Вечное - Скоттолайн (Скоттолини) Лайза (Лиза) - Страница 12

— Моя Бетта, такая хорошенькая и умненькая, так люблю ее, моего ангелочка… — бормотал отец, не обращая на Гуалески внимания, а потом вдруг начал икать. Элизабетта поняла, что сейчас произойдет. И в следующий миг отца вырвало прямо на нее и Гуалески. И конечно, на статью, которая позабытой лежала на полу.

Марко в сумерках катил на велосипеде по набережной Тибра, разделившись с Альдо, который умчал на встречу со своей тайной возлюбленной. Полная круглая луна смахивала на колесо велосипеда, по всей длине набережной выстроились фонари. С реки дул ветерок, попахивающий рыбой, и его тихий шорох успокаивал.

Марко заметил gelateria, кафе-мороженое, свернул в ту сторону, спешился и вошел внутрь. Очередь была небольшая, в ярко освещенном помещении пахло фруктами, сладостью и свежими сливками.

В зале кафе царила блестящая алюминиевая витрина, а за ней две молоденькие продавщицы зачерпывали gelato — итальянское мороженое.

Марко окинул взором горы зеленого pistacchio, насыщенно-коричневого cioccolato и ярко-желтого ananas[48]. Под каждым стояла рукописная табличка, которую он не мог прочесть, хотя ему это и не требовалось. Он все не мог решить, какой из сортов любит больше всего. Сейчас он предпочитал nocciola, лесной орех, а до этого — fiordilatte, на сливках. А вот Элизабетта любила cioccolato в рожке и никогда не колебалась.

— Чего желаете? — хором спросили продавщицы, когда Марко оказался у стойки.

— Никак не могу решить, что предпочесть.

— Выбирайте, — лукаво улыбнулась одна из девушек. — Мы обе уходим в одиннадцать.

Вторая тут же покраснела.

— Тереза! — воскликнула она.

— Какое щедрое предложение, — улыбнулся Марко, но устоял перед искушением. Он решил, что это признак зрелости или он сходит с ума от своего целомудрия. И все же мороженое он выбрал в честь Элизабетты.

— Два шарика cioccolato в рожке.

Взяв gelato, Марко заплатил и вышел. Он лизнул кремовый шарик, сладкий на вкус, затем вскочил на велосипед и поехал, держась за руль одной рукой. Мороженое начало таять, и Марко принялся искать, где бы остановиться. Он оказался в centro storico — историческом центре, самой старой части города, рядом с Римским форумом на Виа-дель-Имперо — согласно плану Муссолини, эту дорогу расширяли, чтобы продемонстрировать древние руины. В этом районе велись раскопки, транспорт здесь почти не ездил, а значит, было тихо, так что Марко покатил в том направлении.

Он подъехал к деревянному забору, который, как и прочие изгороди в этом городе, был скорее видимостью, чем настоящим препятствием. Марко спрыгнул с велосипеда, прислонил его к забору, затем пролез между досками и поискал, где бы присесть. Место раскопок представляло собой громадную яму в форме квадрата, каждую стену которого поддерживала ограждающая конструкция из деревянных брусьев. На дне ямы виднелся серо-белый мрамор, поблескивавший в лунном свете.

Марко стоял там и ел мороженое, пока глаза привыкали к темноте. Он много раз ездил через этот район, но прежде здесь раскопки не велись, и ему стало любопытно. Он заметил веревку, переброшенную через железнодорожные шпалы, которая служила лестницей вниз. Марко доел gelato, подошел к котловану и стал спускаться на дно. В нос ударил крепкий земляной дух, и чем глубже спускался Марко, тем становилось прохладнее. Звуки города остались позади, котлован окутывала тишина.

Марко спустился дальше: казалось, мраморный пол собирает и отражает лунный свет, создавая спектральную дымку, что висела над поверхностью, будто призраки древних. Марко был ошеломлен; наконец он добрался до дна, и его окружило приглушенное сияние, волосы у него на загривке встали дыбом.

Он шагал по полу среди лежащих массивных колонн: одни украшали вырезанные в мраморе соцветия, другие — фрагменты надписей. Он погладил шероховатую поверхность и осмотрел сломанные участки. На латыни Марко читал не лучше, чем на итальянском, но впервые это его не тревожило. Он сунул палец в одну из букв, чтобы измерить глубину, и тот вошел в мрамор по первую костяшку.

Охваченный благоговением, Марко убрал руку. Он всегда знал о существовании подземного Рима — города под современным городом, — им рассказывали об этом в школе, да и на улицах время от времени попадались образцы древней культуры. Но сегодня, оказавшись здесь, Марко осознал это как никогда раньше. Он наконец-то понял значение этого феномена и почувствовал, что его дух воспарил. Его предки высекли эти буквы, вырубили колонны, воздвигли все это великолепие. Марко не умел читать так же хорошо, как его одноклассники, но теперь понял, что одарен умом от рождения, — ведь он произошел от столь древнего народа. Он сын Лацио[49]. Сын Рима. Марко распрямил плечи и долго стоял, купаясь в лунном сиянии.

Альдо на другом конце города пробирался по холодным катакомбам. Он добрался до cubiculo — небольшого помещения, в котором располагался семейный склеп. Там, на полу, расставив перед собой зажженные свечи, несколько бутылок кьянти и буханок деревенского хлеба, сидели его товарищи — антифашисты. В гробнице собрались мужчины всех возрастов, лица у всех были одинаково напряженные. Каждый знал, что, придя сюда, смертельно рискует, поэтому из соображений безопасности они не раскрывали своих имен даже друг другу, а использовали nomi di battaglia — боевые позывные. Их давали за внешность или манеру поведения — Пучеглазый, Пухляш, Кривозуб, Пожиратель яблок, Курильщик; были и менее очевидные клички — Француз и Царь.

Альдо прозвали синьор Силенцио[50], а их самопровозглашенный предводитель именовался Уно[51]. Имя себе он придумал тоже сам. Альдо о нем ничего не знал, но, судя по его манере держаться и разговаривать, это был интеллигентный человек знатного происхождения, высокий и худощавый, с задумчивыми карими глазами за очками в роговой оправе, с острым носом на гладком лице, с высокими скулами и тонкими губами. На итальянском он говорил без акцента, хотя иногда Альдо казалось, что в речи Уно пробивается миланский говор, — он слышал подобный в баре у заезжих посетителей из Милана. Из-за этого Альдо казалось, что он ниже Уно по положению, ведь снобы часто указывали, что Рим всего лишь средиземноморский город, а Милан — уже европейский.

— Ciao, синьор Силенцио. — Уно вскочил и пожал руку Альдо. Остальные присоединились к нему, приветствуя новоприбывшего.

— Держите, синьор Силенцио. — Жена Уно, которую все называли Сильвией, улыбнулась и протянула ему бутылку вина. Она была единственной женщиной в их антифашистской ячейке, и Альдо в ее присутствии чувствовал себя не в своей тарелке, как и рядом с большинством женщин, тем более что она была красива. Сильвия была в приталенном фиолетовом платье, а ярко-голубые глаза и прямые светлые волосы выдавали уроженку Северной Италии. Альдо догадывался, что она тоже из Милана, но Сильвия почти ничего не говорила, все разговоры вел Уно.

— Grazie. — Альдо уселся на холодный твердый пол склепа.

Уно остался стоять, лицо его едва озарял свет свечи, длинная тень падала на стену.

— Наконец-то все здесь. Начну с того, что это собрание для нас самое важное. Всем вам хорошо известно, что до сих пор мы вели мелкую подрывную деятельность против режима: печатали и распространяли листовки, чтобы привлечь других на нашу сторону, портили машины, припасы и другое оборудование. Однако я все же считаю, что это лишь вандализм и детские проказы, которые ни на что не влияют. У меня есть новые идеи. Сегодня я хочу ими поделиться.