Жажда жизни - Тоул Саманта - Страница 3

Мы определенно подходим друг другу. Она голая, я в ней.

Кажется, мы бы сошлись идеально.

– Я буду делать записи, если это не доставит неудобств. Некоторые психотерапевты предпочитают записывать сеансы на кассеты, но мне удобнее ручка и бумага.

– Нормально. Без разницы, – я слегка улыбаюсь ей, стараясь не казаться придурком, каким я являюсь на самом деле.

Она отвечает на улыбку, и наши взгляды встречаются.

Моему члену определенно нравится, как она выражает эмоции.

Она отводит взгляд.

– Итак, давайте начнем с причины, по которой вы здесь.

Сказать ей, почему я здесь.

Я здесь, потому что моя гребаная жизнь пошла под откос. Из-за одной аварии.

Не хочу перед кем-либо звучать ноющим говнюком, но знаю, что лучше признаться в своем дерьме этой женщине.

– Произошла авария, – мой голос ровный. Она кивает и начинает записывать. – На трассе. Я пилот, гонщик.

– Привела ли эта авария к серьезным травмам? – ее взгляд встречается с моим. Она смотрит на меня так, словно не знает обо мне ничего. Я думал, весь мир уже в курсе. Но, может, не она. Понимание этого немного расслабляет, откуда-то берется желание рассказать этой женщине все.

О сильнейших страхах. Сожалениях. О ненависти к себе из-за собственной немощности.

– Да, – я делаю глубокий вдох. – Обе ноги были сломаны. Запястья были раздроблены. Множественные переломы ребер. Но все эти травмы – ничто по сравнению с… – я злобно усмехаюсь. – Худшим были… взрывной перелом нижних позвонков и субдуральная гематома, – я пальцем стучу по голове в месте, где находится скрытый отросшими волосами шрам. – Когда я был на операционном столе с открытой черепушкой, мое сердце перестало биться, – еще один глубокий вдох. – Технически, я был мертв около минуты.

– И что вы чувствуете, осознавая, что были мертвы какое-то время?

– Не знаю, – слегка пожимаю плечом, будто это ничего не значит. Но это очень важно. – Но я знаю, чего я не ощущаю.

– Чего же?

– Жизни. Я не чувствую себя живым. Я знаю, что это должно бы заставить меня чувствовать себя более живым, чем когда-либо. Но это не так.

– Почему?

– Потому что я не могу участвовать в гонках. Без гонок я ничто.

– Вы уверены в том, что это правда?

– Если бы не было ею, я не оказался бы здесь.

Ее глаза отрываются от меня, она смотрит на написанные ею слова.

– Вы не участвовали в гонках со дня аварии?

– Нет.

– Физически вы способны водить машину? Травмы не препятствуют этому?

– Нет, не препятствуют. Я проходил реабилитацию год, делая все возможное для того, чтобы вернуться в машину, – и теперь не могу, потому что я чертов трус.

– Значит, вернуться к гонкам вам мешает не тело. А ваш разум.

– Черт, я бы не был здесь, если бы это было не так, – я не хотел ругаться или огрызаться, но ничего не мог с собой поделать. Извиняться я тоже не стал, потому что козел.

Мы смотрим друг на друга. В ее взгляде твердость.

– Что насчет поездок в роли пассажира?

– Справляюсь, – едва.

– Та же степень паники, что при попытке водить?

– Нет. Немного легче. Не так плохо.

– Вы страдаете от панических атак?

Я хмурюсь.

– Только когда пытаюсь вести машину, – бормочу тихо.

Мне нелегко признать, что у меня есть панические атаки.

Она снова делает записи. Скрежет ручки по бумаге сводит меня с ума. Это и ее чертовы ноги, ее грудь, вздымающаяся при каждом вдохе.

Я больше не хочу говорить. Я просто хочу ее трахнуть и не думать о своих чертовых проблемах. Похоронить себя в ее теле так глубоко, чтобы я мог думать лишь о ней, видеть и чувствовать только ее.

– Теперь, когда вы не участвуете в гонках, как вы проводите свое время?

Я жестко рассмеялся.

– Вам радужную или реальную версию?

– Правду. Я хочу, чтобы вы всегда говорили мне только правду. Если вам кажется, что прямо сейчас вы не можете ею поделиться, это нормально. Но никакой лжи. Я не смогу помочь, если вы будете мне лгать.

– Ладно, – я выдыхаю. – Как я провожу свои дни? Сожалею о прошлом, тоскую по жизни до аварии и лечу похмелье. Затем иду в бар, напиваюсь, цепляю женщину. Веду ее в отель, к ней домой, в переулок, в туалет бара – плевать – и трахаю ее. Абсолютно то же самое я делаю на следующий день, и через день, и в любой другой после.

Это первый раз, когда я перед кем-то откровенно говорю о своей жизни.

И она даже не вздрогнула. Полагаю, она должна была слышать много разного дерьма.

– Все еще думаете, что можете мне помочь? – смотрю на нее с вызовом.

– Да, – она отвечает мне уверенным взглядом. – Вы пьете, чтобы заглушить чувства. Уверена, мне не нужно говорить, что это плохая идея. Алкоголь – у вас зависимость?

– Сразу к делу? – смеюсь я, но смех получается глухим.

Я так давно не смеялся по-настоящему, что уже забыл эти звуки.

Она перестает скрещивать ноги. И мое внимание мгновенно переносится на них. У нее великолепные ноги. И на ней чулки. Интересно, есть ли под этой юбкой пояс с резинками?

– Прошу прощения, если это задевает вас, но так я работаю. Я могу задать вопрос и заставить почувствовать дискомфорт. Вам не нужно отвечать, но, если все же ответите, это поможет мне оказать помощь вам.

– Нет, я не зависим.

– Уверены?

– Уверен. Я не пьяница.

– Что вы чувствуете, если думаете о том, чтобы не пить?

Я задумываюсь на мгновение.

– Ничего не чувствую, – сомневаюсь, что что-то сможет заставить меня чувствовать.

– И все же я бы рекомендовала обратиться к кому-нибудь по поводу употребления алкоголя. Я знаю чудесную группу, которая справляется с состоянием…

– Я не алкоголик, – огрызаюсь я. – У меня есть проблемы, но алкоголизм к ним не относится.

Она смотрит на меня с осторожностью.

– Ладно. Оставим это… пока, – она кладет ручку на журнал на коленях и смотрит на меня.

Ее красные губы медленно размыкаются, и я могу думать только о том, как размазываю эту помаду поцелуем.

– Наше время почти подошло к концу. Первый сеанс всегда короткий. В следующий раз у нас для разговоров будет целый час.

Я знаю, что бы я предпочел делать с ней шестьдесят минут, и, пожалуй, разговоров там было бы минут на пять.

Но она лучшая, а мне нужно вернуться в строй.

– Есть ли что-то, о чем вы хотели бы поговорить, прежде чем закончится наш сеанс? Мысли или чувства, о которых мне следует знать?

Я хочу трахнуть тебя.

– Нет. А вообще… есть, – я чешу нос. – Мне нужно вернуться на трассу к январю, самое крайнее к середине января, чтобы я смог подготовиться к старту Гран-при в марте.

Она кладет журнал и ручку на стол и бросает взгляд на настенный календарь, на котором значится нынешний месяц – ноябрь.

– У нас три месяца. В крайнем случае, три с половиной.

– Невозможно? – Часть меня, поддающаяся слабости, хочет, чтобы она ответила утвердительно, тогда бы моей трусости было оправдание. Я борюсь с этим.

– Нет. Мне нравятся трудные задачи, – ее губы складываются в мягкую улыбку, заставляя улыбнуться и меня. – Но это означает интенсивное лечение. Нам придется встречаться по крайней мере три раза в неделю. Вы готовы к этому?

Я разгибаю пальцы, которые сжимались в кулаки.

– Готов.

– Хорошо, – она соединяет ладони, беззвучно хлопая, и поднимается с кресла. – Моя секретарша Сэйди свяжется с вами завтра, чтобы занести в расписание приемы.

– Хорошо.

– Тогда увидимся через несколько дней, Леандро, и сможем начать ваше возвращение на гоночную трассу.

Я следую за ней до двери, рассматривая ее качающуюся во время ходьбы попку. Но направляемся мы в другую сторону.

– Выходить отсюда, – поясняет она. – Мои пациенты всегда выходят не через ту дверь, через которую вошли, потому что следующий человек уже может ожидать встречи. Большинство людей предпочитают анонимность, которую, как я понимаю, предпочли бы и вы.

Она придерживает для меня дверь открытой, предлагая выйти.