Яромира. Украденная княжна (СИ) - Богачева Виктория - Страница 13

Немало сапог прошлось по подворью за минувшее время.

Ярослав, не чураясь, сам разгребал пыль, и воительница, вестимо, последовала за ним. Наконец, он наткнулся пальцами и укололся до крови об острый край, но даже не почувствовал этого. Князь отряхнул об портки осколок фибулы и поднял его на вытянутой руке на солнце: так, чтобы на него попадали первые, особенно яркие лучи.

— Перуне, Отец небесный… — прошептал он ошеломленно одними губами.

Стиснул осколок в кулаке — вздулись жилы на предплечье — и, круто развернувшись, зашагал в терем. Чеслава поспешила следом. Происходило нечто невнятное и потому малость пугающее. Вихрем князь промчался мимо собственных воев и взлетел на крыльцо, а затем по всходу поднялся на женскую половину терема. Воительница старалась не отставать: грызла ее изнутри чуйка, что в таком состоянии Ярослав Мстиславич способен на непоправимое.

— Звенислава! — его громкий зов рокотом разнесся по горницам, и встревоженная княгиня показалась в дверях, держа за руку младшую дочь, Гориславу.

— Погляди! — князь приблизился к ней прыжком и показал осколок фибулы. — Погляди, такие ты на плащи нашивала? В дар дорогим гостям.

Княгиня посмотрела на мужа, словно впервые видела. Ее, как и Чеславу, потрясло то, как сильно князь был взбудоражен. Редко он давал волю чувствам, и того реже кто-то видел его волнение.

— Что приключилось? — Звенислава протянула руку и накрыла ладонью его предплечье, подивившись тому, какой горячей была кожа. — Ярослав…

— Погляди на фибулу и скажи: узнаешь ты ее? — князь старался говорить спокойнее, но голос его дрожал, разрывался от сдерживаемого гнева.

Вздохнув, Звенислава покорно всмотрелась в кусочек, который протянул ей муж. Она повертела его в руках, погладила пальцами шершавые края, покатала меж ладоней. И, чуть помедлив, кивнула.

— Таких всего две было. Для плащей к-княжича Воидрага и дядьки его, воеводы. Их купцы из Царьграда по моей просьбе привезли…

Князь не дослушал даже. Развернулся и рванул прочь, только и мелькнула беленая рубаха на ступеньках всхода. Звенислава проводила его рассеянным взглядом и посмотрела на Чеславу, но та, уразумев, куда направился Ярослав Мстиславич, побежала за ним.

Выскочила на крыльцо, когда князя уж след простыл. В отчаянии воительница отыскала знакомое лицо воеводы Стемида в толпе гридней и махнула ему рукой, чтобы следовал за ней.

Верно, лицо у нее было шибко перепуганное, раз мужчина, не задав ни одного вопроса и ничего не сказав, молча бросился ее догонять.

В отдельные хоромы, где разместили дорогих гостей, они поспели вовремя. Голыми руками схватив воеводу Видогоста за ворот рубахи, Ярослав швырнул его спиной в стену, и тот осел на пол, оглушенный и ничего не разумеющий. Князь принялся осыпать его ударами кулаков.

— Где моя дочь⁈ Куда подевал мою дочку⁈ — рычал он в коротких промежутках, переводя дыхание. Лицо его искривляла дикая, ничем не обузданная злость.

Застыв в дверях, Стемид и Чеслава глядели на это несколько мгновений, что показались вечностью, а потом воительница, не помня себя, бросилась к князю, ловя за руку. Очнувшись, с другой стороны подоспел и Стемид.

— Ты убьешь его, господине! — кричала она, хоть и ведала, что тщетно.

Опьяненный и разгоряченный, Ярослав ее просто не слышал.

— Что тут… дядька! — в горницу влетел княжич Воидраг, привлеченный звуками борьбы.

Он поднял шум, и на него сбежались кмети из обеих дружин. Насилу Ярослава оттащили от валявшегося на полу воеводы. Потребовалось пять крепких, дюжих мужиков, чтобы обуздать князя. У того в кровь были разбиты кулаки. Кровь же пятнами рассыпалась по рубахе и стенам над местом, где избивал он воеводу.

Видогост тяжело захрипел и продрал уже заплывшие под ударами глаза.

— Я… я… — заикаясь, первым заговорил княжич Воидраг.

— Покажи свой плащ, — Ярослав глянул на воеводу. — Который тебе моя княгиня подарила.

Когда Видогост не пошевелился, князь не выдержал и сам раскидал в разные стороны кучу тряпья, что лежала на лавке. Нашелся в ней и дорогой, добротный плащ — дар грядущим родичам от ладожской княгини. Именно в них воевода и княжич сидели на пиру в ту забытую Богами ночь.

Чеслава не сдержала потрясенного вздоха, когда князь, тряханув плащ, растянул его в руках и указал на сломанную застежку. А после раскрыл ладонь, на которой лежал осколок фибулы. Он подходил к той застежке как родной.

Он и был родным.

Стемид тем временем отдал короткий, рубленный приказ, и вскоре хоромы, где привечали гостей, окружила ладожская дружина, многократно превосходя числом людей, которых привел с собой княжич Воидраг. У того губы дрожали и зуб на зуб не попадал. Может, и не был с дядькой в сговоре.

А, может — был.

Видогост глядел по сторонам, полулежа на полу. Подниматься он не спешил. Медленно, но верно настигало его тяжелое осознание: он попался.

— Где моя дочь, воевода? — голос Ярослава Мстиславича разрезал тишину. — Я выколю тебе глаза и отрежу все пальцы по одному, а потом выпущу твои кишки и скормлю диким зверям, — пообещал он будничным, а потому еще более ужасающим голосом.

— Довольно! — Видогост разлепил окровавленные губы. — Довольно. Я скажу. Скажу.

Яромира споткнулась и чуть не упала. Грубая веревка, которой были связаны руки, натянулась, когда идущий впереди мужчина дернул ее на себя, заставив княжну семенить.

— Ну! Пошевеливайся! — велел Щука.

— Я тебе не телок на торгу, — огрызнулась Яромира и смахнула со лба пот внутренней стороной локтя.

— Ишь ты, — присвистнул Рысь. — Какая болтливая оказалась. Может, тебе рот обратно заткнуть?

Если бы могла, княжна испепелила бы его взглядом. Ее глаза полыхнули яростью, которую часто можно было увидеть в глазах ее отца, князя Ярослава. Но язык она прикусила: бежать по лесу с кляпом станет и впрямь невыносимо.

Третий мужик — самый молчаливый из всех, имени которого она до сих пор не знала — обернулся и махнул им рукой.

— Чего застыли? — недовольно пробормотал он. — Уж скоро солнце встанет!

Щука и Рысь рванули вперед, и Яромира — следом. От усталости она едва переставляла ноги. Сперва ее бросили, связанную и неподвижную, почти на целый день в землянку, а после едва ли не взашей вытолкали наружу и заставили бежать до колющей, острой боли в обоих боках. Ей не хватало воздуха, и она рвала горло и легкие, пытаясь нормально вдохнуть. Но лишь еще пуще их обжигала.

По лесу Яромира брела, словно слепая. Она не узнавала ладожской земли, хотя знала, что пока они не могли уйти так далеко. Но все казалось ей чужим. Черным и пугающим. Деревья скрипели и шелестели на ведру, их тонкие ветки раздирали одежду, вытаскивали пряди из растрепанной косы, стегали по лицу. Коряги и торчащие корни так и норовили броситься прямо под ноги, и уже не раз и не два Яромира пребольно о них ударялась, пачкая свои хорошенькие, ладные сапожки. Вдалеке выли волки, всюду ей слышались звуки диких зверей, их злой рык.

— Пошевеливайся! — рябой Щука дернул веревку безо всякого повода, и Яромира оскалилась ему в спину.

Он упивался властью над княжной. Ее зависимым, беспомощным положением.

Ей уже казалось, что он и подговорил-то Рысь выкрасть ее лишь за тем, чтобы не делиться властью с воеводой Видогостом.

Да. Тихие омуты глубоки.

Оказалось, лютая гниль сидела в сердцах мужиков, что еще седмицу назад жили-поживали в избах со своими семьями и ведать не ведали, на что будут способны ради звонкой монеты.

Когда воевода Видогост — злющий, встрепанный — толкнул дверь землянки с такой силой, что та едва не отлетела, Яромира не поверила тому, что видела. Может, все же забылась она тяжким, лихорадочным сном в тереме? Вот-вот очнется, а рядом — матушка, отец, братья и маленькая сестра…

Но сколько бы она ни моргала, морок перед глазами не исчезал. Словно завороженная, глядела княжна, как воевода, пригнувшись, шагнул в землянку да пнул со всей дури лавку. И такова была его злость, что скамья перевернулась, а сидевший на ней Щука отлетел аж к стене.