Промышленный НЭП (СИ) - Тыналин Алим - Страница 27

— На согласование личных интересов с общественными, — поправил я. — Чтобы человек, работая на общество, видел пользу для себя. Это не противоречит социализму, а наоборот, составляет его суть.

Особенно острая борьба развернулась вокруг системы контрактации, которую мы внедряли вместо обязательных поставок. Районное руководство, привыкшее к административному нажиму, с трудом воспринимало идею договорных отношений с колхозами.

— Как это так, — возмущался секретарь райкома Булычев, грузный мужчина с багровым лицом, — колхоз будет сам решать, сколько и чего сеять? А план кто выполнять будет?

— План остается, товарищ Булычев, — терпеливо объяснял я. — Но теперь он оформляется в виде контракта, где обе стороны принимают обязательства. Государство гарантирует закупки по фиксированным ценам, предоставляет семена, технику, удобрения. Колхоз обязуется произвести продукцию в определенном объеме и надлежащего качества.

— И что, если колхоз не выполнит контракт? — прищурился Булычев.

— Тогда он несет материальную ответственность, — ответил я. — Должен вернуть полученные авансы, заплатить штраф. Это создает дополнительный стимул выполнять взятые обязательства.

— А если не заплатит? — не унимался секретарь.

— Тогда вступают в силу административные механизмы, — признал я. — Но основа — экономические отношения, а не голое принуждение.

Несмотря на сопротивление, эксперимент продолжал расширяться. К началу июня под него попадало уже пятнадцать колхозов и пять МТС в трех областях. Первые результаты превзошли все ожидания: увеличение производства на двадцать девять процентов, снижение себестоимости на семнадцать процентов, рост производительности труда на тридцать два процента.

Особенно впечатляющие результаты наблюдались в колхозе «Заря социализма», где внедрили систему контрактации. Они не только полностью выполнили план посевной, но и дополнительно засеяли сто восемьдесят гектаров техническими культурами, на которые заключили контракты с перерабатывающими предприятиями. Зинаида Петровна Рогожкина, председатель колхоза, с гордостью показывала мне эти поля:

— Раньше бы эта земля пустовала, — говорила она, поглаживая колосящуюся рожь. — Никто бы не стал сверх плана сеять. А теперь колхозники сами просятся на эти участки, знают, что дополнительный урожай даст дополнительный доход.

Но лишь вернувшись в Москву, я в полной мере осознал масштаб противодействия, с которым столкнулся наш эксперимент. Комиссия Кагановича работала на полную мощность, собирая любые материалы, которые можно было интерпретировать как «возрождение кулачества», «подрыв колхозного строя», «правый уклон».

Мышкин передал мне украденную из комиссии секретную сводку. В ней перечислялись всевозможные недостатки и проблемы экспериментальных колхозов, многие из которых были либо обычными трудностями роста, либо откровенными фальсификациями.

— Готовят удар, Леонид Иванович, — сказал Мышкин, когда мы обсуждали ситуацию в моем кабинете. — Каганович лично редактирует доклад для ЦК. Основной тезис: ваш «промышленный НЭП» в сельском хозяйстве — это шаг назад, к индивидуализму, к частнособственническим инстинктам, к возрождению кулачества.

— Цифры опровергают эти обвинения, — возразил я. — Экспериментальные колхозы демонстрируют лучшие результаты по всем показателям. Разве это не доказательство правильности нашего подхода?

— Цифры… — Мышкин скептически покачал головой. — Вы хорошо знаете, Леонид Иванович, как у нас бывает. Если ваша система будет признана «идеологически вредной», никакие цифры не спасут.

— Что предлагаете? — спросил я, хотя примерно догадывался, что услышу.

— Подстраховаться, — ответил Мышкин. — У нас есть определенные рычаги воздействия на некоторых членов комиссии. Компромат, личные интересы… Можно нейтрализовать двоих-троих ключевых фигур.

Я задумался. Искушение было велико.

Но такой подход противоречил сути того, что я пытался сделать, создать систему, основанную на экономических механизмах, а не на подковерных играх.

— Нет, Алексей Григорьевич, — твердо ответил я. — Будем действовать честно. Соберем максимально подробную документацию по всем экспериментальным колхозам. Пригласим Орджоникидзе или Кирова посетить лучшие из них. Подготовим убедительный доклад для Сталина. Пусть цифры и факты говорят сами за себя.

Мышкин пожал плечами:

— Ваше решение, Леонид Иванович. Но помните: Каганович не играет по правилам. И цель у него одна, уничтожить ваш эксперимент любой ценой.

— Знаю, — кивнул я. — Но наши козыри — Орджоникидзе, Киров и, самое главное, результаты. Если мы действительно нашли путь к повышению производительности сельского хозяйства без отказа от коллективизации, даже Сталин это оценит.

На следующее утро я направил подробный отчет о сельскохозяйственном эксперименте Сталину и Орджоникидзе. К отчету приложил сравнительные таблицы, показывающие результаты экспериментальных и обычных колхозов, фотографии полей, свидетельства колхозников.

Особо подчеркнул тот факт, что «промышленный НЭП» не подрывает основы колхозного строя, а укрепляет их, делая коллективное хозяйство более эффективным и привлекательным для крестьян.

«Мы не отступаем от коллективизации, а предлагаем иной путь ее проведения, — писал я в заключении. — Путь, основанный не на принуждении, а на экономической заинтересованности. Результаты говорят сами за себя».

Теперь предстояло ждать. Битва за «промышленный НЭП» в сельском хозяйстве вступала в решающую фазу.

Массивная дубовая дверь кабинета Кагановича закрылась за последним участником совещания.

Тяжелые бордовые портьеры на высоких окнах почти не пропускали дневной свет, отчего лампы под зелеными абажурами горели несмотря на разгар дня. Просторное помещение с лепниной на потолке хранило черты дореволюционной роскоши, странно контрастирующей с аскетичным советским стилем новой мебели.

Лазарь Моисеевич Каганович восседал за громоздким письменным столом из темного дуба. Безукоризненно белый воротничок рубашки подчеркивал его характерные черты лица с аккуратно подстриженными усиками. Перед ним ровными стопками лежали папки с документами, помеченные грифами «Секретно» и «Совершенно секретно».

Вокруг стола, в глубоких кожаных креслах, расположились участники закрытого совещания. Маленький, с цепким взглядом Матвей Федорович Шкуратов, председатель Центральной Контрольной Комиссии, нервно постукивал карандашом по блокноту. Рядом с ним тучный Лопухин из Института марксизма-ленинизма, седовласый теоретик с окладистой бородой, придававшей ему сходство с дореволюционным профессором. Поодаль сидел Валенцев, редактор идеологического отдела «Правды», худощавый человек с впалыми щеками и настороженным взглядом.

В воздухе висели сизые слои табачного дыма. Портреты Ленина и Сталина будто наблюдали за происходящим с противоположных стен кабинета.

— Товарищи, — Каганович обвел присутствующих жестким взглядом, — мы собрались здесь по чрезвычайно важному вопросу. Так называемый экономический эксперимент товарища Краснова принимает опасные масштабы.

Он раскрыл одну из папок и извлек несколько листов бумаги.

— Вот данные по производственным показателям предприятий, входящих в эксперимент. Рост производительности на тридцать процентов, снижение себестоимости, увеличение заработной платы рабочих… — Каганович помедлил, давая информации впитаться. — И это становится серьезной проблемой.

— Но разве высокие показатели это — плохо? — осторожно спросил Валенцев.

Каганович недовольно поморщился.

— Дело не в цифрах, товарищ Валенцев. Дело в методах и идеологических последствиях. «Промышленный НЭП» возрождает частнособственнические инстинкты, подрывает плановое начало нашей экономики, разлагает классовое сознание пролетариата.

Шкуратов энергично кивнул:

— Совершенно верно! Под видом экономического эксперимента вводятся элементы капиталистической системы. Материальное стимулирование, дифференциация в оплате труда, внутренняя конкуренция… Все это — прямой путь к реставрации капитализма!