Джунгли, Секс и Чипсы! (СИ) - "Focsker" - Страница 20

— Ну… — Показала клыки воительница, — что за дар?

— Это… ну… — Всё, пизда, мне пиздец… — Это дар богини любви!

— Хватит уклоняться от ответа, — схватила меня когтистой лапой за плечо кошка, — я спросила, что за дар⁈

— Дар внезапной любви! — Крикнул я, зажмурив глаза. Боже, какая дичь, что за хрень, мне точно сейчас переебут!

Сщурившись и приготовив голову к очередной оплеухе, чувствую, как атмосфера разряжается. Меня не бьют.

— Дар внезапной любви? — Наклонив голову на бок, заинтересовано виляя хвостом, глядит на меня с вопросом зеленоглазая бестия. — Это как? Это случайное благословение богов? Как оно работает? Говори, мне интересно, это много объясняет, пока я верю тебе.

Всё, или пал, или пропал, нужно идти ва-банк, врать, лгать и ещё раз лгать, главное делать это убедительно.

— Этот дар пришёл ко мне в одинадцатилетнем возрасте. Мне приснилась очень красивая женщина, самка. Она что-то говорила, а после я проснулся, и он уже стоял, как камень… и стоял несколько дней и ночей, пока я сам не ослабил его собственными руками.

Кошка охнула, схватилась в ужасе за лицо.

— Какой ужас, он не стоял у тебя до одинадцати, а после ты сам… То есть, спустил первое, святое семя в землю?

— Ну, можно сказать и так… — Отвел я взгляд в сторону. В туалет я его спустил, но какая разница, тут почти всё пиздеж чистой воды.

— Идиот! Это же святотатство, величайший грех! Ты отнял нерождённую святую жизнь! — Схватила меня за плечи кошка, подсказав продолжение для истории.

— Именно! Боги разгневались, отняли у меня право любить.

— О горе-то какое. — В глазах кошки истинный ужас. Я видел, как зрачки её сузились, как зубы сжались. — Но при этом он у тебя цветёт, значит…

— Да, — склонил голову я. — Сила корня по-прежнему со мной, но не я выбираю день, не я выбираю с кем и когда. Всё решают боги.

— Идеально! — Потянув меня к себе, вдавливает мою голову меж своих упругих сисек кошка. — Значит ты мой шанс, нет, наш шанс. Агтулх Кацепт Каутль, я верю тебе, и теперь постоянно буду с тобой.

Блять, мне кажется, что-то пошло не так. От неё держаться подальше нужно.

— А может не надо?

— Надо, Агтулх Кацепт Каутль, надо, — сжав меня ещё сильнее, пустив руки мне под штаны и сжав ягодицы, прикусывает за ухо кошка, — я заставлю тебя вновь познать истинную любовь, вместе с наследной двухвостой кровью, мы непременно поборем проклятье богов!

Рыбалка, такая как она есть, с удочкой, чем-то отдалённо напоминающим леску, поплавком, крючком и дедушкой. Самым счастливым на планете, весёлым, ещё и пьяным. Но это в конце.

День начинался как-то совсем по-ублюдски странно. Я там обманывал, обманывали меня — заговоры, племена… А в середине, где-то после двух часов дня, проснулся он… мой старый, слегка подслеповатый, пухлый герой. Батя, так я прозвал его, прежде чем одна из кошек до него добралась. Кошки уважали старость, наши «несуществующие узы», сначала к нему отнеслись как к дару, с уважением, а после охуели. Далее, с криками завязалась драка, всё приняло страшные обороты. Поклонение приняло крайне пренебрежительное отношение к мужчине, который был старше даже их самого старого самца. Дед, что летел с нами, имел полностью седую бороду, в круг выпавшие на голове волосы и вставную челюсть. В общем, с него труха сыпалась, но при этом, когда он проснулся, удивить смог всех. Явно будучи слегка пришибленным, от собственного пота, жары и повисшей над ним смуглой, ушастой кошки у постели, он подумал, что попал в ад, что какой-то черт повис над ним, желая испить кровь, и саданул ту со всего плеча. Старичок весил добрых за сто килограммов, а с этим — служба в армии и на протяжении жизни физический постоянный труд, придали кулаку нужную энергию. От удара его баба через кожаные стенки шатра вылетела. В лагере поднялся очередной вой, в палатку влетела ещё пара кошек, что так же, кто кубарем, кто с криком вылетели через тот же вход, что и вошли. Дед был страшен в гневе и, сука, не по годам силён; кричал что-то типа «за спецназ» и пиздил баб, словно омоновец, попавший на митинг. Под раздачу его безумия попали и наши девочки; хуярил дед будь здоров, всех и вся без продыху. И так ровно до того момента, пока не показался я.

— Боец, мы в аду⁈

— Батя, спокойнее, это рай! — Глядя в его безумные глаза на дрын, что уже успел окраситься кровью, говорю я. Старику уже оцарапали плечо, да и поколечённые девочки у его толстых, волосатых ног вызывали опасение. Я не ебу, с какой силой он бил, но даже их звериной выносливости не хватило, чтобы его пережить.

— Рай? Мы мертвы?

— Убери палку. Дай я тебе всё расскажу… — подошёл к деду, откинув дрын в сторону, беру со стола сосуд. Подношу стакан с раствором к плечу, хочу тряпочку приложить к разорванному когтями плечу, но тот хватает стакан большой рукой и залпом выпивает.

— Чё за хвосты, какая-то водка слабая, не может это быть раем. — откинув деревянную кружку, тот глядит на меня полными испуга глазами. — Сынок, чё здесь происходит, почему бабы с хвостами, когтями, и глаза звериные⁈ Ей-богу, демоны, сатанизм. Чёрти, повсюду черти.

— Это друзья, это Кетти, а не черти, и не в аду мы, а ещё живы, пока. Но если ты не прекратишь, можем умереть. — Всеми правдами и неправдами успокаиваю деда, откидываю от него всё оружие — палки, всё, чем можно поколечить или нанести урон. Никогда бы не подумал, что буду защищать кошек от дедушки, ебучего божьего одуванчика. Хотя морда теперь у него явно не как у одувачника, а как у скандинавского берсерка. Расцарапанная, красная, озверевшая — блять, он даже меня пугал, не говоря уже о кошках… Хотя боялись его лишь те, что помладше, другие, явившиеся утихомирить буяна, наоборот, глядели на него с улыбкой и с интересом матадора, готового усмирить своего быка.

— Эй, сынок, чёго они лыбятся, нас окружают — это каннибалы какие-то, да? — Внезапно всерьёз вступился за меня как Батя, старик. Руками он убирает меня за спину, поднимает здоровые, в пол моей головы кулаки и говорит: — Малой, сзади дыра в стене, ты беги, а я прикрою.

— Успокойся, всё нормально, они просто удивлены. Бать, ты тоже удивительный, напугал их своей силой; наверное, они пытаются обуздать тебя, они тебя хотят! — Держу того за плечи, пытаюсь успокоить, но дед заводится ещё больше.

— В последний раз меня так хотели в девяносто четвёртом в Грозном. Мне тогда ещё голову отрезать обещали. Не нравится мне это, малой. Беги, говорю тебе, пока не поздно, спасайся, а я прикрою! — Не сдавался старик, и я, едва сдерживая смех, сдался. Всё, хватит, этот старый вояка может натворить слишком много бед.

— Хватит. — Падаю на кровать, держась руками за лицо, прячу улыбку и на прямую говорю как есть. — Мир другой, мы, возможно, реально умерли, и для спасения наших баб желательно, чтобы ты был моим батей, я твой сын и так далее и тому подобное.

У деда слетели клемы, он замер.

— Теперь-то понимаешь, старый, понимаешь, почему нельзя их колечить? — Когда мы вроде как пришли к общему знаменателю, спрашиваю я. По хуй, что вокруг кошки, по хуй, что они подумают — спишу на амнезию, главное, чтобы дед сообразил.

— Да, сынок, понимаю. Бес напал… имя собственного сына забыл… — не сводя взгляда с вооружённых кошек, говорит дед.

— Алексей я, Лёшка твой, вспомнил?

— Вспомнил, сынок, прости старого. — Говорит дед, и кошки, глядя на меня, облегченно вздыхают, убирают оружие, да и дед слегка расслабиться смог. — Ты уж прости своего деда Добрыню, стар я стал, да немощен. Голова совсем слаба…

— Чё? — переспросил я. Добрыня… Серьёзно, это ж не прозвище, а реальное имя? От моей тупости дед недовольно поиграл усами, хмыкнул носом. Ну да, понимаю, сказал тупость — как сын не может знать имя отца, ебать, тефтеля тупоголовая…

— Добрыня, ха-ха, да…

— От поколения пошло, имена отцов и дедов не уважают. Добрыня я, и нет, ни сокращений, ни приувеличений — как свят. отец с матерью назвали, таков и есть! — Топнул ногой озверевший дед, отчего и я, да и кошки чутка раступились. Ебать, чё за аура у этого гнома-переростка, ростом с меня; в весе, конечно, побольше, но, бля, ручищи, взгляд, ебать…