Аландский крест (СИ) - Оченков Иван Валерьевич - Страница 36

— Дяденька, дайте водицы испить, а то так кушать хочется, что и переночевать негде, — хмыкнул я.

Как минимум в одном бравый капитан второго ранга был прав. Чем больше проблем у англичан, тем меньше их у нас. А Ирландия их давняя болевая точка. С другой стороны, мой августейший братец никогда такого не одобрит. Посему знать ему об этой маленькой операции совсем не надо. Получится — хорошо, нет, скажем, что не больно и хотелось!

— Ладно, Иван Алексеевич, действуй. Но не забывай о секретности. Держу пари, что англичане очень хорошо знают обо всем, что творится у этих самых американских фениев.

— Слушаюсь! — довольно отозвался Шестаков, после чего я его отпустил.

Другим человеком, с кем мне приходилось часто беседовать, был Константин Иванович Фишер, который в мое отсутствие по факту и руководил всеми делами в моем наместничестве. В общем и целом, дела в подведомственном мне великом княжестве обстояли недурно. И даже формальное отделение Аландских островов не вызвало никаких протестов.

Что же касается местных шведов, то они и вовсе восприняли эти перемены в своей жизни более чем положительно, отчего-то решив, что теперь будут надежно защищены от попыток фенноманов [1] лишить их родного языка и самобытной культуры. Так уж случилось, что именно здесь озвученный Юханом Снельманом лозунг ­– «Мы уже не шведы, русскими стать не можем, так будем же финнами», пришелся особенно не ко двору.

— Забавно, — ничем не выдав своих мыслей на этот счет, заметил я. — А что с чрезвычайными налогами на оборону?

Как ни странно, и тут все было благополучно. Испуганный откровенно грабительскими действиями англичан сейм без возражений дал деньги и на строительство канонерок, и на содержание войск, и на укрепление проливов вокруг Луампарнского залива. Вот бы еще сделать эти выплаты постоянными…

— Константин Иванович, дорогой ты мой человек! — не поскупился я на похвалу. — Ума не приложу, как тебе это удалось?

— Должен заметить, ваше императорское высочество, — со сдержанной улыбкой ответил Фишер, — что поначалу финны не слишком обрадовались всем эти тратам. Однако затем в обществе появилась мысль, что вам, как победителю в войне, могут быть дарованы не только острова, но и вся Финляндия.

— Серьезно? — выпучил я глаза. — И что же ты им ответил?

— В том-то и дело, что ничего. Просто многозначительно промолчал!

— Бог мой, какое коварство. То есть ты не сказал ни да, ни нет, но наши бедные чухонцы сами все додумали и решили, что… эдак меня в Петропавловскую крепость запрут.

— Надеюсь, до этого не дойдет, — дипломатично отозвался опытный чиновник. — Но все же простите меня за эту вольность. Поверьте, я ничем их не ангажировал и никаких надежд не внушал.

— И что же ожидают мои будущие «подданные»?

— Во-первых, указа о созыве сейма и его постоянной работе. Во-вторых, введения своих денег.

— Пардон, а лицо у них не треснет?

— Не торопитесь отказывать, Константин Николаевич, — хитренько улыбнулся Фишер. — Что, если условиями для появления национального сейма станут постоянные налоги в российскую казну и служба финнов в армии?

— Это минимум, без которого я не стану это обсуждать. Что еще?

— Обязательное изучение русского языка в школах.

— Хорошо, но недостаточно. В конце концов, финский ведь относится к другой языковой семье. Ему родственны эстонский, венгерский и многие иные из числа финно-угорских. А шведский, на котором сейчас преподают — германский.

— Поэтому мы и хотим, чтобы образование на родном языке стало обязательным. И уж, конечно, отдаем себе отчет в том, что знание русского в первую очередь пойдет на пользу самим финнам.

— Так в чем же тогда уступка?

— Чего вы хотите?

— Выборгский уезд вернется в состав петербургской губернии, плюс единое таможенное пространство.

— Тогда зачем нам отдельные деньги? — растерялся сенатор.

— Вот именно, Константин Иванович. Вот именно.

[1] Фенномания — финское национальное движение, зародившееся в начале 19 века и приобретшее большой размах к 1840 годам.

Бомарзунд за прошедшие полгода сильно переменился. Ставший после моего отъезда комендантом фон Котен не терял времени даром и весь остаток лета старательно исправлял выявленные во время боев недостатки. Конечно, у него не было времени и возможностей возвести новые равелины и форты, но имеющиеся артиллерийские башни были снабжены новыми орудиями из числа трофеев, а их основания укреплены деревянными срубами, в середину которых набили битый камень, а поверх насыпали толстый до двух сажень слой земли.

Еще одним сюрпризом для противника должны были стать несколько хорошо замаскированных временных батарей для ведения так называемого кинжального огня в проливах. Три из них были полностью готовы, еще на двух оставалось лишь установить пушки, остальные предполагалось закончить к весне. Вместе с минными заграждениями и ряжами они должны были стать практически непреодолимой преградой для противника.

— Успеем, ваше высочество! — решительно заявил фон Котен, правильно истолковав мой взгляд.

— А что, если в эту компанию неприятель не решится атаковать Аланды? — попытался испортить нам настроение Головнин.

— Ты к чему это? — с недоумением посмотрел я на него.

— Да так, размышляю-с, — хмыкнул статс-секретарь. — Средства в оборону вложены немалые, а между тем, скажем прямо, крепость сия не из самых важных.

— Экий ты, Александр Васильевич, стратег стал, — усмехнулся я.

— А я, напротив, практически уверен, что нападения союзников не избежать, — поспешил вмешаться фон Котен. — Во-первых, для того чтобы посчитаться за прошлое унижение. Шутка ли, почитай три десятка кораблей потерять. Во-вторых, враги, не сумев нанести урон нам в других местах, непременно захотят уязвить Константина Николаевича.

— Намекаете, что теперь это владение его императорского высочества? — поморщился Головнин.

— Что значит намекаю? Прямо говорю!

— Это многое осложняет политически, но я продолжаю утверждать, что было бы выгоднее оставить некоторые слабозащищенные пункты, чтобы сосредоточиться на обороне действительно важных и не давать тем самым противнику одерживать легкие победы!

— Тебя послушать, так и Севастополь нужно было оставить, — улыбнулся я, поскольку был прекрасно осведомлен о ведущихся за моей спиной разговорах.

И хотя одержанная над союзниками победа выбила почву у них из-под ног, шепотки не унимались. Что если бы не случилось бури? Принесла бы героическая оборона Севастополя славу отечеству? И стоили бы этой славы понесенные жертвы?

— Твоя беда, Александр свет Васильевич, — без улыбки посмотрел я на своего сподвижника, — что ты думаешь, будто мы снова запремся в базах и будем держать глухую оборону, укрывшись за линией мин. Однако же дело в том, что я вовсе не собираюсь отдавать противнику инициативу. И будь покоен, если наши английские и французские друзья снова решатся сосредоточить свои силы против Бомарзунда, мы сумеем доставить им немало неприятностей!

Возражать, конечно, никто не решился, и работы, несмотря на холод и замерзшую землю, продолжились. Один из ряжей установили, можно сказать, у меня на глазах. Сначала пробили во льду большую квадратную полынью. Затем опустили туда уже собранный сруб из толстых лиственничных бревен, а когда он встал на место, заполнили его внутренность нарочно привезенным каменным боем. Управились, надо сказать, довольно быстро, если, конечно, не считать нескольких недель подготовительных работ.

Я, глядя на слаженные действия, остался доволен и велел наградить всех участников, включая арестантов. Да, арестантские роты никуда не делись, а место заслуживших прощение солдат заняли другие. Евреев, к слову сказать, больше на Бомарзунд не посылали, о чем мне с большой помпой доложил кто-то из начальствующих над строительными работами офицеров. По всей видимости, слышал, что у Кости репутация антисемита.