Каторжник (СИ) - Шимохин Дмитрий - Страница 37

— Серж? Опять вы? Что-то срочное? — спросил он, отрываясь от бумаг.

— Можно и так сказать, Владимир Сергеевич. И важное, — сказал я, понизив голос. — Мы уходим. Готовим побег.

Он побледнел.

— Побег? Сейчас? Зимой? Вы с ума сошли! Это верная смерть!

— А оставаться здесь не смерть? — усмехнулся я. — Вам сидеть пятнадцать лет. Пятнадцать лет на Каре! Вы верите, что доживете?

Он молчал, глядя в стол. Его руки слегка дрожали.

— Здесь нет будущего, Владимир Сергеевич. Ни для меня, ни для вас. Мы готовим бунт, чтобы прикрыть побег. У нас есть план, кое-какие припасы. Шанс маленький, но он есть. Оставаться здесь — шансов нет.

— Но… куда бежать? Как? Я… я не приспособлен к тайге, к лишениям… — Голос его дрогнул.

— Никто не приспособлен. Но лучше умереть свободным в тайге, чем рабом на руднике. С нами Сафар — он знает лес. Фомич и Захар — опытные бродяги. И другие. Вместе мы справимся. Или погибнем вместе. Мы предлагаем вам идти с нами. Бросать вас здесь… не по-людски как-то.

Левицкий долго молчал, обхватив голову руками. Я видел борьбу в его глазах — страх, отчаяние, но и проблеск какой-то безумной надежды. Он был дворянин, привыкший к другой жизни, но каторга и его ломала, напрочь стирая сословные границы.

— Это… безумие, — наконец прошептал он.

— Возможно. Но это единственный выход, — твердо сказал я. — Решайте. Времени мало. Если идете — будьте готовы. Если нет… что ж, прощайте.

Он поднял на меня глаза. В них была решимость, смешанная со страхом.

— Я… я не знаю… Вы правы, здесь… здесь — смерть. Но и там…

— Там есть шанс, пополам на пополам. Здесь — точно, — отрезал я. — Мы уходим, как только представится случай. Дайте знать, если вы с нами.

Я вышел, оставив его одного со своими мыслями. Не был уверен, согласится ли он. Слишком велик риск, слишком чужд ему этот мир насилия и отчаянной борьбы за жизнь. Но я должен был предложить.

На следующий день он сам подошел ко мне и шепнул:

— Прииски охраняет Восточно-Сибирский линейный батальон и сотня Верхнеудинского казачьего полка. Если от солдат уйдете, казаки уже не страшны. Снег глубокий, кони по нему никак не пройдут. Да и вообще, вернее всего, нас никто не будет искать. Решат, и так в тайге замерзнете!

В один из вечеров, сидя у стены, я заметил, как смотрит на нас Осип Гринько — бывший писарь, а ныне лизоблюд надсмотрщика. Глаза у него юркие, суетливые, и вечно улыбается — противно, как хорек.

— За ним смотреть надо, — прошептал Захар. — Трется с надзирателями и всегда сытый ходит, ажно рожа лосниться. Причиндал![1]

Так пришлось думать и о стукаче. Захар взял это на себя.

План вырисовывался. Жестокий, рискованный, почти безумный. Но это был шанс. Мы решили ждать удобного момента — новой вспышки недовольства. Под шумок захватить немного еды из амбара, оружие — хотя бы одно ружье у зазевавшегося часового, топоры, ножи, кайло — и рвануть всей артелью в тайгу. А там будь, что будет.

Погода стояла мерзкая — низкое небо, туман, промозглый ветер. Настроение у всех было на нуле. На разводе пятую артель снова повели на экзекуцию — не выполнили урок накануне. Когда зазвучал набат, сзывающий всех на плац для «науки», в бараках началось глухое брожение.

— Не пойдем! — сказал я своим. — Все солдаты там. Начинаем! Оружие готово?

Софрон показал нож под тулупом. Тит сжал в руке обрезок цепи. Остальные схватили кайла и заступы.

— Ну что, господа арестанты! — сказал я, глядя в горящие глаза товарищей. — Были мы рабами, торгашами, мастеровыми. Попробуем стать бунтарями!

— Или покойниками, — хмуро добавил Захар.

— Тоже вариант! — зло усмехнулся я. — Всяко лучше, чем здесь!

Мы сгрудились у двери. Снаружи послышался шум, шаги, стук прикладов.

— Все по местам! Фомич, ложись, стони! — только и успел крикнуть я, как двери со скрипом распахнулись, и в барак ворвался вашейгер Климцов с двумя надзирателями.

— Вы чего, рвань⁈ Почему не на плацу⁈ Бунтовать вздумали⁈

[1] Причиндал[1] — сучившийся, доносчик, проклятый!

Глава 19

— Ваше-ство, у нас тут человек повесилси! Вот, пройдите посмотрите, — сконфуженным тоном произнес Софрон Чурисенок.

— Да что за такое? Вы что, канальи, совсем тут от рук отбились⁈ Где он? — темнея лицом, пророкотал вашейгер, проходя с надзирателями внутрь, в глубину барака, где у печки лежал притворявшийся мертвым Фомич.

— Да вот, вот, — униженно кланяясь, лопотал Чурис, подмигивая нам за спиной Климцова. — Вот, извольте, ваш-ство, извольте видеть, вот он лежит, покойничек-то… И вы тоже проходите, служивые, гостям дорогим всегда рады!

— Что? Этот, что ли, клейменый? Ну, невелика потеря! — произнес Климцов, наклоняясь к Фомичу.

Все глаза в этот момент устремились на меня. Время уплотнилось, кровь горячей волной бросилась к лицу. Сейчас?

Все мы уже были готовы броситься в омут мятежа, как вдруг снаружи загрохотали кованые сапоги.

— Ваш бродь. — К нам в барак ворвался солдат. Лицо его было взволнованно и бледно. — Там, там… — зачастил он, и Климцов замер.

— Ну, говори! — рыкнул он.

— Там дым над вторым острогом, и вестовой от Попова прибыл. Говорит, бунт в остроге! Арестанты склады подожгли! Помощи вашей требует, — выдал на одном дыхании солдат, и мы многозначительно переглянулись.

— Ррр, — тут же прорычал Климцов и спешным шагом направился на выход из барака, а следом и надзиратели.

— А как же это тело? — громко с непониманием спросил Чурис.

— Заткнись, сволочь. Ничего с ним не случится, пущай полежит, — зло зыркнул на нас Климцов. — Экзекуцию закончить и всех с плаца в бараки и запереть, и отправьте уже Попову людей, — отвернулся он от нас.

Я же показал Чурису кулак, и тот немедленно сник.

Когда Климцов и остальные покинули барак, Фомич, притворявшийся мертвым, с кряхтением поднялся и, перекрестившись, произнес:

— Чудны твои дела, господи!

Мы все непонимающе уставились на него.

— Не иначе, нам ворожит кто на небесах, может и сам апостол Петр. Считай, половину солдатиков-то и отправят сейчас на помощь, — пояснил Фомич.

— Тоже верно, — кивнул я. — Все быстро собираемся, пока народа сюда не нагнали, — скомандовал я.

Серыми тенями мы вынырнули из барака, как затравленные зайцы, озираясь по сторонам. Глянув в сторону, где находился второй острог, Фомич уважительно присвистнул: там подымался огромный столб черного дыма. А вокруг происходила суета, возле конюшен седлали коней и готовили сани.

И тут будто сама зима решила помочь нам — откуда ни возьмись, над прииском принесся снежный заряд. Ветром поднялась метель, — свистящая, слепая; и мы оказались в ней, как в дыму. Плаца за снегом не видно, но до нашего барака донеслись отдаленные крики и барабанный бой. Сквозь звуки экзекуции вдруг прорезался чей-то вой, полный боли и злобы:

— Братья! За правду! За волю! Бей сволочей!

Тотчас же загремели выстрелы. Похоже, там, на плацу, начался новый бунт.

Отлично! Именно то, на что я рассчитывал!

Задыхаясь от бега, мы кинулись к складу. Тамбовский солдатик, стороживший амбары, встретил нас растерянно, но штыка не наставил.

— Где ключи?

Тяжеленный амбарный замок поддался с трудом. Там, среди лопат и мешков с сухарями, мы увидели вязанки соленой рыбы — опостылевшая, но самая лучшая еда для побега.

Тем временем Фомич взял быка за рога, напирая на солдата с Тамбовщины:

— Мы уходим. Ты с нами?

Солдат смотрит на нас, в лице — ни кровинки.

— Ну? Чего молчишь? — напирал Фомич.

— Не-е могу-у. Я присягу давал! — наконец пролепетал он.

— Тогда надо, чтобы ты от нас пострадал. А то ты получишься нарушитель! Ну-ка, Тит, врежь ему по голове!

— Прости, паря! — простодушно и сконфужено краснея, произнес наш молотобоец и въехал солдату по уху так, что у того слетела фуражка.