Энола Холмс и маркиз в мышеловке - Спрингер Нэнси - Страница 9

Майкрофт никак не прокомментировал мой наряд, но вид у него был явно недовольный. Когда подали рыбу, он сказал:

— Я отправил письмо лондонской швее, чтобы она снабдила тебя приличной одеждой.

Я кивнула. Новые платья мне бы не помешали, а если они окажутся неудобными, всегда можно переодеться в рубашку и бриджи. Пока брат не смотрит.

— В Кайнфорде есть швея, — заметила я.

— Да, мне это известно. Однако лондонской швее виднее, что потребуется юной леди в пансионе.

О чем это он?

— Я не поеду в пансион, — терпеливо сказала я.

— Конечно поедешь, Энола, — так же терпеливо ответил Майкрофт. — Я уже написал в несколько достойных учебных заведений.

Мать мне рассказывала о подобных заведениях. В выпусках журнала «Удобное платье», который она выписывала, регулярно публиковали тревожные статьи о том, как в пансионах насаждают фигуру «песочные часы». В одной школе директриса то и дело затягивала потуже корсеты своим подопечным, и бедняжки не снимали их даже на ночь, только раз в неделю, чтобы помыться — это у них называлось «очиститься». После ванны на учениц надевали свежие корсеты и затягивали их еще туже прежнего, так что девушки не могли дышать полной грудью и от любого потрясения падали в обморок. Это считалось «очаровательным».

А также нравственным, поскольку вечно затянутый корсет якобы «учил юных леди самоконтролю и сдержанности», другими словами — не позволял ни согнуться, ни расслабить плечи. В отличие от старых маминых корсетов из китового уса, современные делались из крепкой стали и были заметно длиннее. Они давили на внутренние органы и деформировали грудную клетку. У одной ученицы сжатые корсетом ребра проткнули легкие, и она скончалась на месте. Когда девушку положили в гроб, талия у нее оказалась всего пятнадцать дюймов в обхвате.

Вспоминая эти кошмарные истории, я нечаянно выронила вилку, и она со звоном упала на блюдо. По спине пробежал неприятный холодок, но я не могла объяснить брату, почему не хочу в пансион. С ним не положено было обсуждать столь деликатные женские моменты. Мне хватило сил лишь на то, чтобы тихо вымолвить:

— Но мама...

— Маловероятно, что она вернется. А я не могу остаться.

«К счастью», — подумала я.

— Ведь не можешь же ты прозябать здесь в одиночестве, Энола? — спросил Майкрофт.

— Вы хотите прогнать мистера и миссис Лэйн?

Майкрофт нахмурился и отложил нож для масла, которым смазывал ломоть хлеба.

— Вовсе нет, однако слуги не способны правильно воспитать леди и не могут присматривать за ней как положено.

— Маме бы это не понравилось.

— Твоя мать сбежала от ответственности, — отрезал Майкрофт. — Что же с тобой станется, если ты не получишь образования и благородного воспитания, не научишься хорошим манерам? Путь в высшее общество будет закрыт, а найти достойную партию...

— ...я и так вряд ли смогу, — закончила я за брата. — Потому что и лицом, и фигурой похожа на Шерлока.

Майкрофт смягчился:

— Милая моя девочка, если ты будешь над собой работать, со временем это изменится.

То есть часами сидеть за пианино с книжкой на голове? Проводить дни в мучениях, затянутой в тесный корсет, подкладывать под юбки подушечки, заплетать накладные косы? Об этом он вслух говорить не стал.

— Ты происходишь из знатной семьи, Энола. С должным старанием ты станешь настоящей леди и не опозоришь наш род.

— Но меня всегда стыдились, и это вряд ли изменится. И в так называемое «благородное заведение» я поступать не собираюсь.

— Отнюдь, — возразил Майкрофт.

Мы отложили столовые приборы и впились друг в друга глазами, насколько это было возможно в полумраке комнаты, освещенной лишь несколькими свечами. Мы оба прекрасно знали, что мистер и миссис Лэйн подслушивают под дверью, но сейчас меня это ни капли не беспокоило.

— Нет. — Я повысила голос. — На гувернантку я еще согласна, но ни в какой пансион уезжать и не подумаю. Вы меня не заставите.

— Заставлю, и имею на это полное право, — спокойно ответил Майкрофт.

— В смысле? Доставите меня в школу в кандалах?

Майкрофт закатил глаза.

— Вся в мать, — заявил он, обращаясь к потолку, а затем посмотрел на меня так мученически, так, что я застыла на месте. Удивительно ласковым тоном он произнес: — Энола, по закону я располагаю полной властью и над тобой, и над твоей матерью. И имею право посадить тебя под домашний арест, пока ты не одумаешься, или принять иные меры для достижения нужного мне результата. Более того, я несу за тебя ответственность как старший брат, а ты слишком долго находилась здесь без надзора, и это видно невооруженным глазом. Вероятно, я прибыл как раз вовремя, чтобы не позволить тебе загубить свою жизнь. И ты будешь меня слушаться.

И я наконец поняла, как чувствовала себя мама после папиной смерти, почему она не навещала моих братьев в Лондоне, не приглашала их к нам в Фернделл-парк.

Зачем вытягивала деньги из Майкрофта.

Я встала из-за стола:

— Знаете, внезапно пропал аппетит. Прошу меня извинить.

Хотелось бы сказать, что из комнаты я вышла с холодным достоинством, но на самом деле я споткнулась о подол юбки и чуть не упала.

Ночью я никак не могла уснуть. Даже ложиться мне не хотелось. В ночной сорочке я мерила шагами спальню — в моем представлении точно так же бродил по клетке лев в лондонском зоопарке. Наконец я притушила свет керосиновой лампы, задула свечи и легла в кровать, но глаза не желали закрываться. Слышно было, как Майкрофт заходит в гостевую спальню, как поднимаются на верхний этаж мистер и миссис Лэйн — там располагались их комнаты. Время шло, а я все лежала и смотрела в потолок.

Причина моих переживаний, однако, была не так очевидна, как могло показаться. Да, меня разозлил Майкрофт, но больше всего я расстраивалась из-за мыслей о матери: от них чуть ли не кружилась голова. Как-то странно размышлять о ней как о личности, а не просто как о маме. Человеком она была и сильным и слабым одновременно. Тоже чувствовала себя ущемленной, как и я. Так же остро понимала, насколько несправедливо к ней относятся. Как и я, вынуждена была подчиняться. Ей тоже хотелось вырваться из клетки, взбунтоваться — но я не знала, удастся ли мне повторить ее подвиг.

У нее все получилось. Она дала им достойный отпор.

Однако почему мать не забрала меня с собой?

Я отбросила одеяло и спрыгнула с постели, подняла фитиль керосиновой лампы и подошла к письменному столу. Сейчас даже очаровательный узор из букетиков по краям стола не мог поднять мне настроение. Я достала из своего набора для рисования карандаш и бумагу и нарисовала грубую карикатуру на мать: с морщинами и обвислыми щеками, вытянутыми в тугую линию губами, в шляпе, которая еще называлась «трехэтажным домиком с подвалом», и коротком жакете, с черным зонтом, выставленным вперед подобно мечу, и дурацкой, пышной юбкой с длинным подолом, волочившимся по земле.

Почему она ничего мне не рассказала?! Почему бросила меня одну?!

Что ж, конечно, ей не хотелось доверять важную тайну маленькой девочке, как ни обидно это признавать... Но она могла хотя бы оставить мне прощальное письмо, записку с объяснениями?

И почему, ну почему мать сбежала именно в мой день рождения?! Наверняка у нее была на то веская причина. Мама ничего не делала просто так. Но какая?

Ну конечно...

Я резко выпрямилась и разинула рот. Все ясно!

Так вот что ею двигало.

Разумно. Мама хитрая.

Очень-очень хитрая.

Она все-таки оставила мне послание.

В подарке.

На день рождения. Вот почему она ушла именно тогда. Чтобы незаметно, под видом подарка...

Я вскочила со стула. Куда же я ее положила? Пришлось взять в руку свечу и осмотреться. На полке с книгами ее не было. Как и на столе, комоде, раковине, кровати. Ни на игрушечном Ноевом ковчеге, ни на деревянной лошадке она не лежала. Словно в дурмане я ломала свою глупую голову над тем, где же...