Пораженные (ЛП) - Бейкер Р. Д. - Страница 4

Тебе не следовало этого делать.

Мой разум безнадежно шепчет мне на ухо.

Нет, мне не следовало этого делать.

Но теперь уже слишком поздно.

ГЛАВА 3

ДЖУЛЬЕТТА

Что такого есть в еде, что заставляет людей разражаться радостным шумом? Потому что даже в день, когда нас вот-вот свяжут и из нас выпьют кровь, кафетерий гудит от смеха и разговоров. Люди выстраиваются рядами за столами, солнечный свет льется в окна. В воздухе витает запах кофе и бекона, а в открытые окна врывается ветерок. В 7 утра уже тепло. День обещает быть знойным.

Ребристый металл скамейки впивается мне в бедра, и я ерзаю взад-вперед, пытаясь устроиться поудобнее. Я проклинаю, какая костлявая у меня теперь задница. Я так сильно похудела с тех пор, как они привезли меня сюда, и я ненавижу это. Дело даже не в нехватке еды, Кормящиеся определенно занимались производством продуктов питания. Но это однообразно. Я больше не нахожу радости в еде. Или во всем остальном, если уж на то пошло.

Черт возьми, Джульетта, устраивай себе еще больше вечеринок жалости.

Я тяжело вздыхаю, и Джина широко улыбается мне.

— Ты в порядке, милая?

— О, да, я в порядке. Просто уже жарко. — отвечаю я.

— Ты хорошо спала? — ее улыбка не исчезает, когда девушка смотрит на меня поверх края белой чашки, которую держит в руках.

Почему у нее всегда такое хорошее настроение? Она всегда улыбается, смеется и пытается всех нас подбодрить. Это мило, но неприятно. Может быть, я просто устала.

Я пожимаю плечами, разминая вилкой яичницу-болтунью на подносе.

— Не совсем, ночью было слишком душно.

— Да, это было так, — говорит она, перебрасывая свои длинные темные локоны через плечо. — Я действительно надеюсь, что они починят кондиционер, прошло так много времени с тех пор, как они обещали это сделать.

— Да. — Я смотрю в зарешеченное окно на солнечный свет.

Мои волосы вьются от влажности. Я собираю их на макушке и закрепляю черной лентой, которая была у меня на запястье. Волосы уже чертовски длинные, но Кормящиеся не позволяют нам стричь их очень часто. Они утверждают что-то о том, что волосы являются хорошим показателем здоровья, поэтому вместо того, чтобы спорить, мы все просто выглядим как участники переосмысленного фестиваля «Вудсток». Интересно, что бы хиппи подумали об этом будущем?

Я чувствую на себе чей-то взгляд и, оглядываясь через плечо, и чувствую, как дрожь пробегает по спине. Один из Кормящихся смотрит прямо в мою сторону. Просто смотрит, скрестив руки на груди. Мне это кажется, но то, как его взгляд становится пристальнее, когда мы встречаемся глазами, говорит мне, что он определенно смотрит прямо на меня. Я быстро оборачиваюсь и снова смотрю на улыбающееся лицо Джины.

— Ты уверена, что с тобой все в порядке? — спрашивает она тем материнским тоном, от которого у меня немного сжимается сердце.

— Да, я в порядке. Просто устала. И не горю желанием опорожняться.

Джина делает глоток воды и пожимает плечами.

— По крайней мере, мы можем спокойно посидеть и нам не нужно работать на улице, а?

Да, она всегда видит светлую сторону вещей. Я предпочитаю работать на улице, а не утыкаться иглами и смотреть, как Кормящиеся берут столько крови, сколько могут, не убивая меня.

Я оглядываюсь через плечо, а Кормящийся, блядь, все еще пялится. Его глаза того странного ржаво-красного цвета, который бывает у всех вампиров. Он молод, или, по крайней мере, выглядит молодо. Может быть, ему 25 или около того. Насколько я знаю, ему может быть 200.

Он прислонился к стене, одетый в эту дурацкую зеленую военную форму, которую носят все Кормящиеся, чтобы создать впечатление, что у них есть какая-то власть. Кто-то проходит мимо него, и я понимаю, какой он высокий. Он должен быть ростом не менее 6 футов 5 дюймов.

И он все еще смотрит на меня.

Меня охватывает беспокойство, когда я задаюсь вопросом, не он ли был тем, кто остановился у моей кровати несколько ночей назад, кто обнюхал меня, пока я кончала. Черт. Я вздрагиваю от этой мысли. Потом понимаю, что все еще смотрю прямо на него.

Над нами раздается звуковой сигнал, оповещающий о том, что пора отправляться в клинику. Он заставляет меня подпрыгнуть и на секунду отвлекает мое внимание от вампира. Когда я снова смотрю на стену, его там нет. Я вздыхаю с облегчением. Гребаный урод.

Джина напевает что-то, когда мы направляемся в клинику, и я ругаю себя за то, что нахожу ее позитивность раздражающей. Мы все должны делать то, что должны, чтобы пройти через это, верно? Я не должна злиться только потому, что она пытается сделать свой день немного легче.

Солнце палит вовсю. Поля простираются, насколько хватает глаз, и я позволяю себе усмехнуться. Всякий раз, когда вижу эти зеленые поля, я всегда вспоминаю этикетку на яйцах, на покупке которых когда-то настояла мама, потому что ей нужны были яйца от «happy chickens».

В первые дни после того, как Катастрофа разрушила мир, вампиры держали нас взаперти, опасаясь, что мы взбунтуемся и сбежим. Это было нелепо и жалко. Но длилось это недолго, потому что после нескольких месяцев без солнца и свежего воздуха у всех нас была анемия, и мы сдавали кровь низкого качества. Низкое качество крови, больные люди и, по умолчанию, слабые Кормящиеся.

Они перевели нас в помещения, точно такие же, как эти, где мы могли получать свежий воздух и солнечный свет, а также питаться фермерскими продуктами, чтобы обеспечить высочайшее качество нашей крови. Здоровые, счастливые Кормящиеся и предположительно здоровые, счастливые люди.

Интересно, насколько на самом деле были счастливы эти цыплята при свободном выгуле?

Нас проводят в клинику и отводят наши королевские синие кресла с откидной спинкой за белые занавески. Это так странно, что между нами воздвигают барьеры, но не тогда, когда мы хотим принять душ. Логики здесь нет никакой.

Сидение в этих синих креслах всегда напоминает мне поход к стоматологу. Каждый раз это дает мне крошечный толчок к почти нормальной жизни. Я смотрю на флуоресцентную лампу надо мной, наблюдая, как она слегка мерцает. Входит подавальщица, одетая в медицинскую форму и толстые перчатки. Она не говорит ни слова, просто жестом просит меня подать ей руку.

Сначала делается противозачаточный укол, и он почти не обжигает. Кормящиеся говорят, это для того, чтобы нам не приходилось иметь дело с гигиеной менструации, но я также знаю, что кровь беременных может свести их с ума. Они должны знать, что то, что произошло прошлой ночью между парой в общежитии, обязательно приведет к беременности, независимо от того, насколько это запрещено.

Она надевает бандаж на мою руку, затягивая его почти до боли.

— Сожми кулак, — строго говорит она.

Я подчиняюсь, не глядя на нее. Я знаю, как это делается. Прошло почти пять лет.

Она втыкает иглу мне в руку, и ее начинает жечь. Все эти гребаные Кормящиеся не умеют брать кровь. Факт настолько ироничный, что почти заставляет меня смеяться. Но потом у меня по спине пробегает дрожь, когда я думаю об альтернативном методе сбора «урожая» — том, который больше не разрешен.

Несколько девочек в школе однажды рассказали об укусе. Одна из них настаивала, что ее двоюродная сестра была с Кормящейся, и что укус был лучше секса. Была целая куча людей, которые пристрастились к кайфу, который давал им укус вампира, и от этой мысли меня тошнит. То, что Кормящийся прикасается ко мне вот так, в перчатках, когда берут кровь — это уже достаточно плохо. Идея позволить кому-то интимно прикоснуться ко мне, позволить кому-то трахнуть меня, или укусить, или заставить меня кончить?..

Ни за что на свете.

Занавеска раздвигается, и входит фигура, которая заставляет меня пожалеть, что я сейчас не привязана к стулу.

Это Кормящийся из кафетерия, который пялился на меня. Его ржаво-красные глаза с любопытством изучают, почти томно скользят по моему телу. У меня мурашки бегут по коже. Он смотрит на меня так, как не должен смотреть тот, кто меня не знает. Он откидывает темные волосы со лба, обнажая татуированную руку и еще больше татуировок, виднеющихся из-под рукава его униформы. Даже его шея покрыта татуировками, и у него имеется маленькая серебряная серьга в мочке правого уха. Не знаю, почему это кажется мне странным — татуированный Кормящийся с пирсингом, это вообще не странно? Может быть, он был кем-то вроде рок-звезды до того, как его обратили.