Курсант: Назад в СССР 14 (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 13

Я вздохнул и кивнул:

— Можно, Гриша. Конечно, можно. Только в следующий раз — не прячься. Хорошо?

Он закивал, посерьёзнел:

— Я не буду… я хороший. Я Наде помогаю. Ящики таскал… там, в подвал. И ещё… я… мышь поймал. Настоящую. Живую…

Я хмыкнул и слегка потрепал его по плечу:

— Верю. Молодец. Только держись подальше от разговоров взрослых. А то — испугаешься. Или тебя кто-нибудь испугается.

Он замер, потом вдруг тихо сказал, почти на ухо:

— А я… видел. Там… кто-то. За стеклом. Смотрел…

— Где? — напрягся я.

Он показал в сторону тёмного зала.

Но когда я обернулся — ничего там не увидел.

— Ну ладно, — сказал я, похлопав его по плечу, — проехали. Только будь осторожен. А то не все такие добрые, как Надежда Ивановна. Вот и я тебя помял. Понял?

— Печенька будет? — спросил он, посмотрев на Надежду Ивановну.

— Будет, будет, — мягко улыбнулась она, — пойдём, я угощу. И ещё помогать будешь, да?

— Да! — кивнул он. — Я… люблю музей.

Он пошёл за ней, немного волоча одну ногу, чуть припадая на бок, видимо, все-таки хорошо я его приложил об пол.

А я задержался в коридоре, слушая, как его шаги растворяются в гулком пространстве музея.

И вдруг подумал — а может, он видел больше, чем мы думаем? Ведь его никто не опасается, при нем могут разговаривать без утайки… Эх… Вот бы залезть к нему в голову и все выведать. Но это невозможно. Что он там говорил? Кого-то видел в зале?

Я еще раз оглядел пространство там, куда этот взрослый малыш показывал, и заметил чучело филина… он все время наблюдал за нами своими стеклянными глазами, как живой.

— Это тебя Гриша видел? — хмыкнул я и подмигнул птице. — Или кого-то другого… Молчишь?

Мутный всё-таки городишко, очень мутный…

Ветер к вечеру стих, и над озером раскинулась почти мертвая тишина, лишь слышно было, как потрескивает сучок в костре. Палатка стояла у самой кромки леса, на чуть приподнятой поляне, заросшей луговиной. За кустарником начиналась темная гладь воды озера. Пока ещё обычная — с зеленоватым отблеском, в меру мутная, как всякая стоячая вода. Но Валентин Ефимович Мельников знал — что иной раз вода в озере чернеет, будто в ней просыпается что-то изнутри.

Геохимик приехал сюда с конкретной задачей. И сейчас он собирал образцы: озерная вода, отложения, донный ил, проба почвы. Всё складывалось в пробирочки, баночки, бюксы. Пузырьки бережно составлялись в деревянный лоток, подписывались, запечатывались. На коленях лежал блокнот, где его чётким, «кабинетным» почерком уже были занесены десятки наблюдений. Из кожаного чехла выглядывал японский диктофон «Sanyo» — дорогая вещь, подаренная на юбилей коллегами из института.

— Сорбция ила нестабильна… — бормотал он, нажимая кнопку записи. — Возможно присутствие переменных валентностей железа. Или марганца. Надо брать глубже.

В котелке на углях кипела вода. Из консервной банки с надписью «Говядина тушёная. Госрезерв» он выковыривал ложкой плотные, чуть разваливающиеся волокна тушёнки с прожилками желтоватого жира и аккуратно опускал в кипяток с крупой. Пахло сытно: смесь вареного мяса, укропа и закопчённого дерева. Пища без изысков, но вкусная и сытная.

Через час солнце село. Над лесом повисла серая мгла. Мельников затушил костёр, стянул сапоги, залез в палатку и застегнулся в спальнике, оставив только щель для дыхания. Ночи в лесу прохладные, будто не лето вовсе.

За брезентом стояла плотная тишина. Слишком тихо: ни шелеста листвы, ни комариного писка. Как будто всё вокруг вымерло. Где-то вдалеке ухнула птица — разово, чуждо, будто случайно, и тут же замолкла. Мельников ворочался в спальнике, не находя удобного положения. Что-то кольнуло в бедро — он поискал рукой, это была авторучка, застрявшая в складке одеяла. Геохимик выругался шёпотом, без мата, а по-интеллигентному даже культурно. Вытащил её, перевернулся на другой бок… и всё-таки задремал.

Проснулся внезапно. Отчего — сам не понял. Словно не звук — давление услышал. Что-то едва ощутимое, но гнетущее, продавило темноту палатки. То ли стон, то ли шорох — непонятно.

А потом — снова звук, но уже другой: как будто кто-то прошёлся пальцами по внутренней стороне платки.

Как? Это невозможно! — промелькнули мысли в голове ученого. Я ведь зашнуровал вход в палатку крепко-накрепко!

Мельников резко сел. Сердце колотилось, пальцы торопливо нащупывали застёжку спальника. Он потянул за язычок, звук молнии показался громким.

Нет, Валентин был не из пугливых. Тайга, скалы, горные пещеры, заброшенные шахты — всё это он прошёл. Один. С приборами, журналом, термосом и жаждой исследований. Суровая природа, одиночество, глухая ночь — привычное для него дело. Но здесь… здесь было иное. Как будто нечто природное отвернулось от этой земли. Ученый это нутром чувствовал, на инстинктах. Это и пугало — когда привычное научное мышление и логика не могли помочь, он вдруг почувствовал себя беспомощным, словно ребенка кинули в джунгли, кишащие хищниками. Это было неправильное место.

Он прислушался.

Шаги.

Тихие. Крадущиеся. Будто кто-то босиком пробирался по мокрому мху. То ли человек, то ли зверь, то ли нечто иное. Нечто, что не должно ходить на двух.

Мельников замер. Дыхание стало неглубоким. Но грудь ходила часто, как у загнанного зверя. Он медленно, дрожащими руками, потянулся к «Ленинградскому» фонарю, лежавшему у головы.

Пальцы не слушались. Кнопка будто исчезла. Сердце стучало в ушах. Он надавил сильнее.

Щёлк!

Луч света резанул темноту. Как ножом. Он прошёлся по стенкам палатки, по вещам, по входу… пусто, а шнуровка не нарушена…

Но звук не исчез. Снаружи кто-то остановился. Прямо рядом.

И тогда по брезенту кто-то провёл когтями или ичем-то острым — медленно, тягуче, с противным скрежетом.

— Кто здесь⁈ — собравшись с силами, крикнул ученый. — Немедленно отойдите от палатки! Я… я буду стрелять!

Стрелять было не из чего. Никогда Валентин не держал в руках огнестрельного оружия. Он стал шарить по рюкзаку и извлек складник. Жалкий и несуразный, с тупым лезвием — карандаши точить. Мельников еле сдержал вздох. Губы его шептали что-то, бессвязное, почти детское, молитвенное. Луч метался, фонарь дрожал в левой руке, в правой трясся ножик.

И вдруг тишина.

Мёртвая. Абсолютная. Даже комары исчезли. Даже камыш не шевелился.

Он остался один? Или — враг притаился? Неизвестность давила и сковывала страхом.

— Кто здесь? — снова повторил ученый и облизал пересохшие губы, голос его прозвучал хрипло.

И вдруг палатку с силой качнуло. Да так, будто это был порыв урагана.

— Вот список пропавших, — я аккуратно положил на стол начальника местной милиции бумагу с фамилиями, которую мне дала Краснова. — Надо собрать по каждому всё, что есть. Где жили, когда исчезли, кто заявлял — если заявлял. Участковые пусть подключаются, оперсостав тоже. Максимально подробно и быстро. По каждому жду развернутую справку и объяснения от соседей, возможных свидетелей и очевидцев.

Бобырев почесал затылок, как будто я попросил его вручную разобрать архив ЦК КПСС.

— Андрей Григорьевич… — замялся он, теребя в руках листок со списком. — На это потребуется время… много времени… Всё вручную, все заявления, журналы перелопатить, людей опросить, подворовые обходы, запросы… Ух, мать честная, да здесь на полгода работы.

— Два дня, — отрезал я.

— Что?

— Виктор Игнатьевич, я даю вам на основные мероприятия — два дня. Можете ночью работать, тогда получится 48 часов.

— Но я… Но вы-ы… — раздувал щеки Бобырев. — Вы не можете приказывать, я руководитель этого отдела, и как начальник я…

Договорить я не дал. Что он мне рассказывает, будто я на земле ни дня не проработал?

— У меня особые полномочия, — я шлепнул на его стол свежую телефонограмму, там говорилось, что при необходимости отдел внутренних дел Залесского горисполкома переходит под мое прямое руководство в целях эффективного выполнения порученного задания. — Приказ позже, спецсвязью придет. Естественно, через канцелярию вашего областного главка. Пока спустится, много времени пройдет. Поэтому пока вот — ознакомьтесь.