Таких не берут в космонавты. Часть 2 (СИ) - Федин Андрей - Страница 39

Я невольно вздрогнул.

Сказал:

«Бедная Лидия Николаевна. Надеюсь, она хорошо утеплилась. Я её будто бы на северный полюс отправил».

После уроков я заглянул в кабинет директрисы и получил от неё ещё семь писем. На одном из конвертов я заметил нарисованные красным карандашом сердечки. Клавдия Ивановна положила его в стопке поверх других. Я подумал, что письмо с сердечками (без сомнения) вызовется сегодня прочесть моя двоюродная сестра Иришка.

Я не ошибся: письмо с сердечками прочла Лукина. Она же и написала на него ответ. Вот только этот ответ Иришка писала в хорошем настроении. Потому что адресовала она его не взрослой девице «с красивыми глазами», а юной пионерке пятикласснице Насте Солнцевой из деревни с романтичным названием Подсолнухи.

Вечером я снова отправился в очередной поход по городу. Сегодняшней целью я выбрал Маркелову Серафиму Николаевну, проживавшую едва ли не на самом краю города: на улице Светлая. Выбрал я Маркелову именно из-за названия улицы: сегодня меня «потянуло к свету». Черепанов и Надя Степанова отправились по домам. А я уже затемно явился на трамвайную остановку. Ждал трамвай, любовался на мелькавшие около лампы фонаря крупные снежинки, походившие на мошкару. Представлял, как сейчас Лидия Николаевна Некрасова после долгой езды в поезде наслаждалась в Новосибирске «настоящим сибирским» морозом.

Ещё в субботу я выяснил у Эммы, что от Кировозаводска до Новосибирска поезда ехали почти трое суток. По моим прикидкам в данную минуту Некрасова уже грелась в гостинице. Если только она на ночь глядя не помчалась в посёлок Гавриково. От «кировозаводского» мороза я за десять минут ожидания на остановке сильно не пострадал (лишь слегка замёрзли мочки ушей). В салоне трамвая было многолюдно, словно сейчас был час пик. Первое время я стоял у окна, придерживал рукой шапку, нюхал духи навалившихся на меня с двух сторон женщин. Через двадцать минут стало просторнее: большая часть пассажиров вышли на остановке «Улица Горького».

Я доехал до конца маршрута: выбрался на улицу около Октябрьского рынка. Остановился под фонарём и прикинул свой дальнейший путь. Если карта не врала, то улица Светлая находилась в той стороне, где я не увидел никакого света, кроме светлого пятна на месте спрятавшейся за облаками луны. Снегопад закончился. Он засыпал тротуары, тропки, спрятал от меня следы людей. Будто для полноты картины вдалеке завыла собака: она подала голос примерно там, где находился за чёрными пятнами деревьев дом гражданки Маркеловой. Я прижал к голове кроличью шапку (почти спрятал под неё уши), сжал в руке ручку портфеля.

Пробормотал:

— Scheiße.

Зашагал в темноту.

Улица Светлая походила на деревню, прижавшуюся одним боком к городу Кировозаводск. Фонари на ней оказались редким явлением. За заборами и деревьями садов то здесь, то там светились окна одноэтажных домов. Маршрут по карте я запомнил. Поэтому свернул в нужную сторону. Нумерацию домов считывал с почтовых ящиков, что висели на заборах около калиток. Без приключений добрался до дома Серафимы Маркеловой (хотя временами мне казалось, что из дворов вот-вот выбегут своры злющих псов и попортят мне брюки).

Обитавший во дворе Маркеловой пёс тоже рванул мне навстречу, врезался лапами в ворота, поприветствовал меня звонким лаем. Его голос сработал звонком: на его звуки из дома выглянула невысокая женщина в валенках и в овчинном тулупе. Она прикрикнула на пса (тот моментально затих, подбежал к хозяйке и прижался к её ногам). Женщина посмотрела в мою сторону (поднесла руку к бровям) и не спеша зашагала по засыпанному свежим снегом двору. Остановилась в двух шагах от меня, но за забором.

— Чего надо? — спросила она.

— Вы Серафима Николаевна Маркелова?

— Я. И что с того?

Я привычной скороговоркой представился и сообщил о цели своего визита.

— А! — воскликнула Маркелова. — Комсомолец!

Женщина улыбнулась и будто бы подобрела.

— Бабы говорили, что ты придёшь. Говорили, троих мужиков мне покажешь. Погодь минуту: я собаку закрою.

Женщина подвела пса к деревянному вольеру, подтолкнула замершего в нерешительности зверя ногой и прикрыла за ним дверцу.

Махнула мне рукой.

— Проходи в дом, комсомолец. Ноги у порога отряхни.

Я послушно исполнил рекомендации хозяйки дома, прошёл на веранду. Вдохнул запахи лекарств и нафталина. Снял шапку, сунул её подмышку. Остановился около массивного стола, много повидавшего на своём веку. Выждал, пока хозяйка дома прогулялась за очками.

— Ну, показывай, комсомолец, чего принёс, — сказал женщина.

Она надела очки с любопытством взглянула мне в лицо. Я вручил женщине открытку-приглашение. Выдал тираду о грядущем концерте. Вынул из портфеля тетрадь с портретами физруков. Положил её на столешницу, открыл.

Серафима Николаевна склонилась над рисунком. Сперва она хмыкнула. Затем мне показалось, что Маркелова вздрогнула и побледнела. Женщина подняла на меня глаза, решительно ткнула пальцем в тетрадный лист.

С неожиданной злостью в голосе она заявила:

— Вот этого знаю. Подлюку.

На окне веранды покачивалась голубая в белый горох занавеска. С улицы доносились жалобные завывания запертого в вольере пса. Под ногами хозяйки дома чуть слышно поскрипывали окрашенные коричневой краской половицы.

Серафима Николаевна снова ткнула пальцем в рисунок и добавила:

— Конечно, я его знаю. Никогда эту подлюку не забуду. Пусть даже не надеется.

Я заглянул в тетрадь — обнаружил, что Серафима Маркелова указывала на портрет Фомича (Попова Дмитрия Фомича).

Женщина сообщила:

— Это Димка Попов, мой одноклассник. Фашистская шавка. Это он набросил петлю на шею моего брата.

Голос женщины дрогнул.

Серафима Николаевна скривила тонкие губы.

— Постарел, подлюка рябая, — сказала она. — Но почти не изменился.

Мне показалось, что плечи женщины едва заметно тряслись, словно от холода.

Маркелова посмотрела на меня и спросила:

— Откуда у тебя эта Димкина рожа? Накой ты его нашим бабам показывал? Неужто жив ещё этот подлюка? Не может быть. Я думала, его давно уже к стенке поставили. Или в лагере сгноили. Сама бы ему глаза выцарапала. Где ты его видел, комсомолец? Откуда у тебя его портрет? Кто его нарисовал? Попов сейчас здесь, в Кировозаводске?

Я заметил: женщина всё ещё оттопыривала указательный палец, будто намеревалась снова ткнуть им в портрет Фомича.

Этот палец шевелился, словно рисовал в воздухе крохотные окружности.

— Серафима Николаевна, вы уверены, что не обознались? — спросил я.

— Я⁈

От громкого звука задребезжали оконные стёкла.

Взгляд Маркеловой мне на секунду показался безумным.

Серафима Николаевна покачала головой и сказала:

— Иди за мной, комсомолец. Обувку не сымай. Снег на улице сейчас чистый.

Она резво протопала мимо меня, на ходу дёрнула за рукав моего пальто. Я развернулся в тесном коридоре, зашагал вглубь дома следом за Маркеловой. Очутился в комнате, где под потолком светила желтоватая «лампа Ильича», у стены едва слышно потрескивали угли внутри русской печки, тихо бормотал голосами дикторов стоявший на тумбе около зашторенного окна экзотичного вида радиоприёмник «Атмосфера-2». Серафима Николаевна указала на прикрытую полосатым покрывалом тахту.

— Присядь пока, комсомолец, — сказала она. — Погодь.

Она прошла через комнату, распахнула двустворчатые двери, окрашенные белой краской. Я расстегнул пальто, уселся на тахту (почувствовал под собой жёсткие пружины). Не без интереса взглянул на печь (вспомнил о камине, который по моему заказу сложили в гостиной моего дома в пригороде Берлина). Сразу отметил, что печь в этом доме использовали не только для обогрева жилища, но и в качестве кухонной плиты (на печи стояла чугунная сковорода и покрытая жёлтой эмалью кастрюля).