Промышленный НЭП (СИ) - Тыналин Алим - Страница 12

После завтрака мы отправились на экскурсию по Москве. Я показывал иностранцам достопримечательности, попутно рассказывая о впечатляющих темпах советской индустриализации, о Магнитогорске, Днепрогэсе, Сталинградском тракторном.

— Масштабы поражают, — признал Томпсон, глядя на строительство нового здания Госплана. — Но не слишком ли высока цена?

— Вы о чем? — насторожился я.

— О человеческих жертвах, — тихо сказал американец. — Я много путешествовал по вашей стране. Видел деревни, разоренные коллективизацией. Слышал о трудовых лагерях на Севере…

— Всякое развитие требует жертв, — осторожно ответил я, заметив, как напрягся следовавший поодаль Мышкин. — Но именно поэтому мы ищем более эффективные методы управления. Чтобы достичь тех же результатов с меньшими потерями.

Томпсон внимательно посмотрел на меня:

— Вы необычный коммунист, мистер Краснов. Большинство ваших товарищей, с которыми я встречался, говорят заученными лозунгами и боятся отступить от линии партии даже в мелочах.

— Я прагматик, мистер Томпсон. Меня интересуют результаты, а не догмы.

К вечеру мы закончили обсуждение конкретной программы работ. Каждый из специалистов получил свой участок: Томпсон — конвейерное производство, Шульц — систему межзаводской кооперации, Йоханссон — стандартизацию и контроль качества.

После ухода иностранцев мы с Мышкиным остались в кабинете.

— Леонид Иванович, — серьезно сказал начальник безопасности, — вы сознаете, какой риск берете на себя? Привлечение иностранцев к стратегическим проектам всегда вызывает подозрения.

— Сознаю, Алексей Григорьевич. Но нам нужны их знания и опыт. Запад опережает нас в организации производства на десятилетия. Мы должны освоить их методы, адаптировать к нашим условиям.

— А если вас обвинят в преклонении перед Западом? В недооценке советских достижений?

— Скажу, что действую по заветам Ленина: «Учиться, учиться и еще раз учиться». В том числе у капиталистов, если это полезно для построения социализма.

Мышкин покачал головой:

— Вы ходите по тонкому льду, Леонид Иванович.

— Знаю, — я посмотрел в окно на вечернюю Москву, где зажигались редкие электрические огни. — Но цель стоит риска. Мы закладываем основы новой экономической системы, которая может предотвратить грядущие катастрофы.

В этот момент зазвонил телефон. Я снял трубку и услышал взволнованный голос Головачева:

— Леонид Иванович! Тревожные новости из Ленинграда. На Путиловском заводе комиссия из центра приостановила внедрение нашей системы материального стимулирования. Обвиняют в «мелкобуржуазных тенденциях»!

— Кто возглавляет комиссию? — быстро спросил я.

— Некто Баранов из аппарата Кагановича.

Я переглянулся с Мышкиным. Начиналось именно то, о чем мы только что говорили, противодействие нашему эксперименту.

— Величковский вылетает в Ленинград первым утренним самолетом, — решительно сказал я. — Я свяжусь с Кировым, предупрежу о ситуации. И запросите срочную аудиенцию у Орджоникидзе.

Положив трубку, я повернулся к Мышкину:

— Льдина трескается под ногами, Алексей Григорьевич. Нужно действовать быстро.

Серебристый АНТ-9 пронзил последние облака, и передо мной раскинулась панорама Свердловска, индустриального сердца Урала.

Заводские трубы выбрасывали в небо столбы дыма, образуя причудливую темную завесу над городом. Скопления приземистых рабочих бараков соседствовали с величественными заводскими корпусами, типичный пейзаж стремительной индустриализации.

Самолет, новейшая разработка конструкторского бюро Туполева, заходил на посадку. Недавно запущенный в производство, АНТ-9 воплощал технический прогресс советской авиации: трехмоторный, с закрытой кабиной пилота и салоном на девять пассажиров.

Для моего путешествия по Уралу он оказался идеальным транспортом, быстрым, надежным, придающим дополнительный вес моей миссии.

Два дня назад, после тревожных новостей из Ленинграда, стало очевидно, что нужно действовать на опережение. Разговор с Орджоникидзе подтвердил мои опасения: противники экономических экспериментов мобилизовались быстрее, чем мы ожидали.

— Не дожидайся следующего удара, Леонид, — сказал тогда Серго, нервно поглаживая усы. — Создавай плацдарм там, где у тебя сильные позиции. Урал идеальное место. Там людям не до идеологических тонкостей, им нужны результаты.

И вот теперь, глядя на расстилающийся под крылом промышленный город, я понимал, что ставки в этой игре невероятно высоки. Урал может стать либо могилой моего проекта, либо его триумфом.

Самолет коснулся земли, подпрыгнул на неровностях аэродрома и, наконец, застыл у небольшого здания аэровокзала. Через иллюминатор я увидел встречающую делегацию.

Несколько человек в строгих пальто и фуражках, среди которых выделялась массивная фигура первого секретаря Уральского обкома Ивана Дмитриевича Кабакова.

— Товарищ Краснов! — Кабаков энергично пожал мою руку, когда я спустился по трапу. — Добро пожаловать на уральскую землю!

Первый секретарь, крупный мужчина с квадратным лицом и внимательными глазами, выглядел типичным партийным руководителем новой формации. Из рабочих, прошедший гражданскую войну, твердой рукой проводивший индустриализацию в вверенном регионе.

— Рад видеть вас, Иван Дмитриевич, — я ответил на рукопожатие. — Благодарю за организацию встречи в столь сжатые сроки.

— Указания из Москвы не обсуждаются, а выполняются, — Кабаков усмехнулся. — Особенно если они подкреплены подписями Сталина и Орджоникидзе.

Он представил остальных встречающих, руководителей крупнейших предприятий региона: Зубова, директора Нижнетагильского металлургического комбината; Шамарина, главного инженера Уралмаша; Валуева, директора Магнитогорского металлургического комплекса; Кривошеина из Челябинского тракторного.

Мы сели в ждавшие автомобили и направились в город. ЗиС-8, на котором ехали мы с Кабаковым и Головачевым, бодро преодолевал выбоины на разбитой дороге, ведущей от аэродрома.

— Как я понимаю, товарищ Краснов, — начал разговор Кабаков, когда мы миновали городскую окраину, — вы привезли нам новую экономическую модель? Что-то вроде хозрасчета для промышленности?

— Совершенно верно, Иван Дмитриевич, — ответил я, доставая из портфеля папку с документами. — Но это не просто хозрасчет. Это комплексная система управления, которую мы назвали «промышленный НЭП».

Кабаков заметно напрягся при упоминании НЭПа.

— Смелое название, — заметил он. — В партийных кругах сейчас НЭП считается отступлением на экономическом фронте, вынужденной мерой, от которой мы счастливо избавились.

— Потому мы и добавляем слово «промышленный», — объяснил я. — Это не возврат к частной собственности, а внедрение экономических механизмов и стимулов в государственную промышленность. Основная цель — повышение эффективности производства при сохранении централизованного планирования.

— Звучит разумно, — кивнул Кабаков, слегка расслабившись. — Но вы понимаете, что на местах партийные работники могут воспринять это как ревизионизм?

— Именно поэтому я лично приехал в Урало-Сибирский регион, чтобы все объяснить. И не забывайте, это эксперимент, одобренный лично товарищем Сталиным.

— Понимаю, — Кабаков задумчиво смотрел в окно на проплывающие мимо заводские корпуса. — И все же, почему именно наш регион?

— Урал и Западная Сибирь — сердце советской индустриализации. Здесь сосредоточены ключевые предприятия тяжелой промышленности, металлургии, машиностроения. Если новая система управления докажет эффективность здесь, значит, она будет работать везде.

— Логично, — согласился первый секретарь. — И каковы масштабы этого эксперимента?

— Мы предлагаем создать особую экономическую зону от Нижнего Тагила до Новосибирска, включающую двенадцать ключевых предприятий, — ответил я. — В рамках этой зоны предприятия получат расширенные экономические полномочия при сохранении государственной собственности.