Военкор (СИ) - Дорин Михаил - Страница 8

Гиря стиснув зубы шипел, но не дёргался. Его пальцы побелели, сжимая кушетку, но он не стонал.

— Жить будешь, — заверил боец. — Но в госпиталь надо.

— Вас одного нельзя оставлять. Всё время вляпываетесь, товарищ Карелин, — хмыкнул Казанов.

— Так у вас скучно, товарищ Казанов. Только сигареты и дисциплина, — подмигнул я.

Виталий усмехнулся краями губ, покачал головой, но спорить не стал.

Я сделал несколько шагов к ванной, но меня остановил Виталий.

— Пойду с вами проявлять. Хочу как можно быстрее увидеть фотографии, — сказал Казанов и первым вошёл в ванную.

Пол здесь был мокрый. Стены покрыты трещинами. Пахло сыростью и пленкой.

Ванная была тесной. За старой занавеской, когда-то прикрывавшей душ, стояли бачки, лотки и сушильные шнуры.

На стене висела старая красная лампа. Я не включил ее сразу, пленка не прощает света.

— У тебя тут целая лаборатория, — Казанов провел взглядом по комнате, вскинул бровь.

Я не ответил. Все-таки не я это собирал, но теперь это мое. Выключив свет, я захлопнул за нами дверь. Пространство сразу сузилось

В полной темноте я аккуратно достал плёнку из металлической кассеты. Делал все, как учили еще в школьных фотокружках. Плёнка двигалась с легким шорохом, выходя из катушки.

Казанов стоял в углу, как в блиндаже — не шумел и не двигался.

По памяти я нащупал конец плёнки, вышедший из кассеты. Спираль уже ждала в бачке. Плёнка должна лечь виток к витку, без слипания.

Я вставил край, почувствовав, как она зацепилась, и начал медленно крутить, без рывков. Плёнка пошла послушно. Пальцы вели её вслепую, шаг за шагом. Главное — сейчас не коснуться эмульсии. Ошибка здесь стоила каждого кадра.

Когда спираль легла как надо, я закрыл бачок и только тогда включил красный свет.

Комната наполнилась мягким светом, приглушённым, ровным. Всё стало как в старом фотокружке с запахом, треском таймера и с каплями на краях ванны. На секунду я поймал взгляд Казанова, тот смотрел с любопытством.

— У меня дядя так печатал. Ванну отнимал под вечер. Я тогда пацаном был…

Я проверил температуру старым спиртовым термометром с потемневшей, но точной шкалой. Влил в бачок раствор и завел с тугим щелчком старый механический таймер.

Потом слил проявитель и пустил тонкую струю воды. Промывка — шаг обязательный. Без неё кадры сохранятся ненадолго.

Закончив, я залил фиксаж.

Казанов чуть кивнул и прокомментировал:

— Вот это я помню. Какой же был запах…

Он говорил негромко, не мешая процессу.

Через десять минут я сделал вторую промывку, убирая химию. Снял крышку и осторожно за края достал плёнку.

Кадры проступили. Я повесил плёнку на шнур, щёлкая прищепками, и она начала медленно покачиваться, как маятник.

Казанов подошёл ближе и внимательно посмотрел на плёнку.

— Там что-то есть? — спросил он наконец.

— Есть, но пока ничего не понятно. Подождём. Сухой кадр не соврёт.

Когда плёнка чуть подсохла, я выбрал нужный кадр. Контрастность была отличная, Зернистость была на высоте. Вставил в фотоувеличитель, выставил масштаб.

Казанов стоял всё так же тихо, будто опасался, что его догадки станут реальностью.

Положил бумагу на столик фотоувеличителя, щелкнул лампой фотоувеличителя, отсчитал несколько секунд экспозиции. Выключил фотоувеличитель и в красном свете стал обмакивать фотобумагу в ванночке с проявителем. На снимке медленно начали выплывать очертания. Главное не передержать. Я дождался когда очертания станут реалистичными и чёткими, быстро вынул пинцетом фотокарточку. Промыл в ванночке с водой и опустил в ванночку с фиксажем. Осталось подождать, а затем промыть и высушить на глянцевателе.

— Готово, — сказал я не оборачиваясь.

Казанов подошёл почти вплотную, взглянул… и застыл. Лицо у него не просто изменилось, оно стало другим.

— С-сука…

Столь красноречивого комментария от представителя Комитета я не ожидал.

— Вообще-то, на фотографии — мужики, — заметил я с иронией не сдержавшись.

— На фотографии — сволочи, товарищ Карелин, — спокойно, но с нажимом ответил Виталий Иванович.

Он на мгновение прикусил губу, будто прятал раздражение.

— Такие, что вы бы их без лишних слов пристрелил при встрече? — спросил я.

— Возможно. Если бы они не были носителями нужных нам сведений.

Виталий протянул снимок мне.

— Никого не узнаёте?

На фото было уличное кафе под большим навесом. В глаза бросилась табличка с большими буквами на арабском и французском языках: Rue Hamra.

Я припомнил, что ехал по этой улице… точно! От неё пара кварталов до отеля «Коммодор», который предпочитали западные журналисты.

За столом на пластиковых стульях сидели трое. Один — «прибитый» нами сегодня Радван. Рядом с ним полный араб с круглым лицом, бородатый, в солнцезащитных очках. На столе рядом с ним лежал тёмный берет.

Третьим за столиком был человек лет пятидесяти с седыми волосами и аккуратной бородкой, явно европейской внешности. Он носил светлую рубашку с коротким рукавом. На запястье часы, сигарета между пальцами.

— Узнаю только Радвана, — я вернул снимок Казанову.

Тот не ответил сразу, но глаза сузились, когда он коснулся фотографии рукой.

— Жаль, товарищ Карелин. Берите снимки, и идём на кухню.

Он вышел из ванной, временно оборудованной под фотолабораторию.

Я собрал фотографии и вышел следом.

Над Гирей закончили «колдовать», и он уснул. Казанов позвал всех на кухню, пока я раскладывал фотографии на столе. Как только двое спецов пришли, он начал разговор.

— По первым сводкам от ливанских… товарищей, за похищением стоит группа Имада Радвана. Называются «Свободный Левант», — сказал Казанов.

Виталий Иванович молча ткнул пальцем в лицо Радвана на одной из фотографий.

— Это «дарование» сегодня было огрето фотоаппаратом по башке, — последовал комментарий одного из парней Казанова, который потом быстро посмотрел на меня.

Во взгляде этого бойца было и уважение, и удивление.

— Гиря сказал, что журналист ему череп проломил, — подтвердил боец и протянул мне руку. — Мы не познакомились. Гриф, но можно просто Юра

Я крепко пожал руку Грифу.

Этот боец был более худым, чем все остальные. У него был лоб с глубокими морщинами, голубые глаза и подбородок с небольшой ямочкой.

— Сеня. Можешь так меня и звать. Другой позывной мне никто не придумывал, — поздоровался со мной второй спец.

— А зовут как? — спросил я.

Тут уже Юра улыбнулся, а лежащий на кровати Гиря закашлял.

— Рудольф он. Так что, сам понимаешь, что Олень звучало бы не очень, — посмеялся Кирилл, сощурившись от боли в плече.

— Ха-ха! Если не я, вы бы не узнали, что Рудольф — олень Санта-Клауса.

Казанов прокашлялся, показывая всем видом, что шутки в сторону.

Виталий Иванович покосился на меня с вопросом — мол, добил или просто приложил?

— Хруст был, кровь была. А вот дырку в голове разглядывать не стал, — как есть ответил я.

Казанов перевёл взгляд на снимок с Радваном. Он смотрел несколько секунд, прежде чем продолжить.

— Радван уже мне не так интересен. Судя по столь представительной беседе в кафе, он лишь ударный инструмент. А вот первую скрипку ведёт этот «товарищ», — Казанов постучал пальцем по бородачу в чёрном берете. — Имад Мугния. Прозвище «Гиена». Так что наше предположение подтвердилось.

Вот уж действительно — мир тесен! Казанов только что ткнул пальцем в человека, чьё лицо лет через двадцать будет в папках всех разведок мира. Имад Мугния, насколько я помню, приложил руку и к терактам 11 сентября 2001 года, и к… ещё одному похищению советских граждан в 1985 году в Бейруте. Но сейчас на дворе 1984 год.

Я ещё смотрел на лицо Мугнии, когда голову прорезала боль. Резкая, сверлящая. Будто кто-то начал копаться у меня в голове без наркоза.

— Что-то болит, Алексей? — спросил Юра и настороженно посмотрел на меня.