Опора трона (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 32

— Петрович! — пришлось мне немного вправить ему ума перед отъездом из Москвы. — Очень ты увлекающаяся личность. Разбрасываешься. То часы удивительные, то подъемную кабину мне хочешь в Теремок провести, то в Нижнем канатную дорогу, движимую силой воды, устроить, чтобы ярмарку в Кремль с берега поднять… Вникни, прошу, в главное. Коммуникации для нас важнее всего.

— Уж больно мудрено Ваше величество изволит выражаться, — тяжело вздохнул Кулибин

— Коммуникации — сиречь разные пути. Водные, дорожные…

— Теперь понял.

— Желаешь и другие проекты? Творчество твое ограничивать не имею права. Но и ты меня пойми. Держава сама себя не устроит. Создавай изобретательские конторы по направлениям и следи за их работой. Перфильев тебе финансы выделит — золото с Урала пришло.

— Что самое важное?

— Довести водоход до ума. Ну, чертеж железной дороги изволь мне представить через месяц. С указанием всех размеров. Хорошо бы бюджет.

В общем, дороги, дороги, дороги… Сколько раз я еще вернусь к вам в своих думах? Засыпал я в купеческом доме с тяжелым сердцем. Меня ждали не менее трудные вопросы государственного управления. Питер со всеми его коллегиями, их архивами и сотрудниками. А еще война…

Град Петра встретил меня настороженно. Нет, полки Ожешко и Зарубина бурно приветствовали своего царя, не скупясь на эмоции. Но их не хватило даже на весь Невский. А обыватели попрятались. Лишь редкие кучки горожан пялились с перекрестков улиц на мой кортеж да толпились за плотными шеренгами легионеров, построенных на Дворцовой площади для торжественной встречи и награждения.

Я спешился с Победителя под громкое «Ура!» от казаков. Прошелся вдоль их рядов, раздавая медали «За взятие Петербурга» особо отличившимся. Эти награды были изготовлены на Московском монетном дворе специально для этой церемонии.

У входа в Зимний меня с моими товарищами встречала многочисленная прислуга — лакеи в ливреях, не уступавшим фельмаршальским мундирам, истопники, полотеры, прачки, кухарки в накрахмаленных фартуках и чепцах, гоф-фурьеры, мундшенки-виночерпии, кофешенки, тафельдекери и прочие официанты с мундкохами, камердинеры, горничные… Несколько тысяч — целый полк дворцовой челяди, поголовно обладающей классным чином и не имевшей права переходить на гражданскую службу. И ведь никто не сбежал! Хотя многие тут мягко сказать не бедные. На меня смотрели с нескрываемой тревогой за будущее и со страхом за собственную жизнь. Куда их девать, я придумать пока не мог.

Не только обслуга, но и сам дворец, его интерьеры поразили воображение казаков, бывших мелких дворян и разночинцев, составлявших мою свиту. Им достаточно было очутиться у подножия Парадной лестницы, ведущей на второй этаж к сердцу зимнего Дворца — к Тронному залу. Я поднялся по мраморным ступеням до первого поворота, оглянулся — стоят застывшие, глаза выпучили и не дышат. Словно пришельцы, словно не в Россию попали.

Все иное. Запах другой. Не пыли веков и ладана, как в Кремле, ни печного духа, как дома. А чего-то нового, блестящего, почти бездушного или неживого. Свежие краски, лак, блеск и сияние люстр, мрамор, резьба. Оттого, может, и ощущение было такое — будто вступаешь в театральную декорацию, а не в прежнюю бысть верховной власти. Кремль — он свой, хоть и запущенный, почти порушенный. Дышит стариной, кровью, молитвами. Там чувствуешь себя хозяином земли русской. А тут…

— Чего застыли, как неродные? Айда за мной!

Двинулись по лестнице, по которой обычно поднимались важные послы и знатные гости из стран заморских. Мои орлы — Перфильев, Чумаков, Зарубин и прочие — все эти мужики, что не раз в лицо смерти смотрели, что Кремль брали да Смоленск, что Румянцева под Серпуховом остановили и Каменского под Белевым разгромили, вдруг стушевались. Глаза округлились. Идут, словно по стеклу, боятся наступить лишний раз на мраморную ступеньку.

С грехом пополам добрались до верхней площадки. Глянули сквозь длиннющую анфиладу залов, и снова ступор. Словно увидели бесконечный лабиринт, созданный для того, чтобы потерять простого смертного. Зеркала, огромные, от пола до потолка, множили пространство, теряешься в их блеске, не понимая, где стена, где отражение. Потолки, кажется, уходят в небо, расписанные так, что голова кружится, если долго смотреть. Золото. Везде. Неприкрытое, кричащее. Не только на стенах, в лепнине, на мебели, на дверных ручках, на рамах картин. Оно даже на полу! Наборный паркет, узорчатый, словно тканый ковер, но сделанный из разных пород дерева, инкрустированный, сияющий под сотнями свечей в хрустальных люстрах. Резьба. Дорогущая. Не только по позолоченному липовому дереву, но даже по кости, по перламутру. Инкрустация на мебели, на стенах. Столики, кресла, стулья — каждый предмет, кажется, произведение искусства, на которое потрачено столько труда и умения, что уму непостижимо.

Картины… На стенах лица незнакомые, важные, в париках, в шелках, в драгоценностях. Смотрят свысока. Чужие. Интересно, а Катька уже успела купить полотна Рембранта и Рафаэля? Увижу ли я тут «Данаю» и «Святое семейство»? Слава богу, что Зимний не разграбили. Ожешко догадался сразу при входе в город поставить караулы. Которые я прикажу еще больше усилить. Ведь тут такое богатство хранится!

Что у моих людей в голове? Какие мысли бродят? Восторга что-то не видать. И осуждения. Лишь оторопь.

А ведь могли подумать: «это же сколько всего за энтакие деньжищи можно было бы в стране сотворить?» Или по-другому: «сколько же крови из простого люда выпито, чтоб такое устроить?» Неужели не одному из них не могла в голову прийти мысль, что вся эта красота тоже нужна? Что может, может она послужить народу! Пусть приходит, любуется. Смотрит на все это без страха, без унижения. Пусть видит, куда уходили их труды, их кровь, их пот. А может, кто-то из простых людей, из талантливых, вдохновится? Увидит эту красоту, эту резьбу, эти картины. Захочет стать архитектором? Или художником? Или скульптором? От этого большая польза государству выйдет.

Наверное, не готовы они еще к таким откровениям. Об этом мы поговорим завтра. А пока…

Стараясь аккуратнее топать сапожищами по штучному паркету — войлочных тапочек-то для уличной обуви еще не завели, — я повел ближников сквозь анфиладу залов второго этажа. За окнами плескалась Нева, а суровые бастионы Петропавловки хмурились на роскоши противоположного берега. Вдоль стен скользили лакеи, показывая дорогу, пытаясь изображать из себя тени.

Добрался до Большого тронного зала. Семь ступенек эскедры с кариатидами и с высоченными столбами, поддерживающими резной балдахин над троном в нише, преодолел не заметив. Уселся на седалище императорской власти. Развалился. Даже слегка попрыгал, словно пытался выбить пыль из насиженного романовскими задами места. Мягко.

Мне стало смешно — еле удержался, чтобы не хихикнуть. Столько пафоса, мишуры — и что в итоге? И вообще… Как здесь можно жить-то, помещенным в такое гигантское пространство, под этими расписными плафонами, теряющимися в вышине? В чем тут величие, когда чувствуешь себя букашкой в безразмерной золотой расписной клетке? Зимний хорош как музей, таковым его и сделаю, но здесь обитать… Бррр. Мне эта вопрос всегда приходил на ум, когда посещал в прошлой жизни шедевр Растрелли.

Отныне Зимний застынет в вечности. Не доберется теперь гениальный Кваренги до здешних интерьеров. Вряд ли. Жалко? Как бы не так! У меня дороги в таком состоянии, что впору удавиться. Люди живут в землянках, кутаясь в завшивленные шкуры. В скоромные дни радуются пустым щам, а то и корочке хлеба. Вот когда последний мой подданный получит свою булку с маслом и крепкую крышу над головой, вот тогда и подумаем о красоте, лепнине и прочей позолоте. Конечно, найдутся морализаторы в будущем, которые меня осудят и назовут скопидомом. Их бы сюда, на самое дно народной жизни, на котором копошится подавляющая часть населения империи!

— Человек, — кликнул я ливрейного, почтительно замершего в сторонке. — Кто тут у вас за банкеты ответственный?