Таких не берут в космонавты. Часть 2 (СИ) - Федин Андрей - Страница 21

Максим Григорьевич кивнул, развернул тетрадный лист, обвёл взглядом притихший класс.

— Дорогая Светочка… — прочёл он.

'Дорогая Светочка!

Я предчувствую: ты расстроишься, когда я открою тебе свою тайну. Вспомнишь обо мне с презрением. Задумаешься над тем, с какой целью я написал тебе это письмо. Возможно, посмеёшься надо мной.

Я сдерживал вспыхнувшие в моей душе чувства с нашей самой первой встречи. Ещё тогда я рассмотрел твою красоту и твою нежную натуру. Но постеснялся сразу с тобой поговорить. Потерял много времени.

Я понял, что между нами много препятствий. Я стал жертвой несчастной судьбы. Оторвал сердце от всего, что мне было дорого, и, будучи одиноким, думал, что свобода и покой заменят счастье.

Как же я ошибался! Как же я теперь наказан!

Теперь я понял, что находиться рядом с тобой, видеть тебя каждую минуту — это истинное счастье! Сейчас у меня такого счастья нет. Я тенью следую за тобой. Любуюсь твоей улыбкой, твоими глазами. Слушаю твой голос.

Проходит день за днём. Жизнь стремительно проносится мимо. А мы всё ещё не вместе. Я знаю, что срок моей жизни ограничен. Но трачу его на бесполезные занятия. Вместо того, чтобы быть рядом с тобой.

Я опасаюсь, что в моём признании ты увидишь хитрость и презрение. Представляю, как ты возмутишься. Но если бы ты только знала, как я измучен жаждою любви! Как я устал претворяться счастливым!..

Но разве возможно счастье, если ты не рядом со мной? Я часто смотрю на тебя и представляю, как сжимаю тебя в своих объятиях. Как признаюсь тебе в любви — многословно, в красивых выражениях.

Но вместо признаний я лишь дарю тебе холодные улыбки. Притворяюсь спокойным. Веду с тобой беседы. Хотя при этом желаю застонать от боли и от разрывающего мне душу нестерпимого горя.

Нет!

Такое не может больше продолжаться. Я теперь не буду противиться своим чувствам: сил на это у меня попросту не осталось. Я решил: будь, что будет! Теперь я в твоей власти. Жду твоего решения'.

— … Жду твоего решения, — прочёл Максим Григорьевич.

Он опустил руку с письмом, посмотрел на притихших школьников.

— Письмо без подписи, — сообщил он.

По классу прокатились девичьи вздохи.

Учитель взглянул на меня, хмыкнул и добавил:

— Я рад, Пиняев, что ты хоть подпись свою под этим сочинением не поставил. Пощадил мои нервы. Большое тебе спасибо от поклонника русской классики.

Максим Григорьевич взмахнул рукой — изобразил реверанс.

Он снова потряс рукой и спросил:

— Пиняев, ты объяснишь мне, что это?

— Предполагалось, что это признание в любви, Максим Григорьевич, — сказал я.

— Ну, так признался бы своими словами! Что тебе помешало? Описал бы свои чувства…

— Сложно описать то, чего нет, Максим Григорьевич.

— Поэтому ты позаимствовал признание у Пушкина?

— Пушкин в таких делах превосходно разбирался, — сказал я. — Неплохо ведь получилось! Вы так не считаете?

Максим Григорьевич хмыкнул.

— Да, получилось презабавно, — согласился он. — Но зачем ты писал о том, чего нет? Какой в этом смысл?

Учитель развёл руками.

— В качестве эксперимента, — сказал я.

Максим Григорьевич поправил дужку очков.

— Ну-ка, ну-ка, — произнёс он. — Просвети нас о сути твоего эксперимента. Не сомневаюсь, товарищам будущим выпускникам тоже интересно узнать о нём подробнее, как и мне.

Я улыбнулся, дёрнул плечом.

— Вчера случилось некое событие… — начал я.

— Клубничкина приходила, — уточнила Надя-большая.

В классе, будто шум ветра, прозвучали шепотки.

— … После которого друзья обвинили меня в чёрствости и бесчувственности, — продолжил я. — Вот я и показал им, чего стоят все эти сценические игры в высокие чувства по системе Станиславского. Написал вот это письмо. Точнее, продиктовал его. Моя сестра и Лёша Черепанов по причине своей доверчивости и вере в людей полагали, что Света Клубничкина оценит моё признание.

Я указал на письмо.

Ученики десятого «Б» синхронно повернули лица в сторону тетрадного листа, который всё ещё держал в руке Максим Григорьевич.

— Я с ними поспорил. Заявил, что все эти томные взгляды и жалобные слова известная особа использовала лишь потому, что привлекала к себе внимание публики. Я предсказал, что и это моё письмо она использует с той же целью: чтобы пробудить зависть у сверстниц. Я поспорил с друзьями, что часа не пройдёт, как моё «любовное послание» пойдет гулять в школе по рукам…

— Сколько прошло времени? — спросил Максим Григорьевич.

— Лёша Черепанов передал Светлане Клубничкиной письмо сегодня, перед началом первого урока…

Я изобразил задумчивость.

— Первым уроком у них была литература, — сказал учитель. — Я заметил гулявшее по рядам письмо в первой половине урока.

Я сообщил:

— Получается… час не прошёл.

— Действительно, — согласился Максим Григорьевич. — Не прошёл.

Он ухмыльнулся, поправил очки, тихо добавил:

— Женщины… они такие.

Максим Григорьевич загадочно улыбнулся.

Но он тут же покачал головой, взглянул на меня и спросил:

— Пиняев, так… я покажу в учительской твоё письмо? Уж очень мне понравился твой пересказ классика. Коллеги оценят.

Учитель вновь продемонстрировал десятому «Б» классу белые зубы.

— Покажите, Максим Григорьевич, — согласился я. — Только уточните, что я его сочинил ради шутки.

— Разумеется, Пиняев. Скажу. Присаживайся.

Максим Григорьевич повёл рукой: сверху вниз.

Я уселся за парту; заметил, как Черепанов смахнул со своего виска каплю пота.

Видел, как хмурили брови и перешёптывались мои одноклассницы.

Максим Григорьевич сунул письмо в карман и обратился к классу:

— Подскажите, товарищи будущие выпускники, какое стихотворение Александра Сергеевича Пушкина пересказал в прозе Пиняев?

Вверх взлетела лишь одна рука — её подняла комсорг десятого «Б» класса.

— Слушаю тебя, Веретенникова, — сказа учитель литературы.

Комсорг резко вскочила с лавки, вытянулась по стойке смирно.

— Предвижу всё: вас оскорбит печальной тайны объясненье, — процитировала Надя-большая. — Какое горькое презренье ваш гордый взгляд изобразит!..

Она улыбнулась и заявила:

— Это письмо Евгения Онегина к Татьяне Лариной из романа «Евгений Онегин»!

— Молодец, Веретенникова, — сказал Максим Григорьевич. — Пятёрку ты заслужила. Хоть тебя я чему-то научил.

Он улыбнулся, сверкнул большими резцами и сообщил:

— Спасибо Наде за правильный ответ. А мы продолжим урок. Сегодня мы с вами поговорим не о Пушкине, а творчестве советского писателя, поэта, прозаика, драматурга, журналиста, общественного деятеля и публициста Максима Горького.

После уроков одноклассники вновь поинтересовались у меня, пойду ли я к пианино в актовый зал. Теперь делегацию учеников десятого «Б» класса возглавляла не староста, а комсорг (Надя-маленькая в это время стояла рядом с Черепановым, скромно опустив глаза: приключения Джона Гордона в звёздных королевствах будущего сейчас волновали её больше, чем моё пение). Я ответил школьникам, что концерта сегодня не будет. Пояснил, что вечером займусь возложенным на меня комсомольским поручением. Пообещал, что устрою для одноклассников небольшой концерт в ближайшие дни.

— Когда в актовом зале не будет этой… Клубничкиной, — добавила Иришка.

О Клубничкиной Лукина снова заговорила, едва мы только отошли от школы.

Иришка подняла на меня глаза и спросила:

— Вася, как мы поступим с этой гадиной?

— С какой ещё гадиной? — уточнил я.

— С Клубничкиной, конечно! — сказала Лукина. — Мы же не спустим ей это с рук?

Надя Степанова, шагавшая рядом с хмурым Черепановым, едва заметно кивнула — она будто бы поддержала вопрос моей двоюродной сестры.

— Иришка, что ты подразумеваешь под словом «это»? — спросил я.