Эхо древних звёзд (СИ) - "Charmonium" - Страница 40

– Моя жена... Моя дочь... Где моя дочь? – его голос срывался, хрипел, превращался в рык. Пальцы сжимались в кулаки так сильно, что ногти впивались в ладони. Врачи говорили что-то о стабильном состоянии, о том, что ребёнок слишком маленький, но живой. Он даже не слышал их – перед глазами стояло только лицо Сары. Её улыбка, когда она говорила о будущем материнстве. Её руки, поглаживающие округлившийся живот.

Полицейские докладывали что-то про ограбление, про случайную жертву, про задержанного подростка-ксендрианца. Но слова были пустыми звуками. Оттавио слышал только один звук – писк кардиомонитора, к которому была подключена его новорожденная дочь.

Маленькая, хрупкая, вся в проводах и трубках. Он смотрел на неё через стекло реанимационного отделения и видел только одно: последний кусочек Сары, который ему оставили. Его маленькая принцесса, ради которой мать отдала свою жизнь.

– Я защищу тебя, – прошептал Кросс, прижимая лоб к холодному стеклу.

Оттавио поклялся сделать так, чтобы никогда и никто не смог причинить ей боль.

В ту ночь что-то умерло в Оттавио Кроссе. То, что делало его человеком. Осталась только оболочка, заполненная холодной яростью и жаждой мести всем, кто хоть как-то походил на убийцу Сары.

– Прости меня, – шептал он, глядя на спящую девочку через стекло. – Прости, что не смог защитить маму.

Оттавио больше не мог позволить себе любить. Любовь к Саре сделала его слабым. Любовь к миру и окружающим убила Сару. Теперь осталась только одна эмоция – холодная, расчётливая ярость.

Каждый шаг по городским улицам был как удар ножом – те же места, где они гуляли с Сарой, выбирая имя для малышки. Каждый угол напоминал о её смехе, о том, как она шутила, что он будет баловать дочь больше, чем её.

Именно Сара захотела жить на Астерионе - прогрессивной планете, где не чурались не-людей. Планета с небольшими кварталами для инопланетян-беженцев, чьи планеты были захвачены человечеством. И сейчас Оттавио смотрел на последствия милосердия и доброты Сары. Когда Кросс зашёл в тюрьму, где держали арестованного, - никто не остановил его. Полицейские предпочли сделать вид, что не понимали, зачем он здесь.Тощий мелкий ксендрианец. Сжавшись в комок, он сидел в дальнем углу камеры и трясся от страха. Ещё бы. Уже тогда имя Оттавио Кросса было на устах у всех. Просто тогда его еще не называли Палачом.

Оттавио увидел того ксендрианца в камере и... Что-то внутри сломалось. Не было ни мыслей, ни эмоций – только первобытная ярость. Хруст костей под пальцами, истошные крики жертвы – всё это казалось далёким, нереальным. Он действовал как автомат, методично разрывая на кусочки плоть существа, убившего его жену. Кровь забрызгала стены, лицо, одежду – но он не чувствовал ничего. Только пустоту там, где раньше была любовь.

Когда Оттавио смотрел на чуть повзрослевшую Лиру, его желудок сворачивался в тугой узел, как старая тряпка, выжатая до последней капли. Светлые волосы, которые он собирал в тугой хвост, – точно такие же ниспадали на плечи дочери. Голубые глаза, холодные и пронзительные, словно осколки льда, как будто Кросс смотрел в зеркало, а не в лицо маленькой девочки.

Он часто смотрел на фотографию Сары. Каштановые волосы, карие глаза — все это растворилось в памяти, как кровь в воде. Лира же… Дочь была точной копией его самого. Отражение Оттавио в миниатюре. Ни единого намека на мать. Ни изгиба бровей, ни мягкости губ, ни теплоты взгляда. Только Оттавио. Только его черты, его холод.

Вместо того чтобы стать связующим звеном между ним и Сарой, Лира стала напоминанием о том, чего он лишился. Она была живым памятником его потере, но не такой, какой он хотел бы ее видеть.

Это вызывало в нем что-то, что он не мог контролировать. Отторжение. Не к дочери. К самому себе. Оттавио хотел ненавидеть ее за это. Хотел возненавидеть эти светлые волосы, эти голубые глаза, эту холодную сосредоточенность, которая так походила на его собственную. Но вместо этого ненависть обращалась внутрь. На себя.

– Почему ты не похожа на нее?! — кричал Оттавио однажды, когда она была еще маленькой. Лира тогда замерла, как испуганный зверек, и посмотрела на него своими огромными глазами. – Почему ты не можешь быть больше похожей на свою мать?

Она не ответила. Только опустила голову и закусила губу. А он смотрел на нее и чувствовал, как что-то внутри него медленно умирает. Как будто с каждым днем она становилась все больше его частью, и все меньше — Сары. И это разрывало его на части.

Ночами он лежал без сна, представляя, каково было бы сейчас, если бы Сара была рядом. Если бы она могла обнять их обоих.

Иногда Оттавио подходил к кровати Лиры, пока она спала. Смотрел на неё. Пытался найти хоть что-то. Хоть малейший намек на Сару. Но находил только себя. И это сводило его с ума.

– Прости меня, — шептал Оттавио, когда был уверен, что дочь не слышит.

Оттавио Кросс сидел в кресле, которое когда-то принадлежало командующему базой. Теперь это был его трон – чертовски неудобный символ власти, обтянутый искусственной кожей, со сломанным подлокотником. Перед ним крутились голограммы: Лира в столовой Зенотара, Лира на лекциях, Лира с этим мальчишкой – Лео. Мерзкий щенок с лицом, слишком красивым для собственного блага, и руками, которые слишком часто тянутся к его дочери.

Он наблюдал за каждым их взаимодействием. Вот Лео протягивает ей стакан сока. Вот кладет руку на спинку её стула. Оттавио пальцами впивался в подлокотник, представляя, как сжимает шею парня. Но потом видел, как Лира улыбается в ответ, и что-то внутри него замирало. По крайней мере, она выбрала человека. Не этих мерзких тварей, которых он годами вырезал как раковую опухоль из тела человечества.

– Зенотар, – прошипел Кросс, разбивая очередную чашку о стену. Чертовы трусы-идеалисты, решившие построить райское царство прямо в космосе. Как Лира вообще решилась туда поступить? Его дочь, его кровь, живет бок о бок с этими... существами. С теми, кто когда-то убил её мать. Он помнил каждый их вид, каждую особенность анатомии – все эти данные были выбиты в его мозгу вместе с количеством убитых им лично.

Информация текла рекой, но главного Оттавио всё равно не знал – где они сейчас. Проклятая академия была как призрак, постоянно меняя орбиту. Однажды Кросс почти поймал их след. Это сводило его с ума – неспособность добраться до собственной дочери. Единственного, что осталось от Сары.

Его люди собирали данные месяцами. Фотографии, записи разговоров, даже анализ меню в столовой Зенотара. Всё это создавало причудливую мозаику жизни, которой Оттавио не мог коснуться. Он знал, что Лира предпочитает есть на завтрак, во сколько просыпается, какую сторону коридора выбирает, идя на занятия. Но не помнил запах её волос или звук смеха.

Каждую ночь Оттавио просматривал новые данные, пока комната не начинала расплываться перед глазами. Иногда он представлял, как входит в её комнату в Зенотаре. Как дочь поворачивается к нему, и на её лице появляется узнавание. Объятия. Прощение. Но эти фантазии всегда заканчивались одинаково – он видел глаза Сары, полные упрёка. “Почему ты бросил её?”

А потом приходили другие мысли. Мысли о том, как он войдет в Зенотар не как отец, а как Палач. Как очистит это гнилое место от всех этих тварей. Как покажет дочери истинную природу тех, с кем она живёт. Эти мысли были как наркотик – они жгли и одновременно успокаивали.

Но глубоко внутри, там, где ещё оставались остатки человека, Оттавио просто хотел увидеть Лиру. Просто поговорить. Просто спросить, как она. И может быть, сказать, что он любит её. Хотя бы один раз. Хотя бы шепотом. Потому что в конце концов, под всей этой яростью и ненавистью, он оставался её отцом. А она – его маленькой девочкой, которая когда-то спрашивала, почему папа так редко улыбается.

Эта мысль была последней каплей. Оттавио поднялся, сметая осколки очередной разбитой чашки, и направился к своим людям. Нужно было больше данных. Больше информации. Что угодно, чтобы заглушить этот голос внутри, который всё ещё помнил, как держать ребёнка на руках.