Год 1985. Ваше слово, товарищ Романов (СИ) - Михайловский Александр Борисович - Страница 35

Впрочем, не дожидаясь, пока я приду в себя, тот ВТОРОЙ Я начал говорить. Речь его лилась без пауз и была очень убедительна. Правда, некоторая крупица сомнения неотступно грызла мой мозг, ведь, несмотря на мою богатую фантазию, я был довольно рациональным человеком и даже в чем-то скептиком. И тогда этот хлыщ (в хорошем смысле), склонившись к моему уху, вполголоса рассказал о нескольких пикантных моментах*, что произошли со мной в то время, когда я был курсантом в Аннаполисе, а также служил лейтенантом на авианосце «Легсингтон» и эсминце «Ропер». И я окончательно убедился, что это и есть я… И что все это правда. Поразительная правда. И я смотрел на этих двоих, и ощущал в душе какое-то ликование, вместе с завистью. Но в моей зависти не было греха, ибо относилась она ко мне же самому. Или была? Как трудно принимать свой возраст, когда тебе семьдесят восемь, и при этом разум твой ясен и чист…

Примечание авторов:* Роберт Хайнлайн в молодости был знатным нарушителем воинской дисциплины. Будучи пятым на своем курсе по успеваемости он опустился на двадцатое место из-за низкого балла по поведению.

Не успел я додумать эту мысль, как мой двойник огорошил меня новостью, что на самом деле ему стукнуло уже шестьдесят девять, и его такой молодой вид, а также цветущий облик второй Джинни — дело рук имперской медицины. Мол, стоит только моргнуть левым глазом, со мной и моей любимой женой в два счета проделают ту же процедуру, ибо император Сергий из рода Сергиев — наш с ним давнишний поклонник. И тут же, не моргнув глазом, мой молодой брат-близнец представил мне этого достойного господина — мол, вон тот мужчина в серо-черных одеждах с серебристой отделкой и есть император Сергий. И эти известия ошарашили меня, ведь наши борзописцы уже успели рассказать всей Америке, сколько младенцев тот каждый день ест на завтрак. Сумрачная молодая брюнетка, что стояла по правую руку от мистера Сергия, оказалась его ближайшей помощницей по имени Кобра; и тут же выяснилось, что она также почитывала мои книги, и осталась в полном восторге.

Искренние похвалы моему творчеству и совершенно неугрожающий вид моих новых знакомых прогнали первоначальный испуг и смятения, наполнив меня спокойствием и вниманием. И тогда заговорил Сергий из рода Сергиев. Короткими рублеными фразами он объяснил, кто он такой по происхождению и откуда родом, и почему оказался замешан во всю эту историю. А иногда в разговор вступала миссис Кобра, разбавляя сухие сведения своего командира живыми подробностями. Подумать только — у меня в доме сразу два человека, происходящих из двадцать первого века! И знают они все досконально, хотя бы в силу своей сути пришельцев из будущих времен. А еще меня потряс тот факт, что мистер Сергий, постепенно наращивая свою силу, прошел уже через четырнадцать миров, наш мир у него пятнадцатый, а чтобы вернуться домой, ему еще шагать по ступенькам миров, хотя, кажется, тридцать лет — это уже рядом. И ведь почему-то я ему поверил полностью и безоговорочно. Была в нем какая-то солидная основательность и неопровержимая правдивость.

Закончив с предысторией вопроса, гости перешли к текущему положению дел. Первым делом император Сергий клятвенно заверил меня, что он ни в коей мере не желает ни завоевывать нашу Америку, ни тем более уничтожать ее своим ужасным оружием. Вместо того он хочет, чтобы наши власти перестали вмешиваться в дела народов по всему миру, насаждать им в качестве правителей алчных диктаторов, развязывать по всему свету ненужные войны и приносить людям кровь, смерть и разрушения. Символом этого периода нашей истории он считает нападение Америки на маленькую Гренаду и случившееся по этому поводу торжество насильственной демократии. Мол, его босс, которого еще называют Творцом Всего Сущего, категорически против таких методов, и желает исправления ситуации, а потому прислал к нам императора Сергия с миссией вразумления Америки и ее подхалимов, дабы больше никто и никогда не смел считать себя исключительной нацией, которой позволительна всякая мерзость.

И едва он это произнес, прогремел гром, от которого наш дом вздрогнул, а над головой у главного пришельца зажегся призрачный нимб, как подтверждение его полномочий свыше. Вот это действительно был миг, когда в голове у меня что-то порвалось, сначала вдоль, а потом поперек, и я ощутил себя стоящим на высокой горе, и расстилались предо мной царства земные и небесные… Что ты выберешь, Роберт Энсон Хайнлайн: примешь дар новой жизни или отвергнешь его, подчинившись Великому Страху?

Мой разум всегда витал в выдуманных мирах. Мне было уютно там; мои мысли устремлялись в бесконечность, не зная никаких пределов. При этом мои идеи неизменно перекликались с нашей реальностью — о да, я знал, что именно в этом секрет их успеха, знали это и мои издатели. Дело в том, что реальность никогда не была для меня чем-то второстепенным, как для многих молодых фантастов, считающих, что создание как можно более причудливых и детализированных миров вознесет их на волну популярности. Я уже изначально понимал, как нужно работать, чтобы владеть умами. Я любил жизнь. Я улавливал малейшие поветрия в сознании человечества и мог предугадывать ход мыслей этого самого человечества, мастерски обыгрывая это в своих книгах. Я считал себя мыслителем… философом… провидцем… Но ничто и никогда не могло поколебать моего рационализма — той крепкой привязки к действительности, к ОБЫКНОВЕННОСТИ, когда точно знаешь, что правила Мироздания нерушимы, а значит, чудес, в их классическом понимании, не бывает.

На исходе восьмого десятка я мог сказать, что прожил счастливую и насыщенную жизнь. Я много путешествовал, побывал на всех континентах, я стал известным и даже знаменитым, ведь, по словам мистера Сергия, и в далекой России у меня нашлись поклонники и почитатели. Казалось бы, мне совершенно не о чем жалеть. Дожить отпущенный срок в своем доме, со своей женой, в окружении природы, ловя тепло от лучей заслуженной славы… Но, черт возьми, всегда, всегда есть то, чего ты сделал не успел, и об этом остается лишь сожалеть.

Я не верю, что старики совсем ничего не желают. Просто они знают, что у них все позади, и смиряются. Их невоплощенные мечты оседают на дно их сознания, чтобы уже никогда не быть потревоженными. И потом умирают вместе с ними.

Мне всегда было жаль людей, не обладающих воображением в достаточной мере — они точно инвалиды, которые смотрят на мир через узкое отверстие.Впрочем, таковых мне встречалось очень мало. Даже самое неразвитое сознание способно рождать грезы — это свойство, дарованное нам Свыше, делающее нас самих подобными богам. Именно в силу воображения человечество способно идти вперед путем цивилизации. Если бы человек не представлял себе будущего, он не смог бы созидать. Если бы он не умел мечтать, мы так и топтались бы на низшей ступени развития.

Когда ты так безнадежно стар, что каждый день словно последний, в одряхлевшем теле угас огонь, и кровь остыла в твоих жилах, воображение остается твоим единственным утешением. Кто-то грезит о Царствии Небесном для себя, кто-то — о счастливом будущем своих потомков. Но чаще мы вспоминаем эпизоды нашей жизни… минуты краха и мгновения славы, упоительное счастье и гибельное отчаяние — и это убеждает нас, что мы прожили жизнь не зря, испытав сполна все ее прелести и невзгоды. И все же неотступно думается: хотел бы я прожить свою жизнь заново? Все старики задают себе этот вопрос. И большинство скажут, что нет, не хотели бы. Но это неправда. Зная, что вернуть свою молодость невозможно, мы просто используем спасительную возможность разума успокоить нас, шепнув о том, что жизнь удалась и жалеть не о чем. И угасающее тело охотно принимает эту мысль, дарующую покой.

Но все же мы жалеем… Там, в потаенных уголка разума, что-то протестует и не желает смириться с умиранием. Ведь именно в конце жизни, обретя пронзительную мудрость, мы особенно остро осознаем, как несовершенен наш мир, и нам обидно уходить из него, не попытавшись исправить хоть что-то. Да, таков удел тех, кто движется к последней черте в здравом рассудке, не утратив способности анализировать и размышлять…