Оскверненная - Ларк Гленда - Страница 9

Я снова кивнул. Его слова были не совсем точны – пострадали мои прадеды, а не я, – но объяснить это ему я возможности не имел. Знаками я стал показывать, что хочу подняться на палубу.

– Ты свихнулся, – сказал Кайед. – Она тебя убьет. Или прикажет убить другой бешеной суке.

Я попытался говорить, но гортанные звуки, вырвавшиеся из моего рта, скорее походили на рычание зверя.

– Ты не умеешь говорить? – спросил Кайед. – Совсем не умеешь? – Я покачал головой. – Пойдем, нужно тебя спрятать. – Он потащил меня в кубрик, где размещалась команда, вынул из шкафчика какуюто одежду и кинул мне. – Надень это.

Я попытался, но беспомощно запутался. Натянуть пару матросских штанов было выше моих сил. Я покачнулся и тяжело сел на пол. Было больно. «Клянусь перьями и хвостом, – подумал я, – людям, оказывается, больно падать!»

Сначала такая мысль показалась абсурдной, а потом встревожила. Все происходило слишком быстро, чтобы я мог разобраться в событиях, чтобы мог увидеть все возможные последствия. Я старался не думать о происходящем в мире, но не мог избавиться от осознания того, что в этот день погибли очень многие мои соплеменники, среди них члены моей семьи и бесчисленные друзья. Я хотел оплакать их, но не знал, по ком скорбеть. Мне было нужно время на размышления, но такая роскошь была мне недоступна.

Наконец я натянул штаны и влез в рубашку. Они неприятно царапали мою кожу. Я начал теребить завязки: мои руки дергались во всех направлениях, и я даже умудрился запутаться в гамаке, висящем в кубрике.

Кайед раздраженно покачал головой и сам завязал тесемки.

– Знаешь, ты просто трогателен, – проворчал он, оглядывая меня с ног до головы. – Похож на головастика, а двигаешься рывками, как черепаха.

Тогда я не понял, что он хочет сказать. Только потом, увидев себя в зеркале, я догадался о том, какое впечатление должен был производить. Хоть мое тело и стало человеческим, на него оказывала влияние прежняя птичья природа. Мускулы плеч и бедер были сильно развиты, без капли жира; шея у меня была короткая и толстая, а голова лысая. Потом у меня выросли густые кудри, но сначала скальп был безволосым и блестящим. Моей кожи никогда не касались солнечные лучи, и она была непривлекательно бледной, как рыбье брюхо. Главная же проблема заключалась в слабости ног. Они не могли с легкостью выдерживать мой вес. Кайед был прав: я походил на головастика, массивного спереди и сходящего на нет сзади. И еще я не умел сохранять равновесие. Птицы почти ничего не весят, кости у них полые; когда они летят, они держатся в воздухе, как пробка на волнах. Я неожиданно превратился в тяжелое чудовище. Я не умел плавно двигать конечностями; дергающиеся руки и ноги часто выходили изпод контроля. Я ошибочно судил о том, сколько места мне нужно, а потому натыкался на предметы. Мне оказалось трудно даже пройти в дверь, не ударившись о косяк.

Действительно, черепаха, рывками добирающаяся до воды.

Впрочем, тогда думать обо всем этом мне было некогда. Мне нужно было какимто образом объясниться с капитаном. Мне нужно было сообщить ему, что, если Флейм узнает о том, что я превратился в человека, мне, возможно, удастся пробиться сквозь скорлупу дунмагии. В конце концов, Гетелред был мертв, и это могло помочь… Я не был уверен в успехе, но должен был попробовать.

Я сделал жест, как будто пишу.

Кайед посмотрел на меня с сомнением.

– Ты умеешь писать? Я кивнул.

– Ну, пера и бумаги у меня здесь нет – они в моей каюте, а если нас поймают, это будет стоить мне жизни. Я теперь просто раб на борту собственного корабля – ни больше ни меньше. Не имеет значения, что Гетелред мертв: заколдовали меня эти три суки. Ядовитые медузы! Чтоб им утонуть в собственной слизи! – Последние слова он выплюнул с такой яростью, как будто мог заставить их осуществиться на деле. Кайед схватил кружку и наполнил ее водой из бочонка в углу комнаты. – Вот что: пиши мокрым пальцем на полу. – Потом он спросил: – Как тебя зовут?

Я скорчился на полу и обмакнул палец в воду. Я научился писать еще птенцом, сжимая кусочек мела в когтях, когда жил во дворце на Цирказе. Теперь мне приходилось гораздо труднее. Рука не желала слушаться; я едва не пролил воду. Однако после долгих усилий мне удалось написать: «Руарт». Потом так же неуклюже я добавил: «обладающий Взглядом». Я показал на себя концом крыла… пальцем. Привыкать к новому телу мне придется долго…

Глаза Кайеда стали острыми, как иголки.

– Ты обладаешь Взглядом? – В его улыбке было слишком много злорадного ликования, чтобы она меня не смутила. – Ах, друг мой Головастик, это лучшая новость с тех пор, как весь этот кошмар начался. Может быть, нам удастся выпутаться без особых потерь.

Я огорченно покачал головой и написал: «Пойди к Лиссал. Друг».

Кайед только хмыкнул.

– Забудь об этом, Головастик. Она больше не друг никому, и тебе в том числе. Она – злая колдунья. Для нее имеет значение только она сама. Глупец, теперь мы слушаемся не Гетелреда, а ее. Ее, Лиссал. – Он задумчиво посмотрел на меня – На корабле во время плавания с Раттиспи на Ксолкасы была птичка – темная такая, с полосой на грудке. Это был ты?

Я кивнул.

– Ах вот что… Значит, тут не все так просто. Но только не следует тебе рисковать своей шкурой, сообщив злой колдунье, кто ты такой. Она ведь не может узнать тебя, верно?

Я пожал плечами. Такая возможность казалась мне маловероятной.

Он покивал:

– Да, не думаю, что узнает. Ты выглядишь как полоумный. И почему ты все время так смешно дергаешь головой?

Даже если бы я знал ответ, сообщить ничего я не смог. По трапу спустился матрос, разыскивавший Кайеда.

– Сиркапитан, тебя желает видеть колдунья, – вяло пробормотал он. По его коже скользили мерзкие алые отблески. От него воняло. Я подумал, что он не мылся с тех пор, как оказался порабощен. Меня поразило, что теперь они ее – мою Флейм – называют колдуньей…

Кайед кивнул и повернулся ко мне.

– Сиди здесь, Головастик, – иначе погибнешь, клянусь. Если одна из этих сук явится сюда, притворись рабом. Можешь мне доверять.

Однако я ничуть ему не доверял. Впрочем, не мог я доверять и собственным инстинктам. Было очень трудно поверить в то, что Флейм убьет меня, но иногда еще труднее было доказать себе, что она этого не сделает.

В последний день пребывания на Ксолкасе мы с Тором Райдером несколько разошлись во мнениях.

Помню, что я смотрел на него и размышлял: не нравится он мне потому, что мы оба влюблены в одну и ту же женщину, которая предпочитает его, или он был бы мне не симпатичен и без этого? Он был так уверен в себе, так чертовки компетентен во всем, за что бы ни взялся, что я рядом с ним чувствовал себя недотепой. Я был неуклюжим уроженцем Небесной равнины с обеими левыми ногами, рыжими волосами и веснушками; этот факт раньше меня не слишком волновал, но теперь, в присутствии этого красивого гибкого человека, источающего обаяние мужской силы и двигающегося с изяществом женщины, он сделался для меня проблемой. Я был достаточно зрелым человеком, конечно, чтобы понимать, что моя реакция детская и незрелая, но разницы это не составляло. Честно говоря, я просто к нему ревновал.

Я был на крыше дворца владычицы в Барбикане, когда Тор явился туда и снова заспорил со мной относительно лекарства от магии. Я поднялся наверх, чтобы почувствовать, как свежий морской ветер шевелит мои волосы и освобождает меня от накопившегося отчаяния. Я только что вернулся из лечебницы. Конечно, я – да и кто угодно – мало что мог сделать. Слишком много было изувеченных и умирающих, слишком много лишившихся рассудка, особенно маленьких детей, которые не могли справиться со свалившимся на них несчастьем и даже не могли сказать, как их зовут. Я делал все что мог, чтобы воссоединить малышей с их родителями: сравнивал запахи, оставшиеся на их коже. Мне не всегда это удавалось… Горе, ужас, боль – вот что осталось в наследство от Мортреда. Вид страданий дастелцев разрывал на части мое сердце: ведь Мортреда убила моя рука, и хотя я понимал, что это было необходимо, однако жить с таким знанием было нелегко… и осталось нелегко навсегда.