Крепостная (СИ) - Брай Марьяна - Страница 44

— Чаво измышляешь? Бери да делай! Своя рука – хозяйка!

— Спасибо, Николаша. Вот чаю попью и начну, - ответила я, но руки потянулись к зеленой краске.

Кисточкой сделала четыре мазка, как самые дальние, самые незаметные листики под бутоном.

И потом в голове будто раскат грома! Совершенно ясно и точно предстала федоскинская живопись, коей украшены были шкатулки, портсигары, монетницы и подарочные коробочки в каждом доме.

Прелесть ее была в многослойности. Сначала рисовался задний фон, ждали, когда высохнет. Потом еще один и еще. Допустим, хотите вы изобразить на фоне неба березки, а перед ними барышню, так и пишете: сначала небо безбрежное синее, сушите. Следующим слоем — облака, а потом березки. И так далее, пока поясок на сарафане последним не пропишете.

Живопись эта получалась объемной, словно живой. А между слоями использовали сусальное золото, металлические порошки, тонкий перламутр.

И руки мои тут же обрели уверенность. Я аккуратно убрала зеленые мазки, взяла широкую кисть и закрасила поднос черной краской. Ждать нужно было долго. А сидеть без дела не хотелось.

— Николаша, есть у тебя обрезки размером с поднос? – я подошла к нему сама, и мужичку, похоже, стало немного не по себе от этого моего самоволия.

— Найдё-отси! В нашем хозяйстве, Надюша, и вилы – корова, и лопата – хлеб, - он быстро вытащил досочки из-за печи и сам принес мне их на стол. - Рисуй, сколько душа твоя желает.

— Спасибо, ты хороший и добрый парень, - не придумав другой похвалы, ляпнула я, и тот залился красным.

На доске мне хотелось отработать мазки. Если попробовать нарисовать пион, сначала нужно изобразить самые раскрытые лепестки. Чтобы увидеть разницу, рисовала я их и синим, и зеленым. Чтобы потом у меня белый с красным переходом получился идеально. К вечеру третья доска была похожа на картину. Правда, вполне посредственного художника, но очень необычную.

Решила оттачивать мастерство столько, сколько нужно, а на единственном подносе каждый день добавлять слои.

В усадьбу приехали мы к ужину. Или ужин подали, как только мы разделись да по комнатам разошлись переодеться. Нюра прибежала, не стуча, и затараторила:

— Тебя пока не было, ор какой стоял! Хоть мертвых выноси! Петруша свою кралю только по мордасам не трогал, а так… наоралси-иии! На год вперед!

— Ну, хорошо, что меня не было. Завтра снова уеду. Я в мастерской сегодня поднос расписывала. Вернее, начала только. Если понравится, я тебе в приданое набор целый распишу, подруженька, - я притянула Нюру на кровать рядом с собой.

— Айда, блаженная. Глафира там одна чичас так накроет, что не раскроешь ни в какую! Она ить что стаканы, что бокалья – все в одно место горазда пристроить.

— Не бокалья, Нюра. Бокалы! – я засмеялась, глядя на нее, и на душе стало так хорошо, так тепло и не страшно, что жить захотелось еще сильнее, чем прежде.

— Тьфу на тебя, пропащая! Каво ты тама нарисуешь? Кистей в руках не держала. Каким цветом трава, только из окна и видела!

— Ну уж не скажи, Нюра. Вот увидишь! Напишу еще таких красот, что народ в очередь будет вставать за моими подносами и шкатулками! – уверенность внутри меня росла и росла!

— Прям так и в очередь? До ворот али до самой церквы встанут? Надо баб предупредить, чтоб не расходились по городам. Кто-то ить и воду им носить на жаре должон! – Нюра хохотала, заливаясь, а я с ней.

— Чумички, вы чаво разорались? Осип даж ложку положил и вас слушает, - в комнату заглянула Глафира. - Про чо смех-тат?

— Потом расскажу, - шепотом ответила я и направилась в гостиную. Там непривычно громко стучали ходики.

Клара без пудры, в простом широком, может, даже принадлежавшем Домне платье, в теплой безрукавке была не похожа на себя. Петр наблюдал за тем, как она осторожно и, кажется, даже с опаской ела суп. Осип посматривал в газету между ложками супа. А доктор крутил головой, рассматривая всю эту незадачливую семейку.

— Надежда, добрый вечер. Как хорошо, что вы поймали мадам Клару, - видимо, доктор нашел единственную возможную тему для беседы.

— Да, мы переживаем и за нее, и за ребенка, которого она собиралась убить. Наверно, не от любимого человека дитя…

— Хватит, - Петр хлопнул по столу так, что все вздрогнули.

— Она в своем доме, - не поднимая глаз от газеты, сообщил Осип и потянул из чарочки наливку. - Эх-х, хороша наливка. А коли в своем доме, то и говорить может, чего хочет. Кому не нравится: вот дверь, вот порог.

— Ладно, извини, Клара. Не хотела дурного, - поняв, что я перебрала, тихо сказала я.

— Тебе спасибо. Дура я, не знала, чего творю, - жевано, снова межуя слова с французскими, но как-то даже искренне ответила моя «невестка».

В нашем почти сумасшедшем доме как будто негласно объявлено было перемирие, и за ближайшие несколько дней все выдохнули. Мне казалось, что выдохнул даже дом.

Мороз еще не отступал и ночами сковывал подтаявший было снежный наст еще более твердой коркой. Мужики уходили в лес на охоту по насту. В это время охотники имели большую фору перед зверьем. Копыта проваливались, добыча быстро уставала. И рано утром за рекой слышался то тут, то там дружный собачий лай.

Днем солнце светило во все окна, даруя дому какую-то непоколебимую вечную радость. И все жильцы нет-нет да и улыбались, глянув на солнечное полукружье от окна на полу и мебели.

Клара улыбалась. Петр обсуждал с отцом политику. Бабы и мужики на дворе заулыбались, а потом и вовсе послышался смех. Выбивали ковры, мебель, вынося все «на снежок».

Я по утрам от нетерпения перед росписью даже чесаться начала. Чудилось, что Осип специально медлит: завтракает не спеша, газету читает дольше, чем обычно, а потом собирается нехотя.

Но как только мы выезжали, сердечко мое ликовало от предстоящей работы. Кто бы мог подумать, что дело мне будет так по сердцу?

Слой за слоем ежедневно я выписывала лепестки своих пионов, которые не захотели стать розовыми. Пришлось исправить неровности, оттенив кончики красным, а потом и вовсе сделать их красными. Но работа становилась все лучше и лучше. Исписанные обрезки досок уже можно было складировать в отдельную коробку, как набор моих «косяков».

— Гляди-т-ка! А Надежда вон чего умудрила, барин! – неожиданно за моей спиной раздался голос Николашки. Сла-ва Бо-огу, что в этот момент я отвела кисть от подноса, иначе пришлось бы мужичку иметь дело с тигрицей.

— Если хоть раз так еще сделаешь… - я сжала кулаки и зубы, чтобы не высказать всего, что о нем думаю.

— Да ить неожиданно, барышня! Такой красоты я у наших ишо не видывал! – я заметила, что Осип пытается подобраться к моей недописанной «прелести», и шлепнула его по руке.

— Умеешь ты, Николашка, внимание привлечь. Покажи, Надюш. А то скрываешь, я уж начал переживать: чего там такое, - хмыкнув и улыбнувшись, попросил Осип.

— Не готово еще, барин. Мне бы пару дней, чтобы вам открыть всю мою затею. Еще не видно, - расстроившись, тихо сказала я.

— Ладно. Пару дней терпит. А ты, Николай, не мешай, да не пугай. Вот я тебя за станком так сзади шугну… понравится? – пожурил Осип работника, и тот от меня отстал ровно на пару дней.

Осип даже торопиться в мастерскую стал, когда я сказала, что пара штрихов осталась, но показать могу уже сегодня.

Желтыми точками я обозначила тычинки на паре полностью раскрытых цветов и, немного отставив, залюбовалась своей работой. Подняв глаза, увидела Осипа. Он наблюдал за мной и, похоже, не меньше Николашки сгорал от нетерпения.

— Иду, иду, - я встала, а потом поняла, что смотреть лучше с моего места, потому что на стол очень хорошо падает первоапрельское солнышко.

Осип подошел, не раздумывая, не споря со мной, и я положила перед ним поднос. В этот момент в мастерскую ввалился Николаша с дровами. А за ним еще один мужик, который занимался досками, крупным распилом и продажей досок по размерам. Денег это много не приносило, потому что купить много леса у Осипа было не на что.