Поцелуй чернокнижника (ЛП) - Робертс Тиффани - Страница 8

Меррик нахмурился. Долгие годы не наделили его терпением, чтобы справиться с этим.

— Я сказал, убери нож. Она и так в достаточно плачевном состоянии, хочешь, чтобы стало хуже?

Мальчик поколебался, но в конце концов опустил оружие.

— Не причиняй ей вреда.

Сделав еще шаг вперед, Меррик опустился на колени рядом с Адди. Ее конвульсии продолжались, изо рта потекла пенистая слюна. Он не понимал причины своей заботы о ней. Он не понимал, почему собирался попытаться помочь ей, когда должен был выгнать их — или убить — в тот момент, когда они разбили окно.

— Кем она тебе приходится? — спросил Меррик.

— Ее зовут Адалин, и она моя сестра. Она больна.

Меррик нахмурился, снова взглянув на женщину.

— Что ты принес в мой дом?

— Она не заразна, — ответил мальчик с резкостью в голосе, — и сейчас ей намного хуже, чем тебе. Извини, что я прикоснулся к твоему гребаному арахисовому маслу, чувак, но просто… помоги ей, пожалуйста.

Слова мальчика не должны были иметь никакого влияния на Меррика. Сколько людей умерло за время его жизни? Миллиарды? Это число было непостижимым, когда родился Меррик, но сейчас для него это не имело большого значения. И все же что-то в этой человеческой женщине звало его. Что-то в ней побуждало его сделать все, что в его силах, чтобы помочь ей.

И мольба ее брата, какой бы грубой она не была, тронула Меррика.

Он знал, что это была очередная трата его энергии, очередная трата времени, а он даже не был уверен в том, сработает ли это. Его магия могла делать очень многое, но исцеление смертных не входило в число ее сильных сторон. И все же он должен был попытаться.

Дэнни напрягся, когда Меррик потянулся к Адалин, но мальчик просто сжал губы и ничего не сказал.

Меррик положил руку ей на лоб. Он чувствовал слабую дрожь, пробегающую по ее телу, чувствовал, как в ней нарастает напряжение. Он закрыл глаза и сосредоточился, следя, чтобы его магия не проявилась видимым образом.

У людей был свой собственный магический резонанс; это была мелодия, общая для всего их вида, но у каждого индивидуума была своя вариация, уникальная гармония, наложенная на него. Такие песни маны были сложными и трудными для разучивания. Ее песня была не менее сложной, чем любая другая, с которыми он сталкивался, но она была сильнее — и ее знакомость простиралась дальше, чем он почувствовал, когда впервые увидел ее.

Он изменил свою магию, чтобы соответствовать ее резонансу, и между ними открылся гудящий путь энергии.

В ней была безмерная красота, он мог чувствовать это, но была густая, гнетущая тьма, затуманивающая ее ману — ее надвигающаяся смерть. Меррик почти отшатнулся, когда коснулся ее, оно было злобным, голодным, чем-то похожим на мертвецов, которые сейчас бродили по Земле. Но это был не подпитываемый магией монстр. Это была мутация, дефект. Человеческое несовершенство, которое, как он знал, он не мог вылечить, несмотря на силу, имеющуюся в его распоряжении.

Он сжал челюсти и собрал энергию, циркулирующую глубоко внутри, направляя ее через свою руку в нее, все еще стараясь не допустить, чтобы магия проявилась на его коже и раскрыла мальчику природу Меррика. Он накапливал эту силу в общем пространстве между их умами и душами, желая, чтобы он был связан с ней вот так по веской причине, по правильной причине, мечтая наслаждаться сиянием ее красоты на досуге.

И как только магия превратилась в пульсирующую массу, он направил ее на ее болезнь, обратив свою песню маны — теперь смешанную со привычным, изысканным резонансом Адалин — против диссонирующих нот болезни, пожирающей ее.

Тьма отступила. Как только это начало происходить, в голове Меррика нарастало непреодолимое давление — пульсирующая, пронзительная боль, какой он никогда не чувствовал. Жар его магии усиливался, она не была предназначена для этого. Так много текстов предостерегало от этого, но все тексты, касающиеся того, кем он был и какой магией владел, были расплывчатыми в подобных вопросах — хронисты, которые документировали подобные вещи в соответствии со своими эпохами часто писали метафорами, которые допускали тысячу противоречивых интерпретаций.

Тело Адалин расслабилось, и ее голова опустилась. Меррик разорвал с ней связь и отдернул руку, как будто та была объята огнем, опустив ее на бок, чтобы скрыть от Дэнни дрожь.

Ее кожа выглядела болезненно-бледной, если не считать багровых мешков под глазами, а изо рта текла слюна, но черты ее лица больше не были напряжены, и она была неподвижна, если не считать вздымающейся и опускающейся груди в такт медленному дыханию.

Боль в голове Меррика не утихала, каждый ее импульс наполнял его зрение звездообразными вспышками. Впервые за долгое время он почувствовал себя… опустошенным.

Какая бы болезнь ни пустила корни внутри Адалин, его усилия были бессмысленны. Это был ее конец. Ее гибель. И это знание вселило в него всепоглощающее чувство беспомощности и отчаяния, которого он не испытывал больше лет, чем мог счесть — если вообще когда-либо испытывал нечто подобное.

Голос Дэнни звучал тихо и благоговейно, когда он спросил:

— Что ты с ней сделал?

Разочарование снова вспыхнуло в Меррике, он не понимал, что сделал с ней, знал только, что никогда не пытался сделать ничего подобного. Теперь она была расслаблена, пребывала в покое, но он знал, что не победил злобное присутствие внутри нее.

Он протянул другую руку — которая тоже дрожала — и схватил кухонное полотенце со стойки, чтобы аккуратно вытереть пену со рта Адалин. Он позволил полотенцу упасть в сторону, как только закончил, и сменил положение, чтобы просунуть руки под нее.

Дэнни напрягся. Костяшки его пальцев побелели от того, как он сжимал нож, но он больше не поднимал оружие.

— Что ты делаешь?

— Перемещаю ее.

— Куда? — спросил он.

— В темницу, — сухо ответил Меррик.

Брови Дэнни нахмурились, губы приоткрылись, как будто он хотел что-то сказать, но прошло несколько секунд, прежде чем он смог произнести хоть какие-то слова.

— Я не знаю, серьезно ты это или нет. Но… если ты навредишь ей, я убью тебя.

Мальчик с опаской отступил назад, когда Меррик поднял Адалин с пола и встал. На мгновение комната закружилась вокруг Меррика, но он уперся бедром в стойку, чтобы не упасть. Как только головокружение прошло, он направился к двери.

— Собери свои вещи, — сказал Меррик.

Позади него вспыхнула суета — шаги в ботинках по полу, шуршание ткани, плеск воды в бутылке и щелчок складывающегося ножа.

Меррик остановился в дверях и оглянулся через плечо, пока Дэнни застегивал молнию на одном из рюкзаков.

— И верни мое чертово арахисовое масло, пока я не передумал помогать.

Дэнни застыл, уставившись на Меррика глазами размером с обеденные тарелки. Он медленно запустил руку в небольшое отверстие рюкзака и вытащил банку арахисового масла с красной крышкой. Не отводя взгляда, он поставил ее на стойку.

— Хороший мальчик. Может, ты все-таки переживешь эту ночь.

Меррик вышел в коридор и понес Адалин в гостиную. Ботинки Дэнни стучали по коридору позади него.

Женщина казалась такой хрупкой, такой нежной, такой драгоценной. Теперь даже ее резонанс уменьшился. Меррик с трудом сдерживал желание прижать ее крепче, он боялся, что любое лишнее движение может сломать ее. Как ей удавалось так долго выживать во враждебном мире?

Это был глупый вопрос. Он видел ее дух. Он знал его свет, его силу. Он был уверен, что это было все, что заставляло ее идти до этого момента. Ее дух… и ее младший брат-защитник.

Сгущающийся вечер делал гостиную мрачной. Тени ничего не значили для Меррика, но он сомневался, что Дэнни хорошо видит во тьме. Эти сомнения подтвердились, когда раздался громкий удар, и кофейный столик задребезжал. Мальчик тихо пробормотал проклятие.

— Смотри под ноги, — сказал Меррик. Он остановился у одного из диванов — того, что стоял лицом к камину, — и осторожно уложил на него Адалин. Ее резонанс взывал к нему сквозь дискомфорт в голове, и, несмотря ни на что, его мучительно тянуло вновь установить с ней связь.