Джунгли, Секс и Чипсы! (СИ) - "Focsker" - Страница 26

Добрыня прав. Ради чего или кого бежать? Ради другой стороны джунглей, другой рассы, вида, размера пизды? По факту, сейчас мы как у Христа за пазухой. Как новорожденные дети у груди матери. Если чего-то не хватает, придут Кетти, если где-то нужно покопаться в земле, свалить пальму или что-то необычное — тоже Кетти. За исключением нескольких случаев к нам относятся очень даже сносно, а иногда даже с привилегиями. Уверен, испытай наше поселение голод, и ради мужчин, в ответ на мою просьбу, эти кошки благородно и жертвенно последний рыбий хвост со своего стола мне бы передали. Зараза… Нет, глупыми детскими побегами, скандалами и прочим дело не решить. Тут нужно думать, кардинально переглядывать свою точку зрения, подстраивать под реалии этого мира. Всё, что у меня есть — это член. Но что с ним делать? Его можно разве что засунуть или высунуть. А больше, только знания, история, хитрость…

Меня посетила идея, та, с которой я уже засыпал и благополучно забыл.

Сувать и высовывать — это, конечно, хорошо, но есть ведь те, кто более заинтересован в том, чтобы сували именно в них. Заручившись поддержкой самых богатых и самых влиятельных, частично показав свою полезность и контроль над органом, любую страждущую ждет успех, потомство. Больше всего в этом мире бабы хотят забеременеть, а значит нужно просто дать им шанс, заинтересовать. А после, словно я серый кардинал, стать с боку от капитана, у руля всего женского мира.

Через пизду, член и постель я пробьюсь на самые вершины этого мира и защищу всех, кто, как и я, оказался на этой чуждой земле!

Совет Кетти, селение Кс-кс.

— Вы нас обманываете! — воскликнула однохвостая, старая кошка с откушенным левым ухом и стальным ошейником на шее. — Пока наши самцы, честь по чести, исполняют волю Чав-Чав, пока горестно рыдают, когда их насилуют эти вонючие шавки, вы поступаете точно так же. Вы насилуете Агтулх Кацепт Каутль, пока мы не видим!

— Это ложь! — криком на крик отвечает двухвостая старейшина Олай Дав-Вай. — Агтулх Кацепт Каутль болен, ранен и проклят. Ваше неверие в наши чистые помыслы — угроза для всего плана!

Среди пяти старших женщин рода Кетти всегда царило недопонимание и конкуренция. Пять сестёр, пять наследниц, и лишь одна, от матери и отца унаследовавшая величайшее из наследств — второй хвост, хвост всевластия, давший ей при рождении силу и скорость сразу двух кошек. Обладавшие двумя хвостами во всех отношениях превосходили других воинов племени. Считалось, что предки их могли даже общаться и контролировать духов. Поэтому в честном бою никто не мог конкурировать с двуххвостыми, и, дабы не лить понапрасну кровь, тот, кто от богов получал два хвоста, становился лидером племени.

Двое из трёх старейшин семей, вместе с большей частью своих детей, находились на служении Чав-Чав. Как самый слабый вид, их использовали для самого низменного и унизительного труда: убирать дерьмо, прислуживать за столами, мыть посуду с возможностью доедать остатки, крошки со столов более сильных семей. Две из четырёх участвовавших в жеребьёвке однохвостых сестёр стали рабынями Чав-Чав и уже десять лет страдали вместе со своими семьями, требуя вновь бросить жребий, сменить оковы на долгожданную свободу. Грызня между кошками выходила на новый уровень. Чав-Чав знали, кому и о чём нашёптывать, как ссорить, разделять, а потом властвовать над теми, кто за крупицу власти и свободы был готов предать родную семью.

Главный воин племени, сильнейшая из второго поколения Кетти, та, что победила в бою красную, пышущую жаром птицу, та, что нашла Агтулх Кацепт Каутль, видела: вот-вот между её матерями случится страшное, и это полностью разрушит её планы.

— Позвольте говорить! — поправив красное перо так, чтобы все вспомнили, кто просит, выходит вперёд к «камню единства», главный воин.

— Укому, дочь моя, говори, вразумляй эту двухвостую, так больше продолжаться не может… — обратилась к дочери одноухая мать, которая тайком передала своего первенца под опеку двуххвостой сестры в надежде сохранить несчастную от участи рабыни.

— Мама, — играя мышцами, напрягшись, показав всем местным самкам свою гордость, свой пышный мех на спине, хвосте и руках, Укому произносит: — Нужно подождать. Агтулх Кацепт Каутль примиряется, приживается как чужак на новом месте. Его проклятье вполне реально, ведь Цветок его расцветает тогда, когда у других свирепые ветра прижимают побеги к земле. Я верю в Кацепт Каутль, вижу, как горят его глаза при наблюдении за нашими самками.

— Ты разбиваешь мне сердце, дочь моя, — говорит одноухая, лишившись поддержки той, на которую рассчитывала больше других.

— Мама, Кацепт Каутль награждён просто изумительным проклятьем, хотя сам об этом не знает, не падайте духом!

— Да что за проклятье такое? — четыре из пяти кошек требуют ответа от своего вождя, что до сих пор старательно обходила этот вопрос. Она хотела, чтобы её дочь стала первой, хотела, чтобы та непременно забеременила, но боги наказали её за жадность.

— Агтулх Кацепт Каутль цветёт лишь тогда, когда его стебель сам находит достойную пчелу. Если рядом с ним окажется та, кто его заинтересует, его корень тут же станет твёрдым!

— Вздор! — недовольно, чувствуя, что её обманывают, кричит вторая сестра.

— Этого не может быть, цветы не цветут по желанию! — кричит пятая.

— Дочь, так не бывает. Это противоестественно… — разочарованно, не веря в свою кровиночку, ту, о которой вспоминала горькими ночами, склоняет обречённо голову одноухая. — Процесс цветения очень важен, за самцом нужно ухаживать, выхаживать цветок долгими часами, иначе он может не подняться. У молодых самцов на подготовку обычно уходит до двух-трёх и трети светового дня на игры, цветение и покрытие самок. У взрослых, с помощью ласки и прикусываний, может расцвести лишь под четвёртой-шестой Агохлу и Онохо; там главное стараться и не сдаваться.

— Моим кошкам удалось заставить его цвести сразу, в час угрозы. — Понимая, что готова сознаться в своём главном грехе перед советом, Укому снимает нож и кладёт на святой камень. — Я и мои сёстры изнасиловали Агтулх Кацепт Каутль при первой встрече. — Кошки охнули, одноухая подорвалась с места, схватившись за сердце.

— Это ещё не всё, — не глядя матери в глаза, продолжает покаявшаяся воительница. — Мы были грубы, жестоки, я обещала убить его сестру. Заломала его, стала кусать под святым корнем, мять и облизывать его, а после велела нашим Кетти оседлать его и делать всё, что заблагорассудится. Похоть овладела мной, я начала понимать важность этого самца лишь спустя несколько дней, когда пелена стала сходить с наполненного похотью и удовольствием разума.

Четыре старшие Кетти в племени заскрежетали зубами. «Как кто-то из их племени, из Кетти, мог так поступить с драгоценным самцом, со святым? Как жестоко, несправедливо!» — думала каждая из старейших сестёр.

— Разве такой я тебя растила, Укому? Неужели эта двуххвостая ведьма на тебя так повлияла? — упала на своё место одноухая, стыд и позор свалились на её плечи.

Дочь, с покаянием грешницы, представшей на суде, продолжает свой рассказ:

— Когда у него расцвел, Агтулх Кацепт Каутль, нет… Тогда я подумала, что это кто-то из-за гор, заморский варвар. Разум затуманила жадность к той, на кого самец смотрел так, как никогда ни один из увиденных мной самцов не глядел на самок. Он был готов умереть, отдать жизнь за… за трусливый, завернутый в ткани, плачущий кусок мяса. Мне кажется, своими действиями я самолично нанесла племени удар в спину, а… — голос Укому задрожал; впервые с детства, с того дня, когда её толпой, при сёстрах, отдубасили палками Чав-Чав, обвинив в том, что сами сделали. Тогда Укому обещала себе никогда больше не лить слёз, но сейчас, каясь перед матерью, что расскажет её сестрам, дочери, так же попавшей в рабство и мучившейся без самца, не могла сдержать слёз. Укому стыдно, до смерти стыдно.

— Мать моя, в том, что Агтулх Кацепт Каутль не даёт нам семян, моя и только моя вина. Есть вероятность, что я нарушила цикл созревания, что он ненавидит нас из-за меня. Я пренебрегла ритуалом, неправильно воспользовалась дарованной богами силой, и, возможно, за это его настигло проклятье, о котором он постоянно говорит. Я говорила с ним, угрожала, и сейчас держу в страхе. Я и только я виновата, а значит, и отвечать мне. — Лоб Укому упирается в землю. — Возьмите мой нож, перережьте горло, что отдало столь ужасный приказ, и отнесите ему голову. Пусть смерть моя снимет проклятье, погасит ненависть и вновь объединит пять сестёр в единой надежде вырваться из-под тирании Чав-Чав. В его корне — наше будущее!