Вечное - Скоттолайн (Скоттолини) Лайза (Лиза) - Страница 73

Но только не Альдо.

Глаза залило слезами. Марко наконец осознал: больше он никогда не увидит Альдо, не прокатится с ним на велосипеде, не вступит в дружескую перепалку за ужином. Он таил любовь к брату под спудом, вместе с любовью к Элизабетте и Сандро, в нем накопилось столько любви — слишком много, в сердце его она уже не помещалась, теперь ничто не могло ее удержать.

Он швырнул бутылку с вином в какое-то здание, и та разлетелась на осколки. Женщина хрипло расхохоталась, а Марко с трудом поковылял дальше, пробираясь сквозь необузданную толпу. Он дошел до Понте-Фабричио, поднялся на вершину, а затем спустился по мосту и у бара «Джиро-Спорт» увидел отца в длинном фартуке; Беппе пытался успокоить буйную толпу.

Марко еще никогда так не радовался отцу, отчего его кольнула вина. Они давно не разговаривали друг с другом, но он доверился собственным ногам, и те понесли его вниз по склону, он мчался, точно автомобиль, у которого закончилось топливо.

— Папа? — окликнул Марко, отец тут же повернулся к нему, и на лице у него отражалась точно такая же любовь, страдание и сожаление. Отец бросился к нему и сгреб сильными руками в объятия, обхватив так, словно Марко вновь превратился в маленького мальчика. Марко зарылся лицом в широкую, теплую, потную шею отца и заплакал.

— Знаю, сынок, — тихо сказал отец. — Знаю.

Сандро смотрел на счастливую толпу перед домом: услышав удивительные новости, все выбежали на улицу — отпраздновать. Муссолини ушел, и казалось, что война для Италии окончена. Перед евреями гетто забрезжил конец их долгих мучительных испытаний. Семья Симоне тоже была среди соседей, которые пели, смеялись, обнимались за столами, накрытыми для внезапной вечеринки.

Улочка была слишком узкой, и солнце сюда почти не заглядывало, но им хватало и лучика. Лишней еды ни у кого не было, но они делились друг с другом. Не было ни вина, ни настоящего кофе, но они разлили по стаканам воду и все, что нашлось. Они мучились пять лет, у них отняли гражданство, профессии, работу, дома и сбережения. Они оказались на грани голодной смерти, страдали от болезней и лишений. Им было отказано в справедливости и всех правах, но евреи уцелели и дожили до этого славного дня.

— За Италию! — провозгласил Сандро, поднимая стакан с водой.

— За Италию! — Его отец, мать и Роза подняли свои стаканы.

Сандро отпил воды. Он с трудом представлял чувства сестры. Наверняка тревожится за Дэвида, ведь с тех пор, как он поступил в отряд специального назначения, от него не было вестей. Даже если для Италии война закончится, Британия и союзники продолжат сражаться с Германией и Японией.

Сандро коснулся ее руки.

— Роза, поверь, Дэвид скоро будет дома.

— Верю, — храбро улыбнулась в ответ Роза. — Конец уже виднеется.

— Да, дорогая, — поддержала мать, обнимая ее.

— Так и должно быть. — Глаза отца сверкали за стеклами очков. — Надеюсь, в первую очередь отменят расовые законы. Община уже направила посланника к правительству Бадольо.

— Я бы с удовольствием снова занялся учебой, — просиял Сандро, он мечтал, что еврейские преподаватели вернутся в Ла Сапиенцу, хоть Леви-Чивита и не дожил до этого дня.

— А я смогу снова работать в больнице, — сказала мать, и ее усталые черты осветились восторгом.

— Я снова открою практику, — усмехнулся отец.

Сандро подался вперед.

— Итак, папа, сколько времени уйдет на переговоры о прекращении боевых действий?

— Точно не знаю. Дело это непростое. Всем заправляет Бадольо, так что предвижу проблемы. Если он будет тянуть время, союзники надерут ему зад.

Мать кивнула:

— Будем надеяться, что все решится быстро.

Сандро снова подумал о Марко и том дне, когда он копал песок на берегу реки, — подняв взгляд, он увидел Марко с нацистом. Сандро ужаснулся, хотя в глубине души знал: его лучший друг все еще где-то там, под фашистской формой. Скорее всего, они никогда не будут близки по-прежнему, ведь Марко считал, будто Сандро встречался за его спиной с Элизабеттой.

При мысли о ней у Сандро рвалось сердце. Он вспомнил, как в пустом классе она призналась ему в любви. А теперь у нее наверняка другой, возможно, она даже вышла замуж. Его женой Элизабетта никогда не станет, но сердце Сандро навеки принадлежит ей.

— За светлое будущее! — провозгласил отец, поднимая стакан.

Уже почти наступила полночь, Марко в полном изнеможении шагал домой. Он вернулся на службу в Палаццо Венеция, но успел пожалеть о своем решении. Правительство Бадольо все еще не укрепило позиции и до сих пор не подписало перемирие. Беспомощный Бадольо никак не мог выбрать, чью сторону принять — немцев или союзников, он пытался добиться объявления Рима «открытым городом», то есть нейтральной зоной. В результате обе стороны теряли терпение. Немцы под командованием фельдмаршала Кессельринга[114] отступили к окраинам Рима, а союзники сбросили на город листовки, предупреждая, что возобновят бомбардировки, если Бадольо не подпишет соглашение.

Марко ступал по Понте-Фабричио, не в силах стряхнуть одолевшее его уныние. Он по-прежнему не понимал, кто он теперь такой. Он был фашистом так долго, что другим себя не мыслил. Правительство Бадольо не предлагало ничего иного.

Он прошел мимо счастливого семейства и задумался, будут ли у него когда-нибудь жена и дети. Он спал с женщинами, но ничего его не радовало. Марко все еще вспоминал Элизабетту, порой ему доводилось бывать рядом с ее рестораном. Он любил ее, но знал, что она любит Сандро. Даже если они не встречаются, Марко все равно ее потерял.

Перейдя через мост, он увидел, что отец убирает столики на улице. Марко подошел к нему и сказал:

— Давай я возьму фартук, папа, и помогу прибраться.

— Я уже закончил. Налей нам вина и подожди меня в баре.

Марко отправился в бар, налил им по бокалу красного и отнес на столик сбоку от входа. Он уселся и отпил вина, но настроение не улучшилось. Вошел отец, запер дверь и, подойдя к нему, тяжело опустился на стул.

— Что стряслось, Марко?

— Палаццо Венеция. Офицеры и политики. Бадольо — дурак набитый, ты верно подметил.

Беппе пригубил вина.

— Так почему бы тебе не уволиться? Работай на меня.

Марко не хотел с ним ссориться. Они только недавно стали ладить.

— Только не обижайся, папа, но я не хочу всю жизнь работать в баре. Это дело твоей жизни, не моей.

— Так чем же ты хочешь заниматься?

— Если скажу, что не знаю, ты огорчишься. Да, я не оправдал твоих ожиданий. Почти не езжу на велосипеде, работаю в Палаццо Венеция. Название должности изменилось, но работа-то та же самая, — сказал Марко.

«А я едва умею читать», — про себя добавил он, однако об этом умолчал.

— И что с того? Ты — не твоя работа, сынок. Жизнь редко оправдывает наши ожидания. Думаешь, у меня все сложилось, как я хотел? А Муссолини оправдал наши ожидания? — Отец покачал головой, вид у него был осунувшийся. — Я совершил ужасную ошибку.

— И я такую же.

— Но я-то должен был догадаться! Тебя учили верить Муссолини, а я сам его выбрал. Вот и спрашиваю себя — почему. Снова и снова. И кажется, я все понял.

— Почему?

— Когда-то давно нас пытались сделать единой Италией. Но мы не представляли, что это значит. Не имели понятия о национальном самосознании. — Отец с горечью посмотрел ему в глаза. — Итальянцы должны были понять, что их страна из себя представляет, и Муссолини внушил им, что величие их страны породило Рим. Может, он и прав, только сбился с пути.

Эти слова откликнулись в душе Марко. Он тоже пытался понять, кто он такой. И тоже заплутал, как и его любимая страна.

— Муссолини — просто бандит. До конца жизни я буду жалеть, что вступил в его партию. Когда он ввел расовые законы, у меня появились сомнения, но я остался с ним. И столько людей пострадало… Бедный Массимо.