Г.Р.О.М. 2 (СИ) - Киров Никита - Страница 21

— Вот оно чё было, — Седов хмыкнул.

— Или ты помнишь те немнухи, про грабежи женщин и следы ударов молотком? — спросил я и заметил узнавание в его глазах. — Разве ты не думал, что это серия? И задай вопрос, почему эта серия больше не продолжается?

— Серия была? — устало спросил он. — Кто-то их долбил?

— Сам слышал. Вот, я перед тобой открылся целиком, — я развёл руки. — Теперь уязвим, но это я говорю только тебе. Потому что знаю, что ты такой же, как я. Что спать не можешь долго по ночам, ворочаешься, зубами скрипишь от досады, а нихрена сделать со всем этим не можешь. А когда просишь кого-то дать показания, ты же понимаешь в глубине души, что если не выйдет засадить злодея, то свидетелю отомстят. Разве я не прав? Ты об этом не думаешь?

Думает, я знал, о чём он думает, потому что сам думал об этом ночами большую часть своей сознательной жизни.

Седов смотрел на меня долго, почти не мигая, я его взгляд выдерживал. Мы молчали, а на вопли Режиссёра внимания никто не обращал. В любом случае он свою роль сыграл и больше нам не нужен.

Старый опер закурил, отошёл к раковине, чтобы пепел ссыпать в слив. Курил долго, о чём-то думал. А потом мимоходом, как бы невзначай, он вскинул оружие.

— М-м-м! — издал Режиссёр свой последний вопль, пуча глаза.

Пф-ф!

А громкий звук, но всё равно не такой, как выстрел без глушителя, да и свалившийся вместе со стулом Барсуков грохнулся громче.

Даже если кто-то и услышит через стены, то не поймёт, что это был выстрел. Подумают, что, может, покрышка где-то лопнула или лампочка, или кинескоп телевизора кто-то разбил на помойке. Не такой это резкий звук, чтобы напугать.

Вся конструкция с глушителем повисла на стволе. Опер протёр платком деревянную рукоятку и спусковой крючок, но больше для того, чтобы успокоить себя, всё равно отпечаток оттуда хрен снимешь.

Пистолет он бросил к трупу. Я даже не смотрел туда, отметил только, что гад готов, а выстрел меткий.

И стало легче. Пусть я не успел к самому началу деятельности режиссёра Барсукова, но всё же папки со снимками сейчас не такие толстые, и коробок с кассетами не так много, как в момент его ареста в мою первую жизнь.

Мы успели сделать много. А дальше — будем работать ещё, ведь Барсуков — не самая опасная тварь в этом городе, есть и хуже. И они не сидят на месте, тоже придумывают свои интриги, чтобы заработать и избавиться от тех, кто для них опасен.

И мы тоже готовимся…

В это же время, район магазина запчастей

Красный джип «Рэндж Ровер» ехал по разбитой, как после бомбёжки, дороге. За рулём сидел Матафон, низкорослый и очень худой парень лет двадцати пяти в спортивном костюме, а на заднем сиденье развалился Игорь Парыгин, он же Поджига. Бригадир, тоже в спортивном костюме, сидел, играя бензиновой зажигалкой.

— Ну и чё пацаны говорят? — медленно спросил он с блатным выговором и зажёг огонёк, крутанув колёсико о ладонь.

— Так чё, сидели у Гоши Чёрного на точке, — у Матафона был глубокий бас, совсем не сочетающийся его с внешностью, — пиво пили, обсуждали, чё за дела с Наумом. Пила ментов знакомых поспрашивал, говорят, пулю вытащили, что у Наума в башке была.

— И чё? — Поджига смотрел в окно.

— Так его походу мент мочканул, ствол у него этот нашли, сравнили пули, всё бьётся.

— Чё за мент?

— Тот, который этого пидрилу крышевал, Мажора, и остальных барыг, в нашем районе дурь толкали, козлина.

— Не, фамилия какая у мента? — бригадир напрягся.

— Да не помню я, Игорян. Лысый он такой, на «Крузаке» белом ездил. Вот, короче, Гоша и говорит, что Коршун не при делах, а вот Наума то ли менты мочканули, то ли…

— Да Гоша порожняк гонит! — вскричал Поджига, вскидывая обе руки. — Овца он беспонтовая, обосновать передо мной не может, только втихушку, как крыса, собирает про меня…

— Да ничего он про тебя не говорил, — удивился Матафон. — Отвечаю.

— Это при тебе не говорил. Коршуна давить надо, он точно Наума сдал или мочканул.

Поджига откинулся на сиденье, щёлкнул крышкей зажигалки и задумался.

— Ну и чё дальше было? — спросил он уже спокойнее.

— Пацаны, короче, всё равно не понимают, чего это Коршун не объявляется, но раз его менты прессуют…

— Это его прессуют? Меня на полдня продержали, — бригадир снова достал зажигалку. — Его прессуют, скажешь тоже.

— Ну, короче, — продолжал встревоженный Матафон. — Ну, типа, ты же, конечно, бригадир, тебя сам Атаман поставил, но…

— Чё «но»?

— Считают все, короче, что предъявлять Коршуну нечего, он в эти разборки Наума с ментами не вписывался, и в блудняк влетел случайно. Поэтому и скрывается.

— Считают они, — Поджига покачал головой. — Коршун Наума и сдал ментам, да и вообще, и пацанов подставить хочет, и Атамана заодно. Наум-то понимал, что это за кадр, а вот Атаман Коршуну верил, его в бугры тянул, да и поставил бы, если бы он не зашкерился где-то. А ещё доверил кое-чего пару недель назад, мне, Науму и Коршуну. Наума больше нет, а Коршун, падла, по-любому сдаст весь груз.

Матафон с недоумением посмотрел на бригадира через зеркало заднего вида.

— Тебе об этом знать не положено, — Поджига хмыкнул. — Но Коршун — падла. И брат у него какой-то мутный. Фирму открыл, с ментами какой-то бизнес имеет, тачку взял. Мне он сразу не понравился, по нему видно, что мент. Взгляд ментовский, я их насквозь вижу. И по любасу, Коршун с братом чё-то мутят… — он посмотрел в окно. — Высади здесь, прогуляюсь.

— На Запчастях? — удивился Матафон. — Тут же одни отмороженные.

— Да не ссы. И вот увидишь, Паха, когда груз просрут, сразу мои слова вспомнишь, кто виноват. Все увидят.

Джип остановился у дома номер пятнадцать. Поджига направился сразу во двор, обошёл детскую площадку, заваленную шприцами и пустыми бутылками, зашёл в подъезд, на входе пошаркал кроссовком о порог, потому что к подошве прилип пакет с клеем, и поднялся на второй этаж.

Обитая деревянными плашками дверь не заперта, Поджига её открыл, и сразу пахнуло кошкой и квашеной капустой. Он прошёл внутрь. По магнитофону играл блатняк, а в комнате сидело несколько парней. Жарко, кто-то был раздет по пояс, кто-то лапал дворовую девчонку, а там смеялась пьяным смехом, кто-то пил, кто-то играл в карты за столом. Пахло водкой, потом, дешёвым одеколоном, куревом и клеем.

Во главе стола сидел худой, но очень высокий тип с большой головой, лысый, почти без бровей, не качок, но жилистый. Взгляд — ледяной. Даже Поджиге ненадолго стало не по себе.

— Здорово, пацаны, — сказал он.

— Здорово, — отозвались в комнате.

Парни переглядывались между собой. Большинство из них — подростки младше восемнадцати, только старшему и его ближайшим сподвижникам было двадцать с лишним. И к ним пришёл человек не из дворовой банды, а из атамановской братвы, причём бригадир, ещё и мотавший срок по серьёзной статье — разбой.

Его статус казался всем недосягаемым.

Удивились его появлению все, кроме старшего. Когда Поджига подошёл к нему, он поднялся, выказывая уважение, но взгляд остался таким же ледяным.

— Здорово, Митяй, — сказал Поджига, пожимая крепкую руку местного пахана.

— Здорово, давно не заходил, — отозвался Митяй.

Смотрел нагло, ведь бригадир сам пришёл к нему, снова просить то, чего он не мог поручить своим людям. Потому что не хотел с ними делиться.

— Пошли, потрещим, — позвал Поджига.

И на кухне он назвал цену:

— Делюга есть выгодная. Плачу хорошо.

— Как в прошлый раз? — спросил Митяй.

— Не, тут сложнее, но и плачу больше. Десять тонн зелени. Надо у одного фраера чемодан в поезде отобрать, а второму — кой-чего подкинуть. Смотри, что надо сделать…

В студии Барсукова теперь пахло порохом, перегретым маслом и куревом. Тело хозяина лежало на полу, но на него никто не смотрел, разве что следили, чтобы случайно не наступить в кровь. А вот опер Седов курил у раковины, ссыпая пепел прямо в слив, и смотрел на нас.