Вечное - Скоттолайн (Скоттолини) Лайза (Лиза) - Страница 36

— Но это неправильно, господин директор! — выкрикнул рассерженный Сандро. — Это неверный закон, вы не можете так поступить!

Начали возмущаться и остальные ученики: «Это нечестно!», «Это неправильно!», «Да как они могут?!», «Это моя школа!», «Вы должны отказаться, директор!»

— Пожалуйста, успокойтесь, — директор Ливорно снова призвал всех к тишине. — Персоналу запрещено высказывать свое мнение по поводу этого закона, поэтому мы воздержимся. Нам поручено следить за его исполнением, и мы будем соблюдать приказ. Нам сообщили, что еврейским ученикам позволено организовать собственные школы.

— Что значит организовать собственные школы? Как мы должны это сделать, директор? Так нечестно!

Лицо директора вытянулось.

— Сандро, нам объяснили, что еврейская община на эти цели получит финансирование. И еще раз: нам очень жаль.

— Но как мне получить аттестат?! — воскликнул Сандро. Остальные поддержали его.

Глаза директора за стеклами очков затуманились.

— Я приношу глубочайшие извинения. Боюсь, больше мне сказать нечего. Из-за закона у меня нет выбора.

Прозвучал звонок, возвещающий о начале занятий, но никто не двинулся с места. Сандро застыл, не зная, остаться или уйти. Это была его школа, и он с таким нетерпением ждал начала учебного года. Последнего года перед выпуском. Который он мог провести с Элизабеттой?

Директор Ливорно воззвал:

— Заходите в школу, начинается учебный день. Всем нашим еврейским ученикам мы желаем удачи на вашем поприще. Все остальные, пожалуйста, идите в классы.

Сандро смотрел, как Карло, Эцио, Витторио и другие его одноклассники направляются в здание школы.

Элизабетта обняла его.

— Мне так жаль, Сандро.

— Они не могут так поступить, правда?

— Я… не знаю.

Сандро отпустил ее.

— Иди, — негромко сказал он. — Тебе пора на уроки.

— Нет, я хочу остаться с тобой.

— Пожалуйста, иди.

— Я остаюсь. — Элизабетта взяла его за руку, но он коснулся ее плеча и отстранился.

— Послушай, мы увидимся позже.

Прозвенел последний звонок, и директор Ливорно снова обратился к ученикам:

— Те, кому разрешено, проходите внутрь. Нам приказано вести занятия по расписанию. Мы не должны начинать позже обычного.

Сандро попытался справиться с потрясением.

— И правда, иди в школу. Я поеду в Ла Сапиенцу и узнаю, как дела у профессора. — Он поцеловал ее в щеку. — Загляну к тебе, как получится.

— Конечно.

Сандро смотрел, как Элизабетта, неохотно повернувшись, идет к двери в школу вместе с другими учениками-гоями и напоследок оглядывается на него. Он заметил, как она переживает за него, поэтому притворился, что не слишком расстроен, и помахал ей на прощание. В толпе она поднялась по ступенькам в школу, двор опустел, остались лишь ученики-евреи, заплаканные и растерянные: Карлотта, Малка, Джулия и другие, чьих имен Сандро не знал.

Двери школы закрылись, а Сандро в немом изумлении так и стоял среди собратьев по несчастью. Из открытых окон доносились шум и разговоры; Сандро представил, как все сейчас ринутся в классы, чтобы спеть Giovinezza. Он и сам пел этот гимн каждый день, но сегодня фашизм отрезал его от школы и всех, кого он знал, включая любимую девушку.

— И что нам делать? — спросила подошедшая Джулия, вытирая глаза платком.

— Не знаю, но мне пора, — ответил Сандро, спеша к своему велосипеду.

Никогда еще Сандро не мчался по улице так быстро. Утренний час пик был в самом разгаре, так что приходилось лавировать между машинами, трамваями и другими велосипедистами. Все спешили на работу или в школу, всем было не до потрясений в жизни римских евреев. Сандро в рекордные сроки добрался до Ла Сапиенцы, свернул на асфальтовую дорожку, проходящую через центр кампуса, и присоединился к другим студентам, которые ехали на велосипедах и шли группами. Он миновал новое административное здание — громоздкое сооружение, построенное при Муссолини. Теперь Сандро увидел его новыми глазами. Эта монолитная конструкция и раньше производила на него впечатление, но сегодня она страшила.

Сандро свернул на аллею, что вела к круглому ультрасовременному зданию математического факультета, на лужайке перед ним шумела большая толпа. Он спрыгнул с велосипеда и увидел вереницу потрясенных и расстроенных студентов, которые покидали здание с вещами в руках.

Ошеломленный Сандро с ужасом смотрел на эту сцену. Рядом с ним стоял крупный студент, парень тоже выглядел огорченным, и Сандро обратился к нему:

— Простите, это все из-за нового закона?

— Да, еврейских студентов сегодня утром выгнали. Преподаватели-евреи получили уведомления об увольнении, так что они тут больше не работают. В расписании курсов царит хаос. Никто не знает, что делать. Это ужасно.

— А что насчет Леви-Чивиты? Он тоже ушел, вы не знаете?

— Леви-Чивита? Вы студент Леви-Чивиты? — Темные глаза студента вспыхнули интересом. — Я — Франко Дутоло.

Сандро, пожав ему руку, представился.

— Какой курс он у вас вел?

— Никакого, я вольнослушатель.

— Я его еще не видел, но я только что приехал. Стою в очереди к нему на семинар, то есть стоял. Я перевелся из университета Падуи. Леви-Чивита преподавал там много лет. Все его любили. Он возит студентов на экскурсии в Альпы. — Франко повернулся и, покачав головой, посмотрел на то, что творилось перед корпусом. — Это отвратительно. Какая-то нетерпимость. Никогда бы не подумал, что такое может случиться, и все говорят, что теперь математическому факультету конец. Профессора Вольтерра и Кастель-Нуова уже ушли. Хотите верьте, хотите нет, но кое-кто из студентов над ними еще и поглумился.

Сандро в ужасе отпрянул.

— Прошел слух, что профессор Энрикес пытался попасть в библиотеку, но его не пустили. — Глаза Франко вспыхнули от возмущения. — Они его выгнали. Одного из лучших математиков столетия.

— Кошмар. — Сандро смотрел, как мимо проходят выпускники-ассистенты, некоторые из них выглядели оцепеневшими, многие плакали.

— Представляете, это происходит в университетах по всей стране. Падуя. Болонья. Турин. Феррара. Милан.

— Мне нужно зайти внутрь.

— Не надо. Нам велели ждать снаружи.

Но Сандро уже было плевать на правила. Он подкатил велосипед ко входу, пробрался сквозь толпу и с колотящимся в горле сердцем поспешил в здание. В шумном коридоре царил хаос, студенты толпились повсюду, разговаривали и плакали. Сотрудники университета обнимались, профессора вытирали слезы.

Сандро свернул направо, к кабинету профессора Леви-Чивиты, ему хотелось увидеть его в последний раз, попрощаться и поблагодарить. Пробравшись сквозь скопище народа в коридоре, он заметил Энцо, который топтался у кабинета профессора.

— Энцо! — Сандро поспешил к нему, но дверь кабинета была открыта, а сам он пуст.

Глаза Энцо заблестели.

— Ты с ним просто разминулся. Мне так жаль. Я знал, ты придешь. Надеялся, что успеешь.

Сандро почувствовал, как у него перехватило горло, и все так старательно подавляемые чувства разом нахлынули на него. Захотелось разрыдаться — не только из-за себя, но и из-за профессора и всех остальных.

— Мне так жаль, что вышел этот… закон, — всхлипнул Энцо. — Для меня он просто отвратителен. Это дискриминация, его нужно отменить, но я знаю, тебя мои слова не утешат. Ты гениальный студент. Это я учился у тебя, а не наоборот.

— Спасибо, — ответил Сандро, сглатывая тяжелый комок. Слова сочувствия откликнулись печалью в сердце. — А как профессор? Он огорчен?

— Да, но держится. Это просто кошмар. Мы потеряли всех.

— Куда он отправился? — Сандро изо всех сил старался держать себя в руках.

— Не знаю. Все возмущены. Никто не представляет, что делать. — Энцо потер лицо. — Ходят слухи, что закон затронет почти сотню профессоров по всей стране. Так глупо и неправильно! Италии это лишь навредит. Мы потеряем лучших. Какой в этом смысл?

У Сандро не нашлось ответов. Ему придется покинуть Ла Сапиенцу прямо сейчас и больше не возвращаться. Ему не видать работы у Леви-Чивиты. Он никогда не будет преподавать здесь и не внесет свой вклад в развитие математики.