором мы оказались, упирается в окно дежурного. За ним большая комната, в дальнем углу стоят три грузных мента разной степени сдобности. По эту сторону на лавке сидит загрустивший алкаш, который всем видом показывает, что все осознал и хочет домой. Он пробудет здесь много часов, прежде чем его выпустят, – это ясно всем, кроме него. Пытка временем – уж я-то знаю, о чем говорю. Если бы он попросил у меня совета, я бы порекомендовала заинтересоваться чем-нибудь незначительным, на что обычно не обращаешь внимания. Например, наблюдать за стекающей по стеклу каплей или изучать неровности на стене напротив – есть множество дел, если хорошенько подумать.

Витя собственноручно пишет заявление об отзыве заявления о пропаже человека. Оказывается, именно он с Катиной подачи обратился в полицию. Я повторяю ментам все то, что говорила раньше. Сотрудники ворчат на нас, что зря отвлекли их по пустякам. Будто бы меня искали. Они, кажется, решили, что я жила где-то у любовника, забила на подругу и бывшего, пила, курила, ширялась, а теперь боюсь в этом признаться. Один из ментов отводит меня в сторону под предлогом подписания документов и просит показать руки. По-дружески просит – что бы это ни значило. Правильным было бы отказаться, но чистые вены разочаруют его больше, поэтому я соглашаюсь. Он спрашивает, хорошо ли я провела время и где вообще пропадала. Подмигивает. Или мне показалось? На единственном в комнате стуле сидит Витя, скорчившийся над бумажкой. Тень из зарешеченного окна падает на его спину и делит ее на квадраты. Я мысленно играю в крестики-нолики. Это интересней, чем изливать душу чужому человеку. Потом к нам присоединяется Катя, и мент в ее компании бросает попытки меня расколоть-склеить.

Часа через полтора мы свободны. Алкоголик все еще греет лавку – никто не смотрит в его сторону и не думает о нем. Надеюсь, он прислушался к совету, который я ему так и не дала, и придумал себе занятие на ближайшие часы. Бедолага. Хотя почему я его жалею, может, он натворил что-то ужасное? Этот? У него вид, как у насекомого, – жалкий и пойманный. С другой стороны, когда я перестану судить о людях по внешности? Она ничего не значит.

Дергаю металлическую дверь туда-сюда, она в ответ грузно бухает, но не открывается. Тяну на себя, толкаю вперед плечом. Сильней, еще и еще раз, боль отдает в руку. Одна из сдобных фигур в форме кричит: «Девушка! Девушка, ты совсем бешеная?!» По тому, как все, даже алкоголик, смотрят на меня, понимаю, что веду себя как-то не так. Катя находит кнопку, которая разблокирует дверь, и мы выходим наружу.

– С тобой все в порядке?

Я несколько раз бездумно киваю, как фигурка собаки на панели автомобиля. Теперь, когда мы выбрались из замкнутого помещения с решетками на окнах, все хорошо.

На обратном пути Витя подкидывает Катю на машине до работы – она отпросилась, чтобы сходить с нами в полицию. Я выхожу из машины, чтобы ее обнять. Дальше едем молча, только радио прикрывает тишину. На дороге ремонт – оставили узкую полосу, где и одной легковушке тесно. Асфальт как клеем намазан: глухая пробка, которая длится и длится. Витя начинает нервничать, барабанит по рулю, сигналит бессильно и бессмысленно – все равно быстрее не поедем. Я знаю до мелочей его раздражение: оно в пальцах, сведенных вместе бровях, напряженном подбородке. Мне не нравятся пробка и Витина нервозность, а еще собственная усталость от моего же вранья. Тянусь собой к Вите, чтобы заявить право на его тело: не хмурь брови, улыбнись, расслабься. Некоторые вещи можно объяснить безголосо: губами, взглядом. Целую его первая, он отвечает. Пробка сдвигается с места, разбуженные машины суетятся, напирают друг на друга и вырываются из западни на две полосы дороги. Витя помогает донести до квартиры сумку, заходит со мной. Попутно произносит слова, много разных слов: волновался, скучал, не спал, думал. Зачем болтать? На кухне наваливается всем весом, не стесняясь тяжести и силы тела. За такое не извиняются. Что-то падает на пол и весело бьется, разлетается осколками и белыми цветами под ногами. Не важно. Он все ближе, слишком близко, забыла, что так бывает. Соседи включили погромче телевизор, значит, им слышно. Ну и пусть. Мне не стыдно. Смотрите потом в лифте осуждающе-сально, черт с вами. Не стыд-но. Мне нравится: нет мыслей, трех с половиной недель, развода, меня самой – только ощущения. Я сужаюсь до позвонка, который чувствует холод и жесткость кухонного стола. Расширяюсь и охватываю собой свое тело и его тело, чувствую (не вижу, а именно чувствую), как он задевает коленом ножку стола. Витя сам пока этого не знает, а я… Сужаюсь и расширяюсь, пока наконец не возвращаюсь к норме. Первое время не узнаю себя, все новое, свои-чужие легкие жадно тащат внутрь воздух, мышцы живота подрагивают. Когда тело успокаивается и возвращаются мысли, иду в комнату за мазью – Вите она пригодится.

Он не уходит – я не удерживаю и не гоню, – а потом, когда все-таки закрываю за ним дверь, вижу за окнами темноту и свое отражение в ней. Ночь. С тех пор как я вернулась, не могу уснуть и приходится проводить время с собой наедине. Тяжелое испытание, но я знаю, как схитрить. Открываю очередной сезон «Теории большого взрыва» с начала и сижу, пока девятая серия не сменяется десятой и темнота за окнами не светлеет, как черный чай, в который добавили дольку лимона. Еще через пару серий из-за крыши соседнего дома выкатывается сам лимон, то есть солнце, и во рту становится кисло от сдерживаемой зевоты. Окна больше не хотят меня отражать – я становлюсь прозрачной, сквозь мое тело просвечивают улица, фонарь и припаркованная машина.

Бессонница. Оставляет следы на лице, которые я прикрываю двумя холодными и склизкими патчами. Сигнал мессенджера – Катя присылает фотку с пробежки. Пока меня не было, ей пришла в голову идея пробежать марафон – говорит, так она меньше переживала. Пишу ей: «СПЯТИЛА Ты помнишь историю марафонца первого? Он в конце умер! Ненормально столько бегать». Фотографирую кружку кофе, бутерброд с маслом на фоне включенного телика, где показывают лесные пожары. «Предпочитаю убивать себя по-другому». «Ты сегодня философ», – отвечает. Всегда.

Днем приходит сообщение от Вити: «Как дела». Рассказываю, что за обедом разнимала голубя и ворону, которые подрались во дворе. Витя записал голосовым смех на полминуты. Я понимаю, как это звучит, но история грустная. Ворона схватила голубя за хвост и стала шмякать его об асфальт. Витя снова присылает смеющееся голосовое. Хорошо, раз тебя смешит слово «шмякать», скажу по-другому. Короче, таскает она несчастного голубя по асфальту. Тот перепуган настолько, что забыл, как летать. Скребет лапами очень быстро, хочет удрать. В глазах страх – я не вижу их со второго этажа, но знаю, что он там есть. Остальные голуби из его стаи отбежали на безопасное расстояние и смотрят, что будет дальше. Я ела, когда увидела это безобразие. Стучу в окно – безрезультатно. Крикнула в форточку – ворона плевать на меня хотела. Я кинула кусочек хлеба, хотела попасть в ворону, но промахнулась. Пришлось бежать на улицу и разнимать. Ворона увидела, что я на нее бегу, отпустила голубя. Тот, быстро-быстро перебирая лапами, забился под машину – он вообще летать умеет? Ворона отбежала в сторону, посмотрела на меня боком и стала прогуливаться, будто ничего не произошло. Злая стою, трясу рукой в ее сторону: «Сейчас я тебя за хвост потаскаю, каково тебе будет». А ворона шагает, будто я с ума сошла и сама себе все это придумала.