Промышленный НЭП (СИ) - Тыналин Алим - Страница 29

В последних рядах незаметно расположился молодой человек в скромном костюме, сотрудник Краснова, направленный для наблюдения за активом. Он торопливо делал пометки в блокноте, фиксируя ключевые тезисы выступления и реакцию аудитории. Его лицо оставалось бесстрастным, но рука, сжимающая карандаш, выдавала внутреннее напряжение.

Когда первая волна выступлений закончилась, молодой человек незаметно выскользнул из зала и поспешил к телефону-автомату в фойе. Краснов должен немедленно узнать о масштабах идеологической атаки.

Редакция «Правды» на Тверской улице кипела активностью даже в поздний час. Сквозь мутные от табачного дыма стекла перегородок виднелись склоненные над столами фигуры. Трескотня пишущих машинок сливалась с гудением телефонов и стуком телеграфных аппаратов. Пахло типографской краской, махоркой и дешевым одеколоном.

В кабинете главного редактора Мехлиса шло бурное совещание. Лев Захарович, невысокий худощавый человек с острым взглядом и решительным подбородком, нервно расхаживал вдоль стола, заваленного гранками и вырезками. Вокруг расположились члены редколлегии — заведующие отделами и ведущие журналисты.

— Товарищи, — голос Мехлиса звучал резко, с металлическими нотками, — редакция получила важное идеологическое задание от товарища Кагановича. Необходимо подготовить серию материалов, разоблачающих правый уклон в экономике, связанный с экспериментом Краснова.

Он остановился, закурил и продолжил более размеренно:

— Наша задача не просто критика отдельных недостатков, а системный идеологический анализ. Мы должны показать, что «промышленный НЭП» это ревизия марксизма-ленинизма, шаг назад к капитализму, подрыв планового характера советской экономики.

Заведующий экономическим отделом Пилецкий, лысеющий мужчина средних лет с вечно усталым выражением лица, раскрыл папку с материалами:

— У нас есть данные о негативных явлениях на некоторых экспериментальных предприятиях. Рост индивидуализма среди рабочих, ослабление профсоюзной работы, факты «рвачества»…

— Этого мало, товарищ Пилецкий, — перебил Мехлис. — Нам нужен не просто набор фактов, а идеологическая концепция. Покажите, что материальное стимулирование разлагает классовое сознание пролетариата, что хозрасчет подрывает основы плановой экономики, что внутренняя конкуренция между предприятиями — это скрытая форма капиталистических отношений.

Молодой журналист Гринев, недавний выпускник Института журналистики, осторожно поднял руку:

— Лев Захарович, а как быть с экономическими показателями? Ведь предприятия Краснова демонстрируют впечатляющие результаты по производительности, себестоимости, качеству…

Мехлис пронзил его недовольным взглядом:

— Товарищ Гринев, вы что, очарованы буржуазными методами? Да, временное повышение показателей наблюдается. Но какой ценой? Ценой идеологических уступок, ценой возрождения индивидуализма и стяжательства! Мы строим социализм, а не гонимся за сиюминутной выгодой.

Гринев смутился и опустил глаза. Он знал больше, чем мог сказать. Через общих знакомых в наркомате тяжелой промышленности у него имелись контакты с окружением Краснова. Более того, он лично побывал на нескольких экспериментальных предприятиях и видел не только экономические показатели, но и изменившееся отношение рабочих к труду, заинтересованное, творческое, инициативное.

— Я предлагаю такую структуру материалов, — продолжил Мехлис, выписывая пункты на доске. — Первая статья — теоретическая, «Правый уклон под маской хозрасчета». Анализ идеологической сущности эксперимента Краснова как отступления от марксизма-ленинизма. Вторая — «Корни и последствия экономического ревизионизма». Связь методов Краснова с буржуазными теориями и возможные негативные последствия для советской экономики. Третья — «НЭП: вчера, сегодня, завтра?». Исторический анализ, показывающий, что нынешние эксперименты — это попытка вернуться к давно преодоленной стадии развития.

— А кто будет писать? — спросил заведующий отделом партийной жизни.

— Первую статью поручим товарищу Скворцову из Института марксизма-ленинизма, вторую товарищу Пилецкому, третью мне, — распорядился Мехлис. — Срок три дня. Материалы пойдут в номер за пятнадцатое число.

Гринев решился на еще одну попытку:

— Товарищ Мехлис, может быть, стоит дать слово и сторонникам эксперимента? Для объективности…

Мехлис посмотрел на молодого журналиста с нескрываемым раздражением:

— Товарищ Гринев, «Правда» это не дискуссионный клуб, а рупор Центрального Комитета партии. Мы не предоставляем трибуну для ревизионистских взглядов. Впрочем… — он сделал паузу, — вы можете подготовить небольшой материал о «передовом опыте» одного из экспериментальных предприятий, но без восхваления методов Краснова. Акцент на трудовом энтузиазме рабочих, на партийном руководстве, на социалистическом соревновании. Никаких хозрасчетов и материальных стимулов.

Гринев понял, что это максимум, на что можно рассчитывать, и благоразумно согласился.

Когда совещание закончилось, он задержался, делая вид, что перебирает свои записи. Дождавшись, когда большинство коллег разошлись, Гринев быстро сложил бумаги в портфель и направился к выходу.

На улице моросил мелкий дождь. Молодой журналист поднял воротник пальто и быстро зашагал в сторону Страстного бульвара. Там, в маленьком кафе, его ждал связной от Краснова. Информация о готовящейся публикации должна быть передана немедленно.

Проходя мимо газетного киоска, Гринев заметил свежий номер «Экономической газеты» с аршинным заголовком: «Борьба за план — борьба за социализм!». Он понимал, что это только начало кампании. Идеологическая машина запущена на полную мощность, и остановить ее будет непросто.

Гулкий рев сирены разорвал предрассветную тишину Нижнетагильского металлургического комбината.

Заводские гудки, обычно размеренные и привычные, на этот раз звучали тревожно и надрывно. Красные вспышки огня отражались в окнах административного корпуса, освещая испуганные лица рабочих, выбежавших из проходной.

В мартеновском цехе творилось невообразимое. Из разрушенного ковша вытекал раскаленный металл, образуя огненную реку, которая стремительно растекалась по бетонному полу, угрожая соседним агрегатам.

Рабочие в брезентовых робах и защитных очках метались вокруг, пытаясь локализовать аварию. Гудели насосы пожарных машин, облака пара поднимались, когда вода соприкасалась с раскаленным металлом.

Директор комбината Василий Петрович Зубов появился на месте происшествия спустя двадцать минут после первого сигнала тревоги. Высокий, сухопарый, с глубокими залысинами, сейчас он выглядел постаревшим на десять лет. Лицо покрывала копоть, глаза слезились от едкого дыма.

— Что случилось? — хрипло выкрикнул он, перекрывая грохот и шипение.

— Ковш оборвался, Василий Петрович! — крикнул в ответ мастер смены Ковшов, приземистый мужчина с обгоревшими бровями. — Просто взял и развалился!

— Как развалился? Его же только недавно ремонтировали!

— Вот именно! Ничего не понимаю!

Через час совместными усилиями пожарной команды и рабочих аварию удалось локализовать. Поток расплавленного металла остановили, направив его в аварийный приямок.

Обошлось без жертв, но ущерб был колоссальным, вышел из строя основной мартеновский цех, срывались планы поставок стали для Путиловского завода и Коломенского машиностроительного.

В кабинете директора тем же утром собралось экстренное совещание. Сюда прибыли начальники цехов, главный инженер Пирогов, секретарь парткома.

Лица у всех были мрачные, осунувшиеся. На столе лежали обломки крепления ковша, почерневшие, искореженные куски металла.

— Товарищи, — Зубов обвел присутствующих тяжелым взглядом, — это не случайность. Это преднамеренный саботаж.

В помещении повисла напряженная тишина.

— У нас есть доказательства? — осторожно спросил секретарь парткома, полный мужчина с одутловатым лицом.