Ниочема 4 (СИ) - Матвеев Дмитрий Николаевич - Страница 34

Улугбек стянул с мизинца простой серебряный перстенек и трясущимися руками положил его на ступени перед троном, к ногам повелителя. Один из охранников, стоявших у трона, нагнулся, подобрал перстень и подал хану. Тот принял артефакт, повертел в руках и убрал в карман. Только тут бывший глава бывших Солонгоев углядел на правой руке мальчишки очень похожий перстенек. Неужели он общается с предком? Вот откуда…

Улугбеку поплохело. Он всё понял в один миг: хан говорит со своим Предком, и тот рассказывает ему все тайны. И ничего не скрыть от его взора! О горе, горе самонадеянному идиоту, решившему, что он сможет легко заболтать неопытного юношу. Он уже готов был бежать за тридевять земель куда глаза глядят, лишь бы укрыться от насквозь пронизывающего взгляда повелителя степи. А тот, как назло, продолжал:

— И напоследок поговорим о выкупе за невесту. Ты ведь давно уже продал её, Улугбек. Продал бывшему хану за двадцать тысяч рублей. После заключения сделки ты лично провел обряд исключения из рода, и теперь власти над ней не имеешь. Но ты, жадная сволочь, решил продать её еще раз. Ты пытался обмануть своего хана и мошеническим образом получить деньги за то, что тебе не принадлежит и никогда не принадлежало. Что же с тобой сделать? Отрубить голову? Посадить на кол? Дать бокал вина с толченым алмазом? Содрать кожу со спины и посыпать раны солью?

Сопляк глядел на Улугбека как смотрит вивисектор на крысу прежде, чем начать препарировать. Неудавшийся советник упал на колени:

— Пощади меня, о великий хан! Клянусь, я всё отдам, только пощади!

За спиной хана появилась ужасная черная тень.

— Отдашь, разумеется отдашь. Слушай меня, Улугбек!

И почему это голос хана казался тонким и недостойным правителя? Сейчас он подавлял, отнимал рассудок, требовал безоговорочного подчинения. Старый мошеник, от страха лишившийся способности мыслить, упал ниц перед своим повелителем.

— Я внимаю тебе, господин!

— Ты вернешь Данеш половину состояния твоего рода и принадлежавшие Солонгоям драгоценности, все до единого. А потом ты вместе со своими людьми уйдешь куда-нибудь в степь. Я запрещаю тебе и твоим людям появляться в Караим-кала. Как будет жить твой род, чем кормиться — меня не касается. Но если обманешь или ослушаешься, если мне донесут, что ты не соблюдаешь мои законы, твой род просто исчезнет. За вами придет он!

Тень за спиной хана придвинулась, потянуло могильным холодом. Два зловещих красных глаза вспыхнули в накрывших зал сумерках. И Улугбек не выдержал, завизжал, охваченный ужасом:

— Нет! Не надо! Я всё, всё сделаю!

* * *

В воздухе резко и неприятно запахло. Олег обернулся к охране:

— Ребята, выкиньте из дворца этого засранца.

* * *

В тот же день бывший род Солонгоя покинул столицу. Улугбек, в тот день получивший прозвище Белоголовый, прожил долгую жизнь. И по слухам, пока он был жив, никто из рода не смел нарушить ни законы Предков, ни законы ханства. Ну а потом — кто его знает.

Глава 16

Где-то в одной из московских квартир

Генерал Пастухов отреагировал на звонок молниеносно и крайне эффективно. Уже через четверть часа в московской квартире Песцовых появились два офицера. Бравый капитан Дромадеров учинил тщательный допрос всех домашних, а юный прапорщик со звучной фамилией Курочкин занялся осмотром комнаты пропавшей девушки. Весьма взволнованный осознанием важности порученного дела, он в сопровождении одной из квартиранток поднялся наверх. Поднял было руку, намереваясь постучать, но вовремя сообразил, что комната пуста и мило покраснел. Сжалившись над офицером службы безопасности, сопровождающая его барышня своей рукой отворила перед ним дверь опочивальни. И тут же, не успев переступить порог, Курочкин залился таким жарким румянцем, что вполне можно было прикурить от его щек. Но позволить себе отступить прапорщик не мог и мужественно сделал шаг вперед. Дверь мягко закрылась за его спиной.

Не прошло и десяти минут, как юный сыщик, оглушительно топоча сапогами по изящной лестнице, буквально слетел вниз, в гостиную, где обосновался капитан Дромадеров. На щеках прапорщика Курочкина пылал стыдливый румянец. От мундира явственно доносился тонкий аромат изысканных духов. На плече, зацепившись за фигурку двуглавого льва на золотом погоне, аксельбантом повисла интимная кружевная тряпочка. В руке лейтенант сжимал добычу. Глаза его горели, ноздри хищно раздувались, и он рвался в бой, подобно застоявшемуся кочету.

— Что у вас, прапорщик? — доброжелательно спросил Дромадеров.

Взял из руки помощника квитанцию пункта проката автомобилей, быстро просмотрел её, вернул обратно и распорядился:

— Ступайте, Курочкин, в эту контору, подробно всё там разузнайте и сразу же возвращайтесь сюда.

— Слушаюсь, господин капитан! — вытянулся Курочкин перед начальством и ринулся было исполнять приказание, но был остановлен силой, намного превосходящей указания начальства.

— Одну минуту, прапорщик! — произнесла Маша.

Когда она говорила таким голосом, мало кто из мужчин мог сопротивляться. Олег, кстати сказать, мог, что в глазах Маши добавляло ему изрядную толику уважения. Прапорщик же, не в силах противостоять акустической магии, замер, не окончив шага.

Каракалова подошла, слегка улыбнулась:

— Господин прапорщик, у вас мундир не в порядке.

С этими словами она аккуратно сняла со льва на погоне восхитительно-развратную деталь дамского туалета. Словно бы рассеянно крутанула нечто до невесомости ажурное на пальцах руки. Полюбовалась на румянец Курочкина, внезапно и необъяснимо распространившийся от шеи до кончиков ушей, а после взмахнула пикантным кружевным лоскутком словно платочком:

— Ступайте, прапорщик.

Курочкин судорожно сглотнул и, полыхая багрянцем на гладких, ни разу не бритых щеках, вышел, забыв закрыть за собой дверь. При этом походка у него сделалась довольно странной, будто бы ноги юного офицера внезапно превратились в деревяшки и почти перестали гнуться в коленях.

Капитан Дромадеров на эту сценку лишь хмыкнул, тем более, что предмет, столь смутивший Курочкина уже был надёжно спрятан в глубине кармана Машиного домашнего платья.

— Продолжим, Мария Сергеевна? — спросил он и, дождавшись утвердительного кивка, задал очередной вопрос.

К тому времени, как успокоившийся на свежем воздухе прапорщик вернулся, капитан как раз окончил свою работу. Сложил подписанные и пронумерованные протоколы в папочку, завязал тесемки, распрощался с хозяйками и в сопровождении подчиненного удалился, пообещав девушкам держать их в курсе хода поисков.

Где-то в неизвестном месте

Алёна, очнувшись, обнаружила себя в натуральной бетонной коробке. Бетонные стены, бетонный пол с вонючей дырой в углу. Пол и стены были тускло освещены небольшой электрической лампочкой. Потолок же, затенённый жестяным абажуром, оставался невидимым. Но, скорее всего, тоже был сделан из бетона. В одной из стен обнаружилась железная дверь. Глухая, без окошек и решеток. Бетон и железо, железо и бетон. Нет, есть немного пластика: видеокамера над дверью. Но до неё, как и до лампочки, не достать даже в прыжке.

Одежду неизвестные похитители оставили, но при этом тщательно зачистили карманы, не оставив ни расчески, ни шпильки, ни даже хлебной крошки. Зато запястья украсили грубыми каменными браслетами, обрубив на корню любую возможность магического оперирования.

У девушки болела голова, ей было холодно и хотелось есть. Но хуже всего было осознание того, что во всём произошедшем она виновата сама. И что все это прекрасно понимают. И Олег понимает, быть может, даже получше других.

Всё это было настолько грустно и печально, что на глаза Алёны сами собой навернулись слезы. Она села на пол, обхватила руками колени и принялась жалеть. Сперва жалела о своём поступке, потом жалела оставшихся в Москве девчонок, потом жалела себя, а потом внезапно заснула.