Ленька-гимназист (СИ) - Коллингвуд Виктор - Страница 1
- 1/63
- Следующая
Лёнька-гимназист
Глава 1
— БА-АБАХ!!!
Тьма. Коричневая вязкая тьма. Тупая, ломящая боль в груди и свинцовая муть в голове — вот первое, что я ощутил. Пахло чем-то странным — смесью керосина, пыли и каких-то лекарств. Издалека, словно сквозь вату, доносились глухие хлопки выстрелов, похожие на выстрелы, а временами — тяжелый, раскатистый гул. Артиллерия? Выходы или прилеты?
Где я? Кто я? Последнее, что помню — январь две тысячи двадцать пятого. Курская область, окрестности села Погребки. Наша фирма «Сокол-Тех» собрала партию разведывательных дронов и пультов к ним. Мне как ведущему технику-технологу, поручили сопроводить груз, проконтролировать передачу и провести инструктаж для операторов. Рутинная задача, уже не в первый раз… Морпехи, разгрузка из «буханки», и тут — свист, взрыв где-то совсем рядом, острая, огненная боль в голове. Сначала я и не понял, что случилось, но мгновение спустя меня как будто повело куда-то вбок. А потом, еще мгновение — все завертелось перед глазами, как осенние листья от дыхания урагана, затем потемнело, и все.
Так, значит, я все же не умер. Наверное, это хорошая новость. Только вот эта боль — тупая, ноющая, засевшая где-то глубоко в груди… Странно. Я ведь точно помню — ударило в голову!
— ШАР-РАХ!
Грохот артиллерийского залпа прозвучал совсем рядом, так что явственно зазвенели оконные стекла. На этот раз — точно «выход». 122 мм или даже больше. Что за чертовщина?
Я что, лежу где-то рядом с артиллерийской позицией?
С трудом разлепил веки. Комнату заливал неяркий, желтоватый свет, дрожащий и пляшущий на дощатых стенах.
Но я дышу. Боль в груди есть, но голова… голова не болит. Странно. Я попробовал пошевелить рукой, чтобы ощупать голову. Ну что сказать? Голова цела. Даже повязки нет! Странно.
И тут совсем рядом раздался тихий женский голос, полный тревоги и облегчения:
— Лёнечка! Очнулся, сынок! Слава тебе Господи!
Голос был незнакомый, слова странные, а вся ситуация — просто бредовой. Это что, меня медсестра, что ли, величает «сынок»?
Я резко сел на кровати, торопливо озираясь по сторонам. Комната, где я лежал, была небольшая, обставлена бедно, но чисто. Деревянная кровать, застеленная лоскутным одеялом. Потемневший от времени стол у окна, под потолком — керосиновая лампа с закопченным стеклом. Гнутый орехового дерева стул. В углу — небольшой комод, а над ним — иконы в простых деревянных окладах. Божья Матерь и Николай Угодник смотрели на меня строго и бесстрастно. На стене висела какая-то одежда — длинная рубаха навыпуск, штаны из грубой ткани. Не моя одежда. Не современная, да и маленькая, как будто на подростка.
Рядом с кроватью на низенькой табуретке сидела женщина. Молодая, лет тридцати с небольшим, с печальным миловидным лицом и темными волосами, собранными в старомодный узел. Одета как-то чудно́ — темная длинная юбка, какая-то светлая кофта… Всё не по-нашему, не из моего времени!
— Как ты, голубчик? Голова не болит? Ох, напугал ты нас! — она осторожно коснулась моего лба прохладной ладонью, глядя на меня с тревогой и облегчением одновременно.
Лёнечка? Сынок? Мозг лихорадочно заработал. Это какая-то ошибка. Кома? Бред? Галлюцинация перед смертью? Но все было слишком реальным — скрип кровати, запах керосина, теплое прикосновение ее руки к моему лбу.
Голова не болит, болела грудь. Я попытался сесть, и это удалось, хотя тело показалось непривычно легким и слабым. Оглядел себя — ночная рубаха до колен, худые мальчишечьи ноги. Посмотрел на руки — детские ладони с короткими пальцами и изгрызенными ногтями. Такой свою руку я видел лет тридцать назад!
Вот как хотите, а это — не мое тело!
— Где я? — голос сорвался, прозвучал тонко, по-мальчишески.
Не мой голос.
— Дома ты, Лёня, дома. В Каменском. Лежи, лежи, не вставай, — женщина ласково, но настойчиво уложила меня обратно на подушки. Кровать подо мной скрипнула. — Ох, грехи наши тяжкие… Лошадью тебя сшибло, неужто не помнишь? Кавалерист этот, красный… как угорелый несся по улице, а ты, дурачок, под самые копыта и выскочил… Уж думали, не очнешься боле. Почитай, третий час пластом лежишь тут, без памяти!
Лошадь? Красный кавалерист? Каменское? Я лихорадочно пытался сообразить. Красные… Белые… Год какой? Не двадцать пятый, точно. Такую одежду носили… когда? В начале века? До революции? Или после?
— А… — я попробовал выговорить хоть что-то этим непривычным голосом, — а что… что за шум на улице? Стреляют, будто?
— Ох ты, Господи помилуй… — женщина снова перекрестилась на иконы, лицо ее омрачилось. — Бандиты в город вошли, Лёня. Говорят, «григорьевцы» какие-то. С самого утра почитай пальба не стихает. Цельный эшелон пришел на станцию, ну они с него как горох и посыпались. Страшно, сынок. Шум, гам, стрельба… Сейчас совсем рядом палят, где-то у железной дороги. Ты лежи, сынок, из дому ни ногой, слышь? Отец на заводе, задерживается. Скоро уж должен быть. Ох, дошел бы только без приключений!
— ТР-РАХ!!!
На этот раз грохот был такой силы, что оконное стекло задребезжало, будто в него запустили камнем, а керосиновая лампа под потолком закачалась, отбрасывая на стены пляшущие тени.
— Мама, мама!
Дверь вдруг со стуком распахнулась, и в комнату влетели сначала мальчик лет семи, за ним — девочка года на два постарше.
— Мама, нам страшно! — мальчик буквально заливался слезами.
— Не бойся, Яшенька, не бойся, кровиночка моя. Это не в нас стреляют! — успокаивала его женщина, в то время как девочка, прильнув к ней, вовсю таращилась на меня.
— А Лёня выздоровеет? — наконец спросила она.
— Непременно, Верочка, непременно Лёня поправится! Ему уже лучше — видишь, в себя пришел! — отвечала ей женщина, а в голосе ее стояли слёзы.
Я между тем рассматривал то свою руку, то этих людей, ведших себя с непосредственностью самых близких родственников, и очень медленно осознавал происходящее. Григорьевцы… Это что-то из Гражданской войны. «Каменское» — не знаю, где это, но, судя по южнорусскому выговору моих «родных и близких», то ли на Донбассе, то ли где-то в Новороссии.
Вспышки памяти из школьных учебников и прочитанных когда-то книг по истории замелькали в голове. Значит, я в прошлом. Но как?
И тут осознание случившегося ударило, как обухом по голове. Я умер там, в 2025-м, там, под этими проклятыми Погребками. А моя душа, мое сознание… переселилось сюда. В тело мальчика по имени Лёня. Бред? Фантастика? Да, я читал такие книги, «попаданцы» всякие… Но чтобы вот так самому⁈
Ладно, ладно, спокойствие. Усилием воли я заставил себя принять эту новую реальность, благо, по натуре всегда был человеком уравновешенным. Что ни говори, а технический склад ума приучил анализировать факты, даже самые невероятные. Факт первый: я жив, хотя должен быть мертв. Факт второй: я в чужом, детском теле. Факт третий: я в прошлом, в каком-то селе или городке Каменское, во время Гражданской войны.
За окном снова загрохотало. Женщина, очевидно являвшаяся моей матерью, вздрогнула.
Вдруг где-то сзади стукнула дверь.
— Отец вернулся! — радостно воскликнула женщина и, торопливо крестясь, опрометью бросилась вон из комнаты. Маленький Яша с ревом последовал за нею; девочка же задержалась у моей кровати.
— Лёнька, ну что, не болит бок-то?
— Грудь болит! — нетвёрдым мальчишеским голосом ответил я.
— Вот ты отчаянный! Стрельба по всем улицам шла, а ты под лошадей кидаешься! — произнесла девочка восхищенно и осуждающе одновременно.
— Ну что, бедовый? Здоров ли? — раздался вдруг хрипловатый баритон, и в комнату вошел мужчина в пиджаке и круглой шляпе «котелок». Он был лет сорока с небольшим, высокого роста; лицо усталое, но строгое, с тонкими чертами, прямым носом и аккуратно подстриженными черными усами. Вместе с ним в комнату проник очень знакомый мне по собственному предприятию запах горелого металла и дыма.
- 1/63
- Следующая