Опора трона (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 20

— Солдаты! Офицеры! Сыны России! — голос его разнесся над затихшим полем. — Горечь и смута терзали нашу землю. Брат шел на брата, и кровь невинная лилась рекой. Но Всевышнему было угодно положить конец этому безумию. Той, что сеяла рознь и держала народ в рабстве, нет более. Царство ее кончилось.

Он обвел взглядом тысячи лиц, обращенных к нему.

— Я, Петр Федорович, волею Божьей и поддержкой народа русского, вернувшийся на престол отцов своих, пришел к вам не как победитель к побежденным. Я пришел к вам как брат к братьям! Ибо все мы — одна семья, одна Россия! Я принес вам не месть, а мир. Не рабство, а свободу! Свободу от крепостной неволи, которая уже отменена моим указом по всей земле Русской! Каждый из вас, кто отдал пять лет службе Отечеству, отныне волен! Пять лет — и домой, к семье, к земле, которая теперь ваша! А кто пожелает остаться, кто чувствует в себе силы и призвание служить дальше — тому дорога открыта! Унтер-офицер, обер-офицер, даже штаб-офицер — вот ваш путь! Доблестью и усердием, а не родовитостью и богатством будете вы пролагать себе дорогу к чинам и славе!

В рядах солдат прошел оживленный ропот. Пять лет… Это было почти невероятно после пожизненной рекрутчины. Да и возможность сделать карьеру офицера… Это многого стоило. Глаза загорелись надеждой.

— Но свобода — это не только право, но и долг! — продолжал Петр, и голос его вновь обрел стальную твердость. — Отечество наше в опасности! С севера грозят шведы, алчущие наших земель. С юга набегают орды ногайские, уводя в полон жен и детей наших! В Крымском ханстве неспокойно. Забыв о распрях, мы должны встать единым щитом на защиту России! И вы, солдаты и офицеры армии графа Румянцева, вы, покрывшие себя славой в битвах с турками, вы нужны России! Ваша доблесть, ваш опыт, ваша верность — все это нужно для грядущих сражений!

Он указал рукой на столы, покрытые красным сукном, где уже лежало Евангелие, стопки бумаг и чернильницы с перьями. Там же стоял патриарх Платон в окружении священников.

— Я не требую от вас присяги мне лично. Я призываю вас присягнуть России! Присягнуть новому порядку, где нет места рабству и произволу! Присягнуть свободе и братству! Те, кто готовы служить новой России — подойдите и подпишите присягу. Бывшие дворяне — подпишите отказные письма. Помните: отныне мы все — одна армия, армия русская, и враг у нас один!

Патриарх отслужил молебен. Войско встало с колена. Началась процедура присягания.

Первым, тяжело ступая, к столу подошел граф Румянцев. Он взялся одной рукой за развернутой знамя 1-й армии, другую положил на Евангелие. Твердым голосом зачитал текст присяги и, не дрогнув, поставил свою подпись на бумаге, лежавшей на столе. Затем, не сказав больше и слова, распустил свою туго заплетенную косу и специальными ножницами, которые уже держал наготове адъютант, состриг ее. Бросил на землю. Этот символический жест — отказ от дворянской привилегии, от старого мира — произвел на всех огромное впечатление.

За ним потянулись другие генералы, полковники, офицеры. Кто-то шел уверенно, с просветленным лицом, кто-то — пошатываясь, словно во сне. Косы летели на землю, перья скрипели по бумаге. Солдаты смотрели на это с изумлением и облегчением. Их судьба решалась здесь и сейчас. И, кажется, решалась к лучшему. Скоро придет и их черед подойти к столу, взяться рукой за полковое знамя и присягнуть царю и новой жизни.

Тех, кто отказывался присягать, собирали отдельно, под охраной казаков. Их было немного — несколько старых, упрямых генералов, пара полковников, с десяток офицеров помладше. Лица их были мрачны, но полны решимости. Они выбрали свою долю. Петр Федорович, проезжая мимо них, остановился.

— Господа, — сказал он, и в голосе его не было гнева, только усталая печаль. — Я уважаю вашу верность, хоть и не разделяю ее. Россия вас не забудет. Но служить ей отныне вы будете иначе. Возможно, на пользу ей пойдут ваши знания и опыт в делах иных, не ратных.

Он не стал уточнять, каких именно. Время покажет. Может, на уральских заводах понадобятся толковые управляющие, а может, в Сибири — землемеры и строители. Главное — не на плаху. Крови и так пролито слишком много.

Солнце поднималось все выше, разгоняя утренний туман. И вместе с туманом, казалось, рассеивались страхи и сомнения. Новая армия, объединенная, свободная, стояла на этом поле, готовая к новым битвам. Но уже не друг против друга, а за Россию.

Путь до Москвы по воде был неспешен и полон раздумий — не доезжая Коломенского, наша компания с лошадей и экипажей перебралась на нарядно украшенные гребные барки. Я смотрел на проплывающие мимо берега, на сжатые нивы, на стога сена, на пасущиеся стада коров, на деревеньки с церквами, давно требующих ремонта, на мужиков, что, завидев нашу скромную эскадру под красным царским штандартом, снимали шапки и истово крестились. Что ждет их? Сумею ли я оправдать их надежды? Ведь одно дело — обещать свободу и землю, а другое — дать их так, чтобы не ввергнуть страну в еще больший хаос. Черный передел уже полыхал вовсю, и мои указы о временном закреплении земли за теми, кто ее обрабатывает, лишь отчасти сдерживали стихию. Нужны были законы, нужен был новый Уложенный собор, или как я его назвал — Земское Собрание. И оно должно было состояться в Москве, в древней столице, как символ возвращения к корням, к народной правде.

Мысли мои все время возвращались к присяге 1-й армии и части 2-й. Купил ли я Румянцева? Конечно, купил. С потрохами. За почести, деньги, славу, земельные наделы. За чемодан без ручки. Это сейчас он пребывает в эйфории — как же, сорвал такой куш! А как доберется до устья Днепра, как оценит, какой груз на себя взвалил — белугой взвоет! И бросить жалко, и пупок вот-вот лопнет. Зато скучать ему не придется, и времени не будет на разные глупости, вроде изобретения государственного заговора. Войск я ему почти не дал, мне еще со шведом разбираться. Хочу им устроить натуральную показательную порку — такую, чтобы вся Европа вздрогнула и задохнулась от ужаса, надолго позабыв о мыслях лезть к нам с мечом.

Так что получил Румянцев только части 2-й армии, квартировавший в Малороссии. А 1-я целиком попала в цепкие руки Подурова и Овчинникова. Вот кому сейчас не позавидуешь: на них свалилась забота, не менее тяжелая, чем у Румянцева с его Заднепровским наместничеством. Перетасовать полки, убрать подальше ненадежных офицеров, укрепить штабы комиссарами. А потом… Треть объединенной армии пойдет на юг причинять добро неприсягнувшим городам, начиная с Орла, Харькова и Киева, а две трети через всю страну двинутся на северо-запад, откель грозить мы будем шведу. На юг же потащат обозы с провиантом, причем, не только для Румянцева, но и для крымского корпуса — я решил, не дожидаясь решения Долгорукова, накормить его людей. Не шантажировать же их голодом? Достаточно уж того факта, что в их направлении движется сила, превышающая все войска, расквартированные в Крыму. И только им решать, быть битве или братанию.

Боялся ли я, отправляясь на заокское поле, где принимал присягу? О, еще как! Никитин, тот вообще заикаться начал. Муромцев не брать, плотным кольцом меня не окружать, армию видом моей охраны в смущение не приводить… Многие тысячи вокруг — и все с оружием. Страшно, аж жуть, как пел Владимир Семенович. Пронесло! Не сработал эффект висящего на стене ружья. Все-таки что-что, а дисциплина в старой армии — это что-то с чем-то. И верность полковому знамени — тоже. Меня удивило, что лишь ничтожный процент старослужащих солдат выбрал статус ветерана и покинул свою часть…

По мере приближения к Москве река становилась все шире, многолюднее. Навстречу попадались груженые барки, рыбацкие лодки. А потом, когда уже показались вдали золотые маковки кремлевских соборов, я увидел его. То, что должно было стать еще одним символом новой России, символом ее движения вперед, к прогрессу, к новой жизни.

Посреди реки, пыхтя и окутываясь клубами белесого пара, медленно, но уверенно, против течения, двигалось нечто невиданное. Деревянный корпус, похожий на большую барку, но без парусов. А по бортам его мерно вращались огромные колеса с широкими лопастями, взбивая воду в пену. Из высокой железной трубы, торчащей посреди палубы, валил густой дым, смешиваясь с паром. И от всего этого сооружения исходил ритмичный, глухой стук и шипение, словно там, внутри, ворочался и дышал какой-то гигантский железный зверь.