Поцелуй теней - Гамильтон Лорел Кей - Страница 32
- Предыдущая
- 32/107
- Следующая
Он сделал большой глоток вина, будто мы все еще спорили.
– Надо тебя как-нибудь сводить на экскурсию в современную больницу.
– Все, что ты захочешь мне показать, будет принято с удовольствием.
Та эмоция, которая чуть не проглянула в этих словах, была смыта волной двусмысленности.
Я сделала вид, что не заметила ее, и продолжала свою линию. Я увидела истинную эмоцию и хотела увидеть больше. Если мне придется ставить жизнь на кон, то мне надо увидеть Шолто без масок, которые Двор нас приучил носить.
– До тебя все сидхе выглядели как сидхе, чья бы кровь ни примешалась к крови в их жилах. Я думаю, королева видит в тебе свидетельство, что кровь сидхе становится слабее, как и моя смертность тоже показывает, что кровь редеет.
Красивое лицо стянуло злостью.
– Неблагие провозглашают, что все фейри красивы, но некоторые красивы только на одну ночь. Развлечение, но не больше.
Я видела, как гнев ползет у него по плечам, по рукам.
– Моя мать, – выплюнул он последнее слово, – думала провести ночь удовольствия, не заплатив за это своей цены. Этой ценой был я.
Он выдавливал слова по одному; от гнева глаза его загорелись, и цветные круги пылали как желтое пламя и расплавленное бурлящее золото.
Я пробилась сквозь эту безупречную внешность и нащупала больной нерв.
– Я бы сказала, что эту цену заплатил ты, а не твоя мать. Родив тебя, она вернулась ко Двору, к своей жизни.
Он глядел на меня, все еще пылая гневом.
Я говорила с этим гневом осторожно, чтобы он не выплеснулся на меня, но мне он нравился. Он был настоящим, а не расчетливо выбранным настроением ради какой-то цели. Это настроение он не выбирал и не рассчитывал, оно овладело им, и мне это нравилось, очень нравилось. Одна из вещей, которые я любила в Роане, – это что эмоции у него лежали так близко к поверхности. Он никогда никаких чувств не изображал. Правда, именно эта черта позволила ему уйти в море в новой тюленьей шкуре и даже не сказать "прощай". У каждого свои недостатки.
– И оставила меня с отцом, – сказал Шолто. Он посмотрел на стол, потом медленно поднял ко мне эти необыкновенные глаза. – Ты знаешь, сколько мне было, когда я увидел других сидхе?
Я покачала головой.
– Пять лет. Пять лет до того, как я увидел кого-то с такой же кожей и глазами, как у меня.
Он замолчал, глаза его замутились воспоминанием.
– Расскажи, – попросила я тихо.
Он заговорил вполголоса, будто сам с собой.
– В темную безлунную ночь Агнес взяла меня поиграть в лес.
Я хотел спросить, не та ли это ведьма Черная Агнес, которую я сегодня видела, но не стала перебивать. Будет еще время спрашивать, когда у него переменится настроение и он перестанет рассказывать свои тайны. На удивление легко оказалось заставить его открыться. Так легко раскрывается защита на том, кто хочет говорить, не может не говорить.
– Я увидел среди деревьев что-то сияющее, будто луна спустилась на землю. Я спросил Агнес, что это? Она не сказала, только взяла меня за руку и подвела поближе к свету. Сперва я думал, что это люди, только люди не светятся так, будто у них огонь под кожей. Потом женщина повернулась к нам, и глаза у нее...
Голос его пресекся, и в нем была такая смесь удивления и страдания, что я готова была прекратить разговор, но не стала. Если он хочет рассказывать, то я хочу знать.
– Глаза... – подсказала я.
– Глаза у нее горели, светились синим, темно-синим, а потом зеленым. Мне было всего пять, так что не ее нагота и не его тело на ней поразили меня, но чудо этой белой кожи, этих клубящихся глаз. Как моя кожа и мои глаза. – Он смотрел сквозь меня, будто меня тут и не было. – Агнес увела меня прочь раньше, чем они нас увидели. У меня было полно вопросов. Она велела задать их отцу.
Он заморгал, глубоко вздохнул, будто в буквальном смысле откуда-то возвращаясь.
– Мой отец объяснил мне, кто такие сидхе, и сказал, что я тоже один из них. Мой отец воспитал меня в вере, что я – сидхе. Я не мог быть тем, кем был он. – Шолто сухо засмеялся. – Я плакал, впервые поняв, что у меня никогда не будет крыльев.
Он посмотрел на меня, сдвинув брови.
– Никому при Дворе я об этом не рассказывал. Ты на меня какие-то чары навела?
Он, конечно, не верил, что это чары, или расстроился бы сильнее, даже испугался бы.
– А кто еще при Дворе, кроме меня, мог бы понять, что эта история значит? – спросила я.
Он посмотрел на меня долгим взглядом и медленно кивнул:
– Да, хотя твое тело не так искажено, как мое, ты тоже им не своя. Они никогда не примут.
Последние слово относились, как я поняла, к нам обоим.
Его руки, лежащие на столе, сцепились так, что пошли пятнами. Я коснулась их, и он отдернулся, будто я его обожгла. Стал убирать руки подальше – но остановился. Я видела, каких усилий ему стоило положить их обратно. Он действовал так, будто ожидал боли.
Я накрыла его большие руки своими – насколько это было возможно. Он улыбнулся, и это была первая искренняя улыбка, потому что была неуверенной, будто боялась оказаться ненужной. Не знаю, что он прочел на моем лице, но это его успокоило, потому что он раскрыл руки, взял мою и поднес медленно к губам. Он не столько целовал мне руку, сколько прижимал ее ко рту неожиданно нежным движением. Одиночество может быть связью сильнее многих других. Кто лучше при обоих Дворах мог бы понять нас, чем мы друг друга? Не любовь, не дружба, но все равно связь.
Он поднял глаза навстречу мне, оторвав лицо от моей руки. Такой взгляд я редко видала у сидхе – открытый, незащищенный. В его глазах была тоска, желание столь сильное, что будто смотришь в бездонную пустоту, в зияющую яму на месте чего-то пропавшего. От этого глаза его стали дикими, как у лесной твари или выросшего в лесу ребенка – неукрощенный, но обиженный жизнью. Неужто и у меня бывают такие глаза? Хотелось думать, что нет.
Он отпустил мою руку – медленно, неохотно.
– Я ни разу в жизни не был с сидхе, Мередит. Ты понимаешь, что это значит?
Я понимала, может быть, даже лучше его, потому что единственное, что может быть хуже, чем не иметь, – это иметь, а потом потерять. Но я старалась, чтобы мой голос звучал нейтрально, потому что я начинала бояться того, к чему он клонит. Как бы я ему ни сочувствовала, это не стоило смерти под пыткой.
– Тебе интересно, как это.
Он покачал головой:
– Нет. Я жажду вида бледной плоти, распростертой подо мной. Я хочу смешать свое сияние с другим. Я хочу этого, Мередит, и ты мне можешь это дать.
Именно к тому он вел, чего я боялась.
– Я тебе уже сказала, Шолто: я не рискну смертью под пыткой ни для какого наслаждения. Никто и ничто этого не стоит.
Я говорила искренне.
– Королева любит, когда ее стражники наблюдают за ней и ее любовниками. Некоторые отказываются смотреть, но многие соглашаются ради шанса, что она позовет нас присоединиться. "Вы мои телохранители – разве вам не хочется хранить мое тело?" – передразнил он ее голос. – Даже когда это делается ради жестокости, любовь двух сидхе – все равно чудесная вещь. Я бы отдал за нее душу.
Я выдала ему самую лучшую из своих непроницаемых масок.
– Мне совершенно без пользы твоя душа, Шолто. Что ты еще можешь мне предложить такого, за что стоит рискнуть мучительной смертью?
– Если ты будешь моей любовницей-сидхе, Мередит, королева будет знать, что ты для меня значишь. Я постараюсь как можно яснее дать ей понять, что, если что-нибудь случится с тобой, она потеряет верность слуа. Этого она сейчас себе позволить не может.
– Почему бы тебе не заключить эту сделку с какой-нибудь более сильной женщиной-сидхе?
– У женщин стражи принца Кела есть для секса принц, и он в отличие от королевы не дает им простаивать.
– Когда я покидала Двор, некоторые женщины стали отказываться от ложа Кела.
Шолто довольно улыбнулся:
– Это движение стало весьма популярным.
Я приподняла брови:
- Предыдущая
- 32/107
- Следующая
