Вечное - Скоттолайн (Скоттолини) Лайза (Лиза) - Страница 70

— И ребятишки по отцу скучают. Я не включаю радио, а то они задают столько вопросов.

— Мне так жаль. — Элизабетта обняла Софию. — Хочешь, я плюну нацистам в пасту?

— Правда? — удивленно расхохоталась София.

— Нонна подсказала. Я училась у лучших.

— Да, верно. — София с симпатией посмотрела на нее. — Я тоже по ней скучаю.

— Ради нее мы и продолжаем наше дело, — ответила Элизабетта, похлопав подругу по спине. — Доброй ночи.

— Доброй ночи.

София ушла, и на Элизабетту навалилась печаль. Она оглядела кухню, задержавшись взглядом на буфетной — тронном зале Нонны. Зайдя туда, она погладила пальцами крышку стола, ногтем царапнула муку, застрявшую в волокнах дерева. Казалось, она прикасается к самой Нонне, будто они так и остались вместе, в жизни и в смерти.

Позади послышался какой-то шум.

— Забыла что-то, София? — спросила она и повернулась, но там была не София. Посреди кухни стоял рослый темноволосый мужчина. Элизабетта перепугалась, догадавшись, что после закрытия не заперла входную дверь. В Риме теперь свирепствовала преступность, но мужчина вовсе не казался злодеем. Он был тощим, как скалка, потрепанный пиджак и брюки болтались на нем.

— Пожалуйста, уходите, синьор, — спокойно попросила Элизабетта.

— Умоляю, если у вас есть хоть немного еды, я буду вам благодарен. Ферму разбомбили, и жена погибла, а больше у меня ничего нет. Я служил в армии, но потом мне прострелили ногу.

— Мне очень жаль, но мне нечем вам помочь, мне надо следить за рестораном.

— Поверьте, не для себя прошу, для своих детей. Два мальчика и крошка-дочка. Они не много съедят, клянусь. Накормите их хотя бы раз, и я больше никогда вас не потревожу. — Мужчина кивнул на зал ресторана. — Они на улице, кожа да кости. Взгляните сами, если не верите.

— Конечно, верю, — сдаваясь, сказала Элизабетта. — Пожалуйста, синьор, присядьте. Я приготовлю вам пасту.

Ей не требовалось смотреть на детей.

Она и так знала, как они выглядят.

Марко поравнялся со своим другом Рольфом, и они зашагали вдоль Тибра по набережной Сангалло. Марко сутки напролет пропадал в Палаццо Венеция, но сегодня выдался чудесный денек, и ему требовалась передышка. Солнце высоко стояло в ярко-голубом небе, у реки — естественного оазиса среди шума, движения транспорта и забот — Марко всегда набирался сил. Вдоль каменной стены, которая возвышалась над берегом реки, выстроились высокие пальмы. Знакомый влажный ветерок, что дул с воды, шелестел их листьями.

Марко полной грудью вдохнул свежий воздух, а Рольф отхлебнул из своей серебряной фляги. Ямочки на щеках придавали ему мальчишеский вид, и это нравилось женщинам, хотя от пристрастия к пиву у него вырос живот, натягивающий пуговицы мундира. В остальном Рольф обладал атлетическим телосложением: в своем родном городе Оснабрюке, что на севере Германии, он был выдающимся футболистом.

— Ты сегодня не очень-то разговорчивый, Марко, — по-немецки сказал Рольф, посмотрев на приятеля, узкие карие глаза сверкнули под лакированным козырьком черной фуражки. Он поджал тонкие губы, что было ему несвойственно.

— Я устал, — отозвался Марко тоже на немецком. Рольф научил его этому языку, и теперь он изъяснялся свободно. Но когда Марко уставал, это требовало усилий. — Ничего, если мы перейдем на итальянский?

— Ничего, — отозвался Рольф, легко переключаясь. Благодаря Марко на итальянском он говорил как на родном.

— Шеф просто сводит с ума. Сегодня мне очень нужна была передышка.

— Держи. — Рольф протянул флягу Марко, но тот покачал головой.

— Шеф сразу учует. Иногда он подходит так близко, что я чувствую, как от него несет чесноком.

— Мой никогда не догадается. — Рольф закрыл фляжку.

— Немцы не подходят так близко, как итальянцы.

— Genau[110], — сказал Рольф — немцы использовали это слово столь же часто, как итальянцы свое allora. Он с улыбкой огляделся вокруг. — Город такой красивый!

— Раньше было еще лучше, — произнес Марко, но до тех пор, пока не услышал собственные слова, он и не подозревал, что так думает.

— Как это?

Марко не ответил: он видел, насколько переменился Рим с тех пор, как Италия вступила в войну. Город продолжал функционировать, магазины работали, но очереди за едой и другими предметами первой необходимости были бесконечными, а римляне выглядели измученными, на лицах у них застыло напряжение. Все ходили в поношенной одежде, тротуары и улицы заполонили военные, люди в форме и их автомобили были повсюду. Марко скучал по беззаботным красавицам, прогуливающимся то в одну, то в другую сторону, по влюбленным, целующимся в кафе, и по шумным школьникам с gelato, стекающим по пальцам. Раньше в Риме царило brio[111] — жизнь и дух, присущие только этому замечательному городу, — но теперь все пропало.

— Марко? — позвал озадаченный Рольф.

— Все просто стало другим.

— Ну, мне тут нравится. Когда война закончится, я, может быть, даже перееду сюда, как фон Вайцзеккер. Он любит Рим.

Марко понял, что Рольф говорит о бароне Эрнсте фон Вайцзеккере, немецком после в Ватикане, — время от времени тот приезжал в Палаццо Венеция. Вайцзеккер искренне любил итальянцев, в отличие от своих нацистских военачальников, которые держались со всеми откровенно заносчиво. Вступление Соединенных Штатов в войну немного сбило с них спесь, но немцы по-прежнему были уверены в победе.

— Мой начальник рад, что все для нас так удачно складывается.

— Правда? — Марко вспомнил об отце: как выяснилось, тот кое в чем оказался прав. Люди по-разному относились к войне в зависимости от того, немцы они или итальянцы. — Бомбардировки союзников уничтожают Южную Италию и Сицилию. И союзники на этом не остановятся.

— Они атакуют юг, потому что тот поддерживает Североафриканский фронт.

— Какова бы ни была причина, это губит Италию. — Марко понял, что Рольф не испытывает тех же чувств, что и он, ведь речь не о его родине.

— Взгляни на это с другой стороны. Крупные города вроде Рима, Венеции и Флоренции не бомбят. Сомневаюсь, что они посмеют.

— Но бомбили Геную, это большой город. Кроме того, шеф сказал, что союзники выбирают не только цели, но и то, как бомбить. Они совершают больше вылетов, сбрасывая большее количество мелких бомб. — На днях Марко подслушал его разговор по телефону. — Это жестокая, безжалостная кампания. Нет ни еды, ни укрытий. Итальянцы в ужасе. Ничего подобного они не ожидали. Они чувствуют себя преданными. Они теряют храбрость и веру в победу. — Марко сказал «они», но ведь и сам был итальянцем, так что стоило сказать «мы».

— Союзники пытаются заставить Италию отказаться от участия в войне, чтобы истощить Ось[112]. Они считают Италию слабым звеном.

— Это не так, — огрызнулся, защищаясь, Марко.

— Значит, у них ничего не получится. Италия не выйдет из Союза.

— Конечно, нет, — сказал Марко, хотя вовсе не был уверен. В атмосфере Палаццо Венеция повисло подспудное напряжение, в воздухе веяло упреками, процветали подковерные интриги, высказывались сомнения в правильности происходящего. Его шеф за закрытыми дверями сетовал, что Италия была не готова к войне, а Дуче проводит дни в личной опочивальне с дамами, — раньше и помыслить нельзя было сказать подобное вслух.

Марко начал сомневаться в наиболее фундаментальных фашистских заповедях. Возможно, Муссолини все-таки не всегда прав.

— Давай постоим здесь минутку. — Рольф снял фуражку и положил ее на стену. Утер пот со лба, взъерошив свои короткие каштановые волосы.

Марко смотрел, как текут воды Тибра. Ему нравился их мутновато-нефритовый цвет и белые шапочки пены на волнах. Он вспоминал, как лениво и беззаботно проводил здесь время с Элизабеттой, Сандро и ребятами из класса. Сейчас думать об этом было больно.