Таких не берут в космонавты. Часть 2 (СИ) - Федин Андрей - Страница 42

В четверг перед первым уроком я поинтересовался у Лёши Черепанова, нарисует ли он портрет того мужика в майке, который портил своими пьяными выходками жизнь нашей классной руководительнице.

Алексей загадочно улыбнулся, вынул из портфеля тетрадь.

— Этого, что ли? — спросил он.

Черепанов показал мне выполненный на разлинованной странице карандашный рисунок.

Я взглянул на страницу — сразу узнал смотревшего на меня с портрета мужчину. В том числе и потому, что глядел на меня мужчина лишь левым глазом. Его правый глаз смотрел в сторону.

— Когда ты успел? — спросил я.

Лёша пожал плечами.

— Мы собирались в милицию идти, — сказал он. — Помнишь? Вот я его и нарисовал. Чтобы быстрее нашли преступника. Я его прекрасно рассмотрел. Мне его лицо даже ночью приснилось. Хорошо, что я тогда к Лидии Николаевне не один пошёл.

Я указал на рисунок пальцем (как вчера Маркелова указывала на портрет Фомича).

Спросил:

— Лёша, ты не запомнил имя этого товарища? Лидия Николаевна нам его говорила.

— Кирилл Сергеевич… кажется.

— А его фамилию?

Черепанов покачал головой.

— Фамилию не знаю, — сказал он. — Класуха нам её не назвала.

На перемене я шагал в компании Черепанова к кабинету истории. Увидел в школьном коридоре Фомича. Дмитрий Фомич провожал до учительской Веронику Сергеевну, нашу учительницу математики. Попов выглядел уверенным в себе, улыбался. Я вспомнил слова Маркеловой о том, что во время учёбы в школе Дима Попов был весёлым парнем. Невольно удивился тому, что ни одна из опрошенных мною женщин не наградила его «плюсом». Словно женщины, в отличие от меня, замечали не только крохотные шрамы от оспин на лице физрука, но и видели при помощи своей интуиции червоточины в его душе.

«Вот только Вероника Сергеевна сейчас никаких червоточин не замечает, — подумал я, взглянув на симпатичное лицо математички. — Вон, как улыбается. Или ей… нравятся такие мужчины: с червоточинами?»

После уроков я снова заглянул в кабинет директрисы. Получил очередные три письма. Порадовался (и Клавдия Ивановна вместе со мной), что количество писем пошло на убыль.

Чтение этих писем мы отложили на завтра (интерес к письмам угас даже у Иришки). До возвращения с работы Иришкиных родителей мы с Черепановым устроили в квартире Лукиных очередной концерт-репетицию.

Черепанов и Степанова ушли. Мы с Иришкой подглядывали за ними в окно: смотрели, как Лёша и Надя под руку прошли по двору. Черепанов помахивал портфелем, о чем-то рассказывал своей спутнице — Надя улыбалась.

Вечером я задержался для традиционного чаепития в компании Виктора Семёновича (сегодня мы с ним обсудили перспективы советского тракторостроения). Лишь после этого отправился на трамвайную остановку.

В четверг улица Светлая уже не показалась мне столь же мрачной, как в среду. Словно я на ней уже освоился. Я шёл к дому Серафимы Николаевны — не реагировал ни на собачий лай, ни на мрачные силуэты деревьев. Улица сегодня посветлела: небо за день очистилось от облаков, появилась Луна. Похолодало. Кончик моего носа, скулы и мочки ушей покалывал лёгкий мороз. Эмма подсказала, что сегодня ночью температура в Кировозаводске опустится до двенадцати градусов ниже нуля. Её слова подтвердили небольшие морозные узоры, которые я увидел на окнах трамвая, пока добирался до конечной остановки.

Маркелова будто бы ждала меня. Она выглянула из дома уже через десяток секунд после того, как её пёс подхватил эстафету собачьего лая, сопровождавшего меня по улице, пока я брёл вдоль заборов. Собака во дворе Маркеловой лишь несколько раз звонко тявкнула и однажды врезалась лапами в калитку, прежде чем Серафима Николаевна выглянула из дома. Женщина поправила на плечах тулуп, приставила к бровям ладонь и взглянула в мою сторону. Меня освещал только лунный свет. Но хозяйка дома меня узнала. Она крикнула, чтобы я подождал. Подозвала к себе пса и заперла его в вольере. Махнула мне рукой.

— Заходи, комсомолец, — сказала она. — Калитку за собой прикрой.

Аромат свежей выпечки я почувствовал ещё на веранде (он почти заглушил запашок лекарств и нафталина). Серафима Николаевна потребовала, чтобы я прошёл в дом. Заявила, что я пришёл вовремя: она только что допекла пышки. В доме около печи загромыхал чайник, пока я снимал пальто и ботинки. Я повесил на торчавший из стены гвоздь шапку, перешагнул порог комнаты. Увидел на столе деревянное блюдо, над которым пирамидой возвышались румяные булки. Мой живот поприветствовал этот натюрморт радостным урчанием, словно я не пил буквально час назад чай с печеньем на кухне у Лукиных.

— Садись, комсомолец, — сказала суетившаяся около печи хозяйка дома. — Почаёвничаем.

От приглашения я не отказался. Занял место за столом (уселся лицом к веранде, вполоборота к печи). Наблюдал за тем, как Серафима Николаевна заваривала чай в больших керамических кружках. К запаху выпечки в воздухе комнаты добавился аромат чая и малины. Хозяйка дома расставила чашки на столе, вытерла руки о расшитое узорами полотенце. Показала мне на булки, потребовала, чтобы я «угощался». Поинтересовалась, схватила ли милиция Димку Попова. Я заверил Маркелову, что бывший полицай со дня на день окажется «за решёткой». Признался, что в милиции пока не был. Потому что «открылись новые обстоятельства».

— Серафима Николаевна, — сказал я. — Мы предполагаем, что Попов — это не единственный оставшийся на свободе фашистский приспешник. Я сейчас говорю о тех предателях, которые терроризировали мирное население Константиновки во время Великой Отечественной войны. Поэтому мне нужна ваша помощь, как свидетеля тех событий. Ответьте, пожалуйста, на мои вопросы.

Я посмотрел женщине в глаза.

Маркелова тряхнула головой. Из-под её платка вывалилась прядь седых волос. Серафима Николаевна поспешно спрятала её обратно под ткань. Снова вытерла о полотенце руки. Будто внезапно занервничала.

— Чего ж не ответить, — сказала она. — Отвечу. Раз нужно для хорошего дела.

Она уселась за стол.

Я вынул и портфеля тетрадь и авторучку.

— Серафима Николаевна, скажите…

Маркелова охотно отвечала на мои вопросы. Память на имена и на лица у неё оказалась превосходной. Я не предполагал, что моя затея окажется настолько успешной, когда собирался сегодня в повторный поход на улицу Светлая. Серафима Николаевна легко вспомнила имена и фамилии всех бывших полицаев, упомянутых в статье из газеты «Комсомольская правда». Вспомнила сама, без моих подсказок. Рассказала она и о внешности этих людей. Описала она, в том числе, и Кирилла Сергеевича Белова. Упомянула, что у Белова косил правый глаз, за что Кирилл Сергеевич получил в деревне прозвище Косой.

— Косой? — переспросил я. — Какое запоминающееся прозвище. Кого-то описание этого Косого мне напомнило. Косит правый глаз. Чёрные густые волосы. Погодите минуту.

Я щёлкнул пряжками портфеля, вынул Лёшин рисунок. Положил его на скатерть перед Маркеловой.

Спросил:

— Серафима Николаевна, вам знаком этот человек?

Маркелова сощурила глаза, склонила голову над тетрадным листом. Тут же вздохнула. Сказала: «Щас». Метнула на тахту полотенце, поспешила к белой двустворчатой двери. Я проводил женщину взглядом. Воспользовался её отсутствием — взял с блюда булку. Тот была ещё тёплой, едва ли не горячей. Она согрела мне пальцы. Я поднёс булку к лицу, принюхался. В голове мелькнула мысль о том, что в этой новой жизни я почти наверняка не побываю в той берлинской кофейне, где засиживался со своей второй женой. Я отломил от булки маленький кусок, сунул его в рот. Прислушался к ощущениям — почувствовал сладковатый вкус сдобного теста.

Серафима Николаевна вернулась, поблёскивая стёклами очков. Ещё с порога поинтересовалась, понравились ли мне пышки. Я с набитым ртом заверил хозяйку дома, что булки у неё получились превосходные. Запил тесто чаем — тот уже слегка поостыл. Серафима Николаевна попросила, чтобы я ел, не торопился. Заверила, что меня «никто не гонит». Пообещала, что «положит» пышки мне «с собой». Уселась за стол. Она придвинула к себе сделанный Черепановым рисунок, чуть сдвинулась в сторону — убрала со страницы свою тень. Почти минуту она вглядывалась в портрет. Я видел, как её пальцы стиснули край столешницы, смяли скатерть.