Русь. Строительство империи 7 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 34

Но самым страшным, самым деморализующим оружием византийцев по-прежнему оставался их знаменитый «греческий огонь». Струи липкого, вязкого, неугасимого пламени, которые изрыгались из специальных бронзовых сифонов, установленных на башнях и стенах, или метались в глиняных горшках, поджигали наши осадные башни, которые, несмотря на все ухищрения Степана с мокрой кожей, вспыхивали, как гигантские факелы. Они сжигали наши штурмовые лестницы, превращая их в груды дымящихся головешек. И, что самое ужасное, они сжигали заживо моих воинов, которые, охваченные этим адским пламенем, сгорали в страшных мучениях, их предсмертные крики разносились далеко по полю боя, вселяя ужас в сердца их товарищей. Я видел, как несколько моих лучших дружинников, настоящих богатырей, превратились в живые факелы, и ничего не мог сделать, чтобы им помочь. Это было страшное зрелище, от которого у меня самого кровь стыла в жилах.

Русские несли огромные, просто чудовищные потери. Земля у подножия стен была усеяна телами убитых и раненых, рвы были завалены трупами так, что по ним можно было переходить, как по мосту. Но, воодушевленные близостью победы, опьяненные яростью боя и примером своих вождей, они с невероятным, почти сверхчеловеческим упорством продолжали лезть на эти проклятые стены. Волны атакующих сменяли друг друга, отступая лишь для того, чтобы перевести дух, перевязать раны и снова ринуться в атаку.

Илья Муромец, мой главный воевода, огромный и могучий, словно древний бог войны, закованный в тяжелые доспехи, с огромной, окованной железом палицей в руках, сражался в первых рядах, там, где было жарче всего. Он крушил врагов направо и налево, пробивая путь своим воинам, его зычный голос перекрывал шум битвы, вдохновляя и подбадривая их. Казалось, что его не берет ни стрела, ни меч, ни огонь. Он был настоящим воплощением русской силы и ярости.

Ратибор, мой верный телохранитель и друг, командир моей личной гвардии, со своими отборными дружинниками, также был в самой гуще боя, прикрывая меня и показывая чудеса храбрости и воинского мастерства. Он был не таким эффектным, как Илья, но не менее эффективным. Его два топора мелькали в воздухе с такой скоростью, что уследить за ними было невозможно, и каждый их удар находил свою цель. Он был моей тенью, моей защитой, моим последним рубежом.

Я сам, Царь Антон, тоже не отсиживался в тылу. Несмотря на смертельную опасность, я находился на самых угрожаемых участках, рядом со своими воинами, личным примером воодушевляя их, отдавая приказы, направляя атаки. Мой меч (тоже, кстати, трофейный византийский, очень хороший) не раз в тот день окрашивался вражеской кровью. Я понимал, что если я дрогну, если я покажу страх, то все рухнет. Поэтому я гнал от себя все сомнения, все мысли о возможной смерти, и просто делал то, что должен был делать — вел своих людей на штурм.

Битва шла за каждый метр стены, за каждую башню, за каждый зубец. Это была не просто схватка двух армий. Это было столкновение двух миров, двух цивилизаций, двух воль. И никто не хотел уступать. Казалось, что эти проклятые стены Константинополя действительно неприступны, что они впитают в себя всю кровь моей армии, но так и не поддадутся. Но упорство и ярость моих воинов, их готовность умереть, но победить, были безграничны. И я верил, что эта ярость, эта воля к победе, в конце концов, сломит любое сопротивление, разрушит любые стены.

Несмотря на отчаянное, поистине героическое сопротивление византийцев и огромные потери, которые несли мои войска, наш неукротимый, яростный натиск начал приносить свои плоды. Ключевой момент, который, по сути, и решил исход этого грандиозного штурма, наступил на том самом участке сухопутных стен Феодосия, который был определен моим Ручным Соколом как наиболее уязвимый из-за трещин, появившихся после недавнего землетрясения. Именно сюда, по моему приказу, Степан сосредоточил огонь своих самых мощных камнеметов и, главное, своего нового чуда инженерной мысли — сверхтяжелого требушета «Царь-птица».

Эта адская машина, которую мы с таким трудом построили и притащили под стены Константинополя, работала без передышки уже несколько часов, методично, с оглушительным грохотом, обрушивая на поврежденную башню и прилегающий к ней участок стены огромные, специально отесанные каменные ядра весом чуть ли не в полтонны каждое. Сначала казалось, что это не приносит особого результата — стена, хоть и покрывалась новыми трещинами и выбоинами, все еще стояла. Но Степан, который лично руководил работой требушета, был уверен в успехе. Он что-то там подкручивал, менял угол наклона, корректировал прицел, и с каждым новым выстрелом удары становились все точнее и разрушительнее.

И вот, наконец, это случилось. После очередного, особенно удачного попадания, когда гигантское каменное ядро врезалось точно в основание поврежденной башни, раздался оглушительный треск, который перекрыл даже шум битвы. Башня как-то странно накренилась, из нее посыпались камни, а затем, с медленным, но неотвратимым скрежетом, она начала оседать, увлекая за собой и прилегающий к ней пролет стены. Через несколько секунд, которые показались мне вечностью, под оглушительный грохот, подняв в воздух гигантское облако пыли, известковой крошки и обломков, одна из самых мощных башен Феодосиевых стен и несколько десятков метров самой стены просто обрушились, образовав в этом, казалось бы, неприступном монолите широкую, зияющую брешь.

Одновременно с этим, почти в ту же самую минуту, сработал и план Веславы на другом участке. Ее отряд, который под покровом ночи проник в город через канализационный коллектор, сумел незамеченным добраться до ворот Святого Романа. Там, после короткой, но яростной и бесшумной схватки (Веслава и ее ребята были мастерами такого рода «тихих операций»), они перебили немногочисленную охрану, состоявшую в основном из каких-то сонных и расслабленных ополченцев, и, сбив засовы, распахнули настежь тяжелые дубовые, обитые железом ворота.

Это был двойной удар, от которого византийцы уже не смогли оправиться. Первыми в образовавшуюся в стене брешь, расталкивая друг друга, с дикими, торжествующими криками ринулись отборные отряды моих дружинников, которые под командованием Ратибора и Борислава уже давно ждали этого момента, укрывшись в ближайших осадных траншеях. Они, словно лавина, хлынули на вражескую территорию, немедленно вступая в рукопашную схватку с теми византийцами, которые еще пытались оказать сопротивление или перекрыть пролом.

А через распахнутые ворота Святого Романа в город ворвались основные штурмовые колонны под предводительством Ильи Муромца и моим личным командованием. Защитники, ошеломленные этим внезапным прорывом сразу с двух сторон, сначала растерялись, а потом начали в панике отступать вглубь города, бросая оружие и пытаясь спасти свои жизни. Некоторые, правда, особенно из числа Варяжской гвардии и элитных тагм, пытались организовать оборону на узких улочках, строили баррикады, отстреливались из окон домов. Но было уже поздно. Поток атакующих, хлынувших в пролом в стене и в открытые ворота, нарастал с каждой минутой. Вслед за первыми отрядами пехоты в город ворвалась и наша конница, которая теперь могла развернуться и действовать на более-менее широких улицах и площадях, преследуя и рубя отступающего противника.

Одновременно с этим, видя наш успех на сухопутном фронте и ослабление сопротивления на стенах, наши воины на других участках также усилили натиск. Им удалось в нескольких местах взобраться на стены по штурмовым лестницам, захватить несколько ключевых башен и ворот, и открыть путь для новых подкреплений. Кольцо осады, которое так долго и так безуспешно мы пытались прорвать, было, наконец, разорвано. Битва за стены Константинополя, которая длилась почти целый день и стоила нам тысяч жизней, закончилась нашей полной победой.

Но это был еще не конец. Началась не менее кровопролитная и жестокая битва на улицах самого Вечного Города. Мои воины, опьяненные победой и жаждой мести за своих павших товарищей, растекались по городу, сметая все на своем пути. Я понимал, что теперь очень важно не допустить тотального разграбления и уничтожения этого великого города, иначе наша победа будет омрачена варварством и насилием. Но как это сделать в пылу такой битвы, когда кровь льется рекой, а инстинкты берут верх над разумом? Это была еще одна, не менее сложная задача, которую мне предстояло решить. Судьба Константинополя, столицы мира, теперь была в моих руках.