Промышленный НЭП (СИ) - Тыналин Алим - Страница 36

Он сделал паузу, выпуская кольцо дыма:

— Даю вам два месяца. За это время вы должны доказать, что ваш эксперимент не только экономически эффективен, но и идеологически выдержан. Никаких аварий, никаких проявлений мелкобуржуазных настроений. В противном случае…

Он не закончил фразу, но и так все было понятно.

— Товарищ Каганович возглавит наблюдательную комиссию, — добавил Сталин. — Товарищ Орджоникидзе будет представлять интересы наркомата тяжелой промышленности. Через два месяца жду окончательных результатов и принимаю решение о дальнейшей судьбе эксперимента.

Он обвел взглядом присутствующих:

— На этом все, товарищи.

Каганович не смог скрыть торжествующей улыбки. Для него это была почти победа. Он получил контроль над экспериментом и мог теперь использовать свое положение для его дискредитации.

Молотов и Куйбышев сохраняли непроницаемые выражения лиц. Орджоникидзе хмурился, явно недовольный решением.

Сталин поднялся, давая понять, что совещание окончено. Все встали.

Когда мы вышли из зала, Орджоникидзе схватил меня за локоть и отвел в сторону:

— Не отчаивайся, Леонид. Это еще не конец. Два месяца достаточный срок, чтобы переломить ситуацию.

— Каганович задушит эксперимент, — мрачно ответил я. — Теперь у него все рычаги в руках.

— Не недооценивай Кобу, — тихо произнес Серго. — Он дал тебе шанс. Используй его.

Мы спустились по широкой лестнице и вышли на морозный воздух. Над Кремлем висело серое небо, обещавшее скорую непогоду.

— Что ты собираешься делать? — спросил Орджоникидзе, когда мы шли к машинам.

— Бороться, — твердо ответил я. — Но теперь по-другому.

В служебном автомобиле меня уже ждал Мышкин. По его напряженному лицу я понял, что он уже знает результат совещания.

— Не самый худший вариант, Леонид Иванович, — тихо произнес он, когда машина тронулась. — По крайней мере, эксперимент продолжается.

Я молча смотрел в окно на проплывающие мимо кремлевские стены. Внутри кипела решимость. Я прошел через слишком многое, пока добирался сюда. И никогда не отступал.

— Алексей Григорьевич, — наконец произнес я, поворачиваясь к Мышкину. — Помните, вы предлагали использовать компромат на некоторых членов комиссии Кагановича? Я тогда отказался.

— Помню, — кивнул он. — Вы сказали, что хотите действовать честно.

— Я ошибался, — жестко ответил я. — Честные методы в этой борьбе не работают. Нас пытаются уничтожить всеми средствами: клеветой, провокациями, диверсиями. И мы будем отвечать тем же.

Мышкин удивленно поднял брови:

— Вы уверены, Леонид Иванович? Это очень рискованно.

— Уверен, — я принял решение. — Свяжитесь с Глушковым с Горьковского автозавода. Я в последнее время отправил его туда, а сейчас он нам понадобится здесь. И найдите способ встретиться с Рожковым из ОГПУ.

Мышкин понимающе кивнул:

— Будет сделано.

— И еще, — добавил я. — Начинайте тайную проверку всех членов наблюдательной комиссии. По полной. Ищите слабые места, личные интересы, скрытые связи. Нам нужны рычаги воздействия.

— Это опасная игра, — снова предупредил Мышкин.

— Знаю, — я откинулся на спинку сиденья. — Но другого выхода нет. На карту поставлено слишком многое. И я не собираюсь проигрывать.

Морозная ночь опустилась на Москву, укрывая город снежным покрывалом. Я стоял у окна своего кабинета, наблюдая за редкими автомобилями, пробирающимися сквозь метель по улице Варварке.

Стекла дребезжали от порывов ветра, словно вторя моему внутреннему состоянию. Внутри меня бушевала буря, но решение уже принято. Пути назад не было.

Настенные часы показывали половину двенадцатого. Поздно для официальных совещаний, но идеально для тех дел, которые мне предстояло обсудить.

Мышкин прибыл первым, бесшумно проскользнув в дверь и стряхивая снег с потертого кожаного пальто. Его худощавая фигура и настороженный взгляд напоминали хищную птицу, готовую к броску.

— Товарищи уже в пути, Леонид Иванович, — сообщил он, доставая из внутреннего кармана потрепанный блокнот в черном кожаном переплете. — Глушков задержится на полчаса, поезд из Горького прибывает с опозданием из-за метели.

Я кивнул, возвращаясь к рабочему столу. Массивная лампа под зеленым абажуром отбрасывала круг света на разложенные бумаги — схемы предприятий, списки руководителей, секретные донесения с экспериментальных заводов. Каждый лист таил в себе частицу моего детища, «промышленного НЭПа», который сейчас оказался под угрозой.

— Рожков согласился на встречу? — спросил я, наливая в граненый стакан крепкий чай из потемневшего от времени латунного чайника.

— Да, но с условиями, — Мышкин поморщился. — Встреча только один на один, в его конспиративной квартире на Большой Лубянке. И он хочет определенные гарантии.

— Какие именно?

— Должность в наркомате после успешного завершения дела. И валютный счет в рижском банке.

Я усмехнулся. Типичный запрос перебежчика. Впрочем, Рожков был ценным приобретением, он теперь оперуполномоченный экономического отдела ОГПУ с доступом к материалам на моих противников.

— Передайте, что все условия принимаются. Но сначала результаты.

Короткий стук в дверь возвестил о прибытии Величковского. Профессор вошел, отряхивая снег с широкополой шляпы.

Его длинное пальто с потертым бархатным воротником и старомодная бородка клинышком придавали ему вид человека из другой эпохи. Впрочем, так оно и было, Николай Александрович получил образование еще при царе, стажировался в Германии и долго преподавал за границей, прежде чем вернуться в Советскую Россию.

— Метель разыгралась, как в пушкинской «Капитанской дочке», — проворчал он, снимая запотевшее пенсне и протирая его платком. — Даже извозчики попрятались. Пришлось добираться пешком от самого Кузнецкого моста.

Величковский был не просто ученым. Его острый аналитический ум и огромный опыт делали профессора незаменимым союзником. К тому же, в отличие от молодого Вознесенского, он лучше понимал методы борьбы старой школы.

Последним появился Глушков, коренастый мужчина лет сорока с непримечательной внешностью и цепким взглядом. В прошлом профсоюзный работник, а ныне один из моих доверенных оперативников. За неприметной внешностью скрывался мастер закулисных интриг и человек с обширными связями в московском подполье.

— Простите за опоздание, товарищ Краснов, — произнес он, снимая шерстяную ушанку с красной звездой. — Поезда еле ходят, а в Горьком я закончил только к вечеру.

Я запер дверь на ключ и задернул тяжелые бордовые шторы. Затем включил радиоприемник, не для прослушивания передач, а для создания звукового фона, затрудняющего возможную прослушку нашего разговора, хотя технически это сейчас почти неосуществимо. Все равно, привычка из прошлой жизни.

— Товарищи, — начал я без предисловий, когда все расположились в креслах вокруг стола. — Ситуация критическая. По итогам сегодняшнего совещания в Кремле наш эксперимент формально продолжается, но фактически поставлен под контроль комиссии Кагановича. У нас два месяца, чтобы переломить ситуацию.

Величковский задумчиво погладил бородку:

— Как я понимаю, Леонид Иванович, вы решили изменить тактику борьбы?

— Именно, — я обвел взглядом собравшихся. — До сих пор мы действовали честно, опирались на экономические результаты, на факты и цифры. Но наши противники используют другие методы, клевету, провокации, саботаж. Настало время ответить тем же.

Мышкин подался вперед:

— Я собрал предварительную информацию на членов комиссии Кагановича. Вот, — он раскрыл папку с документами, — Шкуратов, председатель Центральной Контрольной Комиссии. Фанатик, но имеет слабость, дача в Серебряном Бору, построенная с многочисленными нарушениями. Плюс любовница, актриса из Камерного театра.

— Полезно, — кивнул я. — Что еще?

— Лопухин из Института марксизма-ленинизма, теоретик, готовящий доклад против нашего эксперимента. Оказывается, многие его работы содержат прямой плагиат из немецких и американских экономистов, причем буржуазных. Это легко доказать. А еще у него брат в эмиграции, в Европе. Сам Лопухин скрывает этот факт в анкетах.