Сломанная невеста - Реброва Мила - Страница 1

– Помогите!

Женский крик разорвал тишину ночи, пробежался холодом по спине и вонзился прямо в грудь. Так не кричат просто от страха. Так кричат, когда умирают.

Я резко остановился. Касим, погоня – всё исчезло. Остался только этот голос. Глухой, полный боли, срывающийся в истеричный хрип. Он не звал кого-то конкретного, он звал спасение.

Я рванул вперёд. Лес хлестал по лицу ветками, корни вырывались из земли, цепляя за сапоги, но мне было плевать. Я должен был успеть. Если этот голос замолчит, будет поздно.

Я вылетел на поляну и увидел ад.

Пятеро мужчин, шакалы, загнавшие жертву в угол. Они стояли кругом, а в центре – она. Хрупкая, сломанная, измученная. Белое платье прилипло к телу грязными лохмотьями, запятнанное тёмными пятнами. Кровь.

Я медленно выдохнул, чувствуя, как сжимаются кулаки. Свадебное. Свадебное?!

Она стояла на коленях, дрожащая, но не падающая. Руки содраны в кровь, губы разбиты, щека опухла. Но она не плакала, не умоляла о пощаде. Просто смотрела вниз, как человек, который уже умер внутри.

– Поднимайся, дрянь! – голос мужчины прозвучал резко, как удар. Он схватил её за плечо и дёрнул вверх. Она шатнулась, но даже не попыталась сопротивляться, только прикрыла глаза. Как будто уже была далеко отсюда.

Я сжал кулаки.

– Что здесь происходит?!

Мужчины медленно повернулись ко мне. Они не испугались, не удивились. Смотрели, как на пустое место. Как на того, кто ничего не значит.

– Уходи, чужак, – холодно бросил один из них.

Я не сдвинулся.

– Вы её убиваете.

Другой, постарше, сложил руки на груди.

– Она опозорила нашу кровь.

Я стиснул зубы.

– Кем она вам приходится?

Старший посмотрел мне прямо в глаза.

– Мы её братья.

Меня будто ударило в грудь. Братья. Родные. И они избивают её до смерти.

Я снова посмотрел на неё. Сломанное тело, кровь, грязь, рваное платье. И глаза. Пустые. Без надежды. Она знала, что её никто не спасёт. Она смирилась.

Грудь сдавило от ярости, воздух сгустился. Казалось, само небо отвернулось от этой сцены.

Я шагнул вперёд.

– К чёрту ваш позор.

Старший напрягся.

– Ты не имеешь права вмешиваться.

Я посмотрел ему прямо в глаза.

– А вы не имеете права убивать.

Я больше не думал, не слушал, не видел ничего, кроме её пустых глаз. Кровь стучала в висках, руки сами сжались в кулаки, а тело уже двигалось вперёд, не давая возможности отступить назад. Я бросился в эту схватку, не раздумывая, не взвешивая шансы. Мне было всё равно, сколько их и кто они такие. Пусть хоть десять, пусть двадцать – я не мог просто стоять и смотреть.

Будь что будет. Битва началась.

Я никогда не знала, что такое детство. Смех, игры, тёплые мамины руки, ощущение безопасности – это было не про меня. В нашем доме женщина – никто. Я поняла это слишком рано.

Я не могла смеяться громко, потому что девочка должна быть скромной. Не могла задавать лишние вопросы, потому что женщине незачем думать. Не могла капризничать, потому что она обязана терпеть. Всё, что мне было дозволено, – молчать, опускать голову и слушаться мужчин. Я не была хозяйкой своей жизни. Я была её заложницей.

Я родилась через десять лет после последнего сына. Младшая. Единственная дочь среди четырёх братьев. Я видела, как в других семьях младших девочек балуют. Как отцы носят их на руках. Как матери любят, оберегают, утирают слёзы, когда они плачут.

Но это было не про меня.

Я не была любимой. Я не была желанной. Я была обязанностью. Нежданной обузой, которую надо было воспитать правильно. А значит – сломать.

С детства меня учили, что я не имею права выбирать. Я не могла дружить с кем хочу. Не могла выходить во двор и бегать, как другие дети. Если мальчикам позволялось носиться по улицам, задирать друг друга, кричать и драться, то мне – нет.

– Девочка должна сидеть дома. Девочка должна быть тихой. Девочка должна быть покорной.

Я слышала это каждый день. Но самое главное – я не имела права спорить с братьями. Они были моим миром. И моей тюрьмой.

Мне было шесть, когда старший брат впервые ударил меня. Это случилось за ужином. На столе стояли тарелки с остывшей едой. Мальчики ели горячее. А мне поставили холодное, как будто это нормально. Я не поняла, почему так, и спросила:

– Почему у меня холодное? Я тоже хочу горячее.

Брат посмотрел на меня, словно я сказала что-то невообразимое. И ударил.

– Ты будешь есть то, что тебе дали.

Я прижала ладошку к щеке. От удара она горела, а на глаза навернулись слёзы. Но я не заплакала. Я знала – если заплачу, он разозлится ещё сильнее.

Братья рассмеялись.

– Смотри, какая гордая! Думает, что имеет право что-то требовать!

Я молчала, сжимая зубы. Отец даже не посмотрел в мою сторону. А мать опустила голову.

Но самое страшное произошло спустя минуту.

Отец отложил ложку, медленно вытер руки о край скатерти и вдруг заговорил. Его голос был ровным, холодным, без эмоций.

– Если будешь перечить братьям, они сделают из тебя ту, которую никто не возьмёт замуж.

У меня внутри всё сжалось. Я не до конца понимала, что это значит, но чувствовала – ничего хорошего.

– Ты слышишь меня? – он поднял на меня взгляд.

Я кивнула.

– Скажи вслух.

Мои губы дрожали, но я заставила себя выдавить:

– Да, отец.

– Вот и хорошо.

Он снова взял ложку и продолжил есть, как будто ничего не случилось. Я сидела, глотая ком в горле, но не проронила ни звука.

Я ждала, что ночью мать придёт ко мне. Что войдёт в комнату, обнимет, погладит по голове. Что шепнёт, что всё хорошо. Что они просто не понимают, что маленькая девочка не заслужила удара. Я ждала всю ночь. Но она не пришла.

Тогда я впервые поняла, что здесь всем на меня наплевать. Что никто не утрёт мне слёзы. Никто не скажет, что меня любят.

Я была сама по себе. И мне придётся самой учиться выживать.

***

В восемь лет я впервые испытала настоящий страх. До этого мне было больно, обидно, горько, но не страшно. Я ещё не понимала, что может быть хуже удара, хуже холодного равнодушия матери, хуже равнодушного взгляда отца. Но в тот день я поняла.

Это началось с пустяка. Я мыла посуду, как делала каждый вечер, пока мои братья сидели в комнате и болтали. Руки были мокрые, губы сжаты. Я торопилась, потому что знала – если задержусь хоть на минуту, брат разозлится. Он уже звал меня, но я не могла бросить посуду – если не домою, потом меня же и накажут за это.

Я пыталась сделать всё быстро, но пальцы скользили по мокрым тарелкам, и страх только мешал.

– Сколько тебя ждать?! – раздражённо бросил он, не поднимаясь с дивана.

Я сглотнула, бросила полотенце и повернулась к нему.

– Я… я только закончила…

– Принеси мне воды.

Я хмуро посмотрела на него. Он сидел, раскинувшись на диване, держа в руках телефон, и даже не смотрел на меня. Просто кинул приказ, как будто я не человек, а мебель. Я посмотрела на него и впервые в жизни сказала:

– Возьми сам.

Тишина разрезала комнату. Как острый нож по натянутой ткани. Братья замерли. Секунда. Две. Я сразу поняла, что совершила ошибку.

Его глаза медленно оторвались от экрана, и он посмотрел на меня другим взглядом. Не просто злым. Опасным.

– Что ты сказала?

Я почувствовала, как внутри всё сжалось. Я не должна была так говорить. Я должна была молчать и подчиняться. Я знала это. Но в тот момент что-то во мне взбунтовалось. Что-то маленькое, глупое, но слишком упрямое.

– Я сказала, возьми сам.

В следующий миг он уже был рядом. Рука вцепилась в мои волосы. Рывок. Я вскрикнула. Боль резанула по коже, и я упала на колени прямо на каменный пол. Слёзы сами навернулись на глаза, но я не позволила им пролиться.